"Россия не на того поставила. Она многого не понимает"... Воспоминания об Отахоне Лотифи 09:40 05.04.2002
Однажды я спросил, что означают два долгих "о" в его имени. "Родители хотели, чтоб я прожил сотню лет", - вполне серьезно ответил мой товарищ. - Когда я возвращаюсь домой, еду в свое любимое Варзобское ущелье. Бывало, вечером крикнешь свое имя, так эхо гуляет до утра".
Таким я и запомнил его. Высокий, чуть сутуловатый. Печальные черные глаза и загадочная полуулыбка, которая терялась в роскошных усах. Никогда не знаешь, говорит он серьезно или шутит. Отахон Латифи. Бывший собственный корреспондент "Комсомольской правды" и "Правды". Один из лидеров Объединенной таджикской оппозиции (ОТО), погибший от руки наемного убийцы.
В "Комсомолке" мы с ним разминулись - по возрасту. Но зато я застал очевидцев, которые говорили о таджикском корреспонденте с придыханием, не характерным для московских матерых журналюг. Как шагал он по тропам Горного Бадахшана, когда захлебывался в разреженном воздухе мотор старенького "газика". Как боялись его местные начальники, потому что он не брал взяток и чести журналистской не уронил.
Девушка, отданная в семейное рабство за калым. Ветеринар, который пошел против местных обычаев, не побоявшись воровитого директора совхоза. Секретарь райкома комсомола, собравший гарем для "старших товарищей". Почти каждая его публикация становилась сенсацией. А сколько еще сняли с газетной полосы бдительные товарищи из цензуры, которая называлась в те годы безобидным именем "лито"... Я хорошо помню, как ревниво рылся я в старых подшивках. Сравнивал. Наверное, завидовал. Ну и учился, конечно.
Взрослея, мы все стремились покинуть "молодежную" журналистику. Из "Комсомолки" расходились три пути. Можно было перейти в аппарат родной редакции или пойти снова собкором, но уже от "Правды" или "Известий". Не избежал этого соблазна и Латифи. В Москву его звали, но он без родных мест свою жизнь не представлял. "Э, разве у них в Москве умеют готовить плов?" - презрительно щурился он, всерьез жалея обездоленных москвичей.
Чтобы как-то отдалить миг расставания и сохранить способного журналиста в своей "конторе", главный редактор (это был Борис Панкин, будущий министр иностранных дел СССР) убедил товарищей из ЦК ВЛКСМ создать специально для Отахона Латифи уникальную должность: "специальный корреспондент при редакторе по республикам Средней Азии". Эксперимент провалился: узбекские, киргизские и прочие товарищи наглухо закрывались, едва узнав, кто к ним пожаловал. Так Отахон оказался в "Правде", где мы с ним и познакомились. И подружились - на черноморском берегу. У издательства с одноименным названием в Пицунде был свой санаторий. Мы часами валялись на приморской гальке, пили крепчайший кофе и кое-что еще, травили байки и анекдоты. Здесь был добродушный увалень Виктор Черкасов, чья внешность обманывала многих начальников. Пройдет несколько лет, и за фельетон о директоре рынка его посадят - Щербицкий решил проучить зарвавшегося писаку. Черкасов ничего не подписал - не на того напали. Отпустили через неделю, дело о взятке рассыпалось. Правда, простите за каламбур, из "Правды" пришлось уйти. Таковы были жестокие правила игры.
Здесь был и Витя Хатунцев, умница и острослов, талантливый журналист, сделавший стремительную карьеру - от собкора "Комсомолки" в Киргизии до спецкора "Правды". Но внезапная болезнь и смерть оборвали его полет.
Но даже среди этой небесталанной и неглупой публики Отахон выделялся. Каким-то внутренним аристократизмом. Однажды во время очередного застолья он вдруг начал читать стихи, чуть покачиваясь, почти напевая, да так, что мы забыли про запотевшие стаканы с терпким абхазским вином. Низами, Рудаки и Хайям заглянули к нам на огонек, надо было просто подвинуться за общим столом.
Вскоре нас собрали в Душанбе на совещание собственных корреспондентов "Правды". Эти стихи все еще звучали во мне. Произошло поразительное совпадение - моих собственных фантазий, смутных предчувствий и реальной жизни. Нас поселили в какой-то закрытой гостинице, обставленной с восточной роскошью и цековской безвкусицей. За окнами противными голосами кричали павлины, распуская при этом дивные хвосты. Природа буйствовала. В довоенном Душанбе было чудо как хорошо! Девушки в цветастых платьях улыбались скромно и таинственно, шумели фонтаны, и клубника величиной с детский кулачок продавалась буквально нипочем...
Отахон сопровождал главного повсюду - таков был неписаный собкоровский политес. Не скажу, что это нас здорово огорчило. Подальше от главного редактора - целее будешь. И мы втроем с коллегами, оторвавшись от настойчивых сопровождающих, рванули в Варзобское ущелье - попробовать знаменитый плов. Уселись за столиком, но не успели даже сделать заказ. Рядом гуляла свадьба. Нас не спросили, кто мы и откуда. Важно, что гости, что русские. А значит, наше место за свадебным столом. Никакие отговорки не помогли...
Я часто вспоминал потом эту свадьбу. Не исключено, что кто-то из этих красивых и статных мужчин выселял затем из квартир русские семьи и стрелял в затылок офицерам российской армии. Но тогда, в теплом и разнеженном Душанбе, казалось, ничто не могло помешать дружбе народов. Эту идиллию нарушил лишь протокольный визит к первому секретарю республиканского ЦК. Многословный, беспрестанно улыбающийся "нашим дорогим московским гостям". "Человек с "двойным дном", - шепнул мне Отахон. - Только как его возьмешь? У него связи чуть ли не в самом близком окружении Горбачева".
Я посмотрел на него недоверчиво. Бодаться журналисту, даже собкору "Правды", с первым лицом республики...
Это означало подписать смертный приговор самому себе. Если б знать, как развернутся события...
Когда распался Союз, лидерам Компартии Таджикистана не удалось удержаться у власти - в отличие от Казахстана, Узбекистана и Туркмении, где главные коммунисты оказались прозорливее и прагматичнее своих таджикских коллег. Впрочем, кровавые события в Таджикистане подхлестнул "исламский фактор". В мечетях людям внушали мысль, что все беды - от коммунистов, которые пошли против воли Аллаха. Открыто раздавали Коран, тайно - автоматы Калашникова. Какое-то время удавалось держать ситуацию под контролем - благодаря армейскому начальству и руководителям КГБ, среди которых преобладали русские офицеры. В первом посткоммунистическом правительстве нашлось место и для интеллектуалов вроде Отахона Латифи. Он был назначен вице-премьером. Но уже набирала мощь темная сила. Малограмотным и забитым дехканам вовремя "подсказали", что на все вопросы существуют простые ответы. Они будут жить счастливо и богато. Надо только все отнять у проклятых партократов и выгнать русских колонизаторов. Ну и, конечно, все поделить...
На главной площади города у бывшего ЦК Компартии стали собираться толпы народа. Сначала слушали молитвы и сами молились, а потом взялись за автоматы. В Азии это процесс зачастую перманентный.
Я следил за своим другом по газетам и лентам информационных агентств. Отахон в Иране - встречается с президентом, Отахон в Нью-Йорке, Отахон в Совете Европы - добивается санкций против России, которая поддерживает "безбожный" режим Рахмонова.
В середине девяностых, кажется в 95-м, судьба занесла его в Алма-Ату, тогда еще вполне приличный город и официальную столицу. В старом здании ЦК, превращенном в парламент, проходила встреча по примирению двух таджикских сторон. Рахмоновцы выглядели вполне по-европейски, противоборствующая сторона щеголяла смоляными бородами и расписными халатами. Правда, было у двух делегаций одно общее - жесткая дисциплина.
Переговоры затянулись до двух часов ночи. Итоговой пресс-конференции так и не получилось. Ни о чем конкретном стороны не договорились. Злые и невыспавшиеся, переговорщики уезжали из Алма-Аты.
И все-таки мы с Отахоном выбрали время, сумели вспомнить друзей-товарищей за рюмкой русского национального напитка. Внезапный исламизм моего давнего друга не сказался на его привычках, полученных на шестом этаже в старом здании, где размещалась "Комсомолка", и в новом корпусе, на четвертом этаже, где базировалась корсеть "Правды".
"Отахон, почему ты с ними?" - спросил я напрямик. "Понимаешь, это логика борьбы. Сначала ты борешься с проклятыми партократами, тебе ли не знать, как я их ненавидел. Потом вдруг оказалось, что рядом уже какие-то другие люди, о существовании которых ты и не помышлял. Ты пытаешься разглядеть их лица и услышать их голос. Но тебе отвечает только горное эхо". "Как в Варзобском ущелье?" - спросил я. "Примерно так", - ответил он без своей обычной полуулыбки. Мне бы промолчать. Но я не смог: "А как же быть с Россией? Твои новые товарищи, мягко говоря, ее недолюбливают. А ты? У тебя сын учится в Питере. Две газеты, всех нас не вычеркнешь из жизни. Да и новые друзья тебе этого не простят".
Он потянулся за сигаретой, хотя вообще-то курил мало. Я увидел, как по его чистому и красивому лицу пробежала еле заметная тень: "Россия многого не понимает, она не на того поставила".
"Ты уверен, что можно было поставить на этого отца-командира в чалме? Немногим он отличается от партийного бонзы. Разве что халатом да четками в руках". Отахон вдруг пристально посмотрел мне в глаза и произнес как-то виновато и беспомощно: "Знаешь, как я скучаю по газете. Там все было ясно: здесь - свои, а тут - чужие. А теперь мне кажется, что мир сошел с ума, и все в нем перемешалось". И тем не менее мы попрощались как всегда - с шутками и подначками. "Приезжай, когда наступит мир". "Твои талибы там, наверное, всех павлинов съели", - отшутился я. "Мы обязательно встретимся", - твердо пообещал Отахон.
Он ошибся. Мы больше не встретились никогда. Из Душанбе пришла черная весть. Когда долгожданный мир был наконец-то достигнут, и две половинки разорванного народа надо было склеивать, как разбитую вазу. Эту нелегкую работу взял на себя Отахон, возглавивший комиссию по примирению. Безусловно, это была самая подходящая кандидатура. У Отахона болела душа за весь свой народ, за все растерзанное Отечество. Наверное, то же самое переживал Максимилиан Волошин в растерзанном Крыму: "Молюсь за тех и за других". Отахону ничего не простили, ничего не забыли.
Это произошло 22 сентября 1998 года. Человек с полиэтиленовым пакетом в руках не вызвал подозрений. Убийца оказался к тому же и трусом. Два выстрела в спину - две страшные точки в спорах и сомнениях, в дружбе и предательстве, в ненависти и любви. В том, что называется жизнь.
Я часто вспоминал наш последний разговор. И примерял ситуацию в Таджикистане к родной стране. Делаю это и сейчас. Особенно когда читаю откровения уважаемого профессора и издателя популярной национальный газеты. Он выказывает живейшее участие к судьбе "русскоязычных", у которых небогатый выбор: либо разъехаться "по историческим родинам", либо отдать детей в казахские школы. С интересом я воспринял и недавнюю пресс-конференцию, где предлагалось создать языковую полицию. Всех, кто недостаточно грамотно говорит по-казахски, видимо, приравняют к опасным государственным преступникам.
И все-таки, я думаю, самое худшее позади. Два с половиной миллиона эмигрантов, которые покинули Казахстан, почему-то не способствовали превращению республики в цветущий рай. И в массе своей казахское общество это понимает...
Оставшиеся русские не претендуют на звания и чины, но объективно способствуют смягчению нравов и сглаживанию противоречий, в том числе и между разными слоями казахского общества. И еще. Казахского президента, наверное, есть за что критиковать. Но то, что он не допустил развития событий по таджикскому образцу, - его несомненная заслуга.
...И все-таки он оказался прав, мой друг и учитель. Я действительно встретился с человеком по фамилии Латифи. Прошлой зимой я оказался в Ташкенте. В одной из бесчисленных закусочных вместе с моим коллегой, корреспондентом "Российской газеты" в Ташкенте Володей Березовским, мы решили отведать настоящий узбекский лагман. И неожиданно оказались за одним столиком с молодым человеком с изысканными интеллигентными чертами лица. Он протянул руку: "Латифи". Я вздрогнул: как похож на отца. Оказывается, здесь в служебной командировке. Я назвал себя. Он улыбнулся в ответ знакомой отцовской полуулыбкой, и это значило гораздо больше дежурных слов сочувствия. Что произошло, то произошло. Надо жить дальше. Но почему-то поселилась во мне мечта: приехать в Варзобское ущелье и выкрикнуть заветное слово с двумя протяжными буквами "о". А вдруг это правда? Эхо разметается в горах и погаснет. А Отахон будет жить нескончаемо долго - до тех пор, пока не умрет последний человек, с которым он был знаком. Ведь мы - долгое эхо друг друга...
Юрий Киринициянов
|