БЕСЕДЫ С АВДЫ КУЛИЕВЫМ (ЧАСТЬ 2)

Проживающий в Подмосковье Авды Кулиев является одной из основных фигур туркменской оппозиции. В беседе с российским исследователем и правозащитником Виталием Пономаревым Кулиев делится воспоминаниями о событиях начала 90-х годов.

Вниманию читателей предлагается вторая часть интервью, в которой описываются события 1991-1992 гг. - вплоть до ухода Кулиева с поста министра иностранных дел Туркменистана. Текст является сокращенным и отредактированным вариантом аудиозаписи, сделанной весной 2001 года.

- Авды Овезович, в 1990-1992 гг. Вы возглавляли министерство иностранных дел Туркменистана. Что Вы можете сказать о внешней политике Ниязова?

- У Ниязова не было и нет продуманной концепции внешней политики. Это совершенно конъюнктурный человек. Полагаться на его заявления, включая декларации о стратегическом партнерстве, нельзя. Он склонен делать непродуманные заявления по вопросам внешней политики, пытаясь заручиться поддержкой той страны, в которой находится. В России он будет выступать с пророссийских позиций, в Америке – с проамериканских, может делать протурецкие и проиранские заявления. В 1992 году, когда мы были с официальным визитом в Индии, он пообещал президенту Нарасимха Рау, что по кашмирскому вопросу будет поддерживать позицию Индии. Однако спустя короткое время, встретившись во время конференции ЭКО в Тегеране с пакистанским премьером, Ниязов экспромтом заявил, что по вопросу Кашмира Туркменистан солидаризируется с пакистанской позицией.

- После провала попытки августовского путча 1991 года МИД СССР уже не контролировал внешнюю политику союзных республик…

- Да, московским чиновникам было не до этого. А мы впервые начинали действовать самостоятельно.

В сентябре 1991 года я вылетел в Нью-Йорк для участия в очередной сессии Генеральной ассамблеи ООН. В составе советской делегации было пять человек, включая меня и главу киргизского МИД. Тогда уже четко наметилась тенденция к независимости каждого государства. Поэтому я, мои коллеги из Кыргызстана и Азербайджана – мы втроем подняли вопрос о том, чтобы ООН признало наши республики самостоятельными государствами. Об этом мы неоднократно говорили в ходе различных встреч в стенах ООН. Но определенного ответа не дождались. ООН-овские чиновники заявляли, что "ситуация не ясная", "надо подождать". Хотя прямо это не говорилось, было видно, что они не хотели иметь дело с нами как с представителями независимых государств.

На этой сессии должен был рассматриваться вопрос об отмене резолюции, осуждающей сионизм как разновидность расизма. Я был не согласен с этим и во время обсуждения внутри советской делегации сказал, что СССР, будучи инициатором этой резолюции, не должен выступать с инициативой об ее отмене, это может нанести ущерб авторитету нашего государства, испортить наши отношения с арабами. Глава союзного МИД Борис Панкин ответил, что таково указание Президента СССР Михаила Горбачева.

Вскоре состоялась встреча членов советской и арабских делегаций. Я снова заявил, что Туркменистан против отмены этой резолюции. Я выступал на арабском языке, но мой коллега Олег Дерковский переводил мои слова Панкину. Панкину не понравилась моя самостоятельность. Своим выступлением я настроил его против себя, он даже перестал приглашать меня на некоторые приемы. Против меня ополчились и чиновники, работавшие в представительстве ООН.

Тем временем я встретился с министром иностранных дел Саудовской Аравии Саудом Фейсалом и от имени президента Туркменистана пригласил его посетить Ашхабад. Вечером по телефону получил одобрение этой инициативы от Ниязова. Перед встречей с Фейсалом Панкин хотел одного из своих людей приставить ко мне, но я сказал: "Зачем мне соглядатай? Тем более мы по-арабски будем разговаривать".

После беседы с Саудом Фейсалом я попросил о встрече госсекретаря США Джеймса Бейкера. Вместо запланированных 20 минут мы разговаривали около часа. Его я тоже пригласил в Ашхабад от имени президента.

Бейкер прилетел в Ашхабад в феврале 1992 года. По вопросу о том, как его встречать, мне пришлось выдержать напряженный разговор с Ниязовым. Ниязов хотел сам встретить Бейкера в аэропорту. Я возражал: "По протоколу этого нельзя делать. Вы - президент, глава государства. Вы должны находиться в резиденции. Встречать и провожать госсекретаря должен министр иностранных дел". Ниязов ссылался, кажется, на киргизского президента Акаева, который лично встретил Бейкера в аэропорту… С трудом тогда мне удалось настоять на своем. Но после этого Ниязов неоднократно укорял меня, что я не дал ему встретить Бейкера у трапа самолета.

В ходе этого визита были достигнуты важные договоренности о признании нашего государства, об открытии американского посольства. Это было первое иностранное посольство в Туркменистане. Бейкер обещал широкое сотрудничество с США на определенных условиях: основные - это демократия, соблюдение прав человека, рыночные отношения. Всех условий я сейчас не помню, но Бейкер четко перечислил восемь пунктов. Он хотел также встретиться с представителями оппозиции, но их лидеров задержали или посадили под домашний арест. Тогда я этого не знал и защищал интересы правительства. Моя позиция была такова, что надо укреплять независимость, а не растрачивать силы на взаимную конфронтацию. Сейчас признаю, что это было ошибкой. Большой вечерний прием затянулся почти на всю ночь. Утром Бейкер улетел…

- В начале 90-х многие политические деятели стран Центральной Азии открыто выражали протурецкие симпатии…

- Мы все, видимо, заблуждались в тот момент. У нас действительно был протурецкий настрой. Турки являются для нас родственным народом, с которым в советское время прервались нормальные отношения, и после получения независимости мы возлагали очень большие надежды на Турцию. Стремились направить на учебу в эту страну как можно больше молодежи, чтобы не только получить образование, но и адаптировать туркмен к рыночным отношениям. Хотя уже тогда возникали сомнения, была эйфория. Мы думали, что Турция обеспечит нам прогресс. Это – правда, это нельзя скрывать. Я даже направил на учебу в Турцию своего сына, надеясь, что он там получит хорошее образование. Потом многие из тех, кто уехал учиться, в том числе и мой сын, стали спрашивать: "Зачем вы нас туда направили? Там обучают не рынку, а религии"… В общем, надежды на Турцию не оправдались.

- Когда турецкие граждане в Туркменистане стали назначаться на правительственные должности?

- Это было уже после моего ухода с поста министра. При мне лишь Халил Угур стал почетным консулом Туркменистана в Стамбуле и Анкаре.

- На Западе часто говорят о стремлении Ирана экспортировать исламскую революцию. Проявлялось ли это в какой-то степени в тот период, когда Вы были министром иностранных дел?

- Я не думаю, что Иран хотел экспортировать исламскую революцию в Туркменистан. Все-таки туркмены - сунниты, а иранцы - шииты. Иран не был заинтересован в усилении суннитского ислама. Кроме того, наш президент, надо отдать ему должное, тоже был против экспорта из Ирана исламской идеологии. Иранцы, конечно, хотели своих мулл направить к нам для шиитских общин, организовать обучение языку фарси, развивать культурные контакты… Об этом шли разговоры во время встреч с иранскими делегациями.

- Что Вы можете сказать о проблеме иранских туркмен?

- Я трижды ездил в Иран в составе правительственной делегации. Туркмены, живущие в этой стране, радовались, что Туркменистан обрел независимость, возлагали большие надежды на наше государство. Они надеялись, что мы будем помогать туркменской диаспоре, что они смогут чаще бывать у нас. В то время я поднимал вопрос об открытии пунктов пограничного пропуска на границе с Ираном и об упрощенном пересечении границы. Но против этого решительно выступал тогдашний председатель КГБ Туркменистана Данатар Копеков. Он убеждал президента, что если мы откроем границу для иранских туркмен, то они принесут нам ислам и это может изменить баланс сил в стране. В общем, он пытался всячески затягивать решение этого вопроса. Ниязов прислушивался к его словам. Определенный резон в рассуждениях Копекова был. Все-таки облегченный порядок пересечения иранской границы способствовал росту наркоторговли. Но, с другой стороны, туркмены Ирана чувствовали себя в этой стране второсортными, даже третьесортными людьми… Я говорил президенту, что этот вопрос нельзя отдавать на откуп иранцам, что мы должны изменить отношение к туркменской диаспоре, что это - часть нашего народа… Надо развивать культурные связи, стараться больше влиять на иранских туркмен и не давать им влиять на нас в религиозном плане. Для этого нужна продуманная политика. Но мои слова не встретили понимания у Ниязова.

Уже став министром, я узнал, что в Туркменистане живут туркмены, бежавшие от иранского режима. В период существования СССР им было предоставлено политическое убежище. Однако по мере распада Союза о них перестали заботиться, стали притеснять. Однажды ко мне обратился за помощью преподаватель - выходец из Ирана. Это был очень интеллигентный человек, которого чуть ли не силой выселяли из квартиры. Я помог ему, переговорив с ректором университета Гарлы Мяликулиевым и руководителем отделения "Красного Креста". Проблему удалось решить. Потом он пришел поблагодарить меня.

- Обсуждался ли с Ираном вопрос об афганских беженцах?

- В 1992 году в Ашхабад прилетел заместитель министра иностранных дел Ирана Бруджерди, отвечавший за консульскую службу, Это был интересный, высококвалифицированный дипломат. Вместе с ним приехала делегация проживавших в Иране афганских беженцев. Мы с ними обсуждали вопрос о хазарийцах. Речь шла об их возвращении в Афганистан и о временном расселении хазарийцев в Туркменистане. Когда афганцы внесли такое предложение, я сразу сказал, что мы не можем принять у себя десятки тысяч беженцев-хазарийцев, так как это создаст для нас много трудноразрешимых проблем. Единственное, на что мы согласны – это пропустить их через свою территорию в Афганистан.

- Туркменистан имеет протяженную границу с Узбекистаном. Какие проблемы были основными в отношениях с этой страной?

- Прежде всего – проблема водопользования. Узбеки несправедливо использовали водные ресурсы и кроме того сбрасывали использованную дренажную воду на территорию Туркменистана под предлогом того, что в нашей стране свободной земли больше, чем в Узбекистане. Этот вопрос хорошо знал вице-премьер Ата Чарыев. В 1992 году мы с ним договорились подготовить ноту об изменении существующего порядка водопользования. Текст я попросил написать Шихмурадова, работавшего тогда моим заместителем. Мы хотели, чтобы с Узбекистаном были ясные, четко определенные отношения по всем вопросам, без недомолвок и недосказанности. Проект ноты был подготовлен, но президент распорядился "притормозить" ее.

- Обсуждался ли в то время вопрос о введении национальной валюты?

- Да, обсуждался. Уже в начале 1992 года я видел эскизы купюр. Инициатором был, кажется, сам президент. По крайней мере у него с самого начала была идея разместить на манате собственный портрет. Против этого выступал Ата Чарыев. Потом он меня укорял, что я не поддержал его. К своему стыду я в то время не придавал этому большого значения. Интересно, что вопрос о внешнем виде национальной валюты обсуждался Ниязовым на Президентском Совете, а келейно, в рамках частных встреч с теми или иными высшими чиновниками.

В декабре 1991 года Ниязов попросил помощь в введении туркменской национальной валюты у руководства Ирана. Ниязов, Ата Чарыев, Нурклычев Ниязклыч и я ездили тогда в Иран. Я был занят переговорами с главой иранского МИД Велаяти. А в это время наш президент, Ата Чарыев и Нурклычев поехали в Центральный банк Ирана, где обсуждали вопрос о туркменской валюте. Вроде бы, иранцы обещали содействие, но вскоре мы отказались от помощи Ирана. Почему – не знаю.

В 1992 году я с Нурклычевым ездили по этому вопросу в Турцию. Сначала обсудили проблему с Халилом Угуром. Потом у нас была встреча с президентом Турции Тургутом Озалом. Тургут Озал с пониманием отнесся к нашему желанию иметь собственную валюту, но сказал, что это - непростое дело. Мы провели встречу по этому вопросу в министерстве иностранных дел. Тургут Озал дал также указание руководству Центрального банка обсудить с нами эти проблемы. Однако руководитель банка сказал нам, что введение национальной валюты - дело сложное, его реализация займет годы, не надо с этим вопросом спешить… В общем, манат был введен в обращение уже после того, как я покинул правительство.

- Консультировалось ли туркменское правительство по вопросу о введении маната с западными странами?

- Я не помню, чтобы при мне были такие переговоры. Тогда главной заботой Запада были Россия, Украина и Белоруссия. Мы ориентировались на Восток. У нас развивались отношения преимущественно с восточными странами – Ираном, Турцией, арабами и Индией. Запад тогда имел с нами опосредованные отношения через Турцию и не приближался к нам, чтобы не вызвать подозрений у России, которая все еще рассматривала Среднюю Азию как регион, входящий в сферу ее влияния.

- Весна 1992 года – это время раздела между новыми государствами имущества бывшей Советской Армии.

- Этим вопросом МИД не занимался. Однако я знаю, что пакистанцы уже в 1992 году проявляли интерес к имеющемуся у нас советскому оружию, в частности, к авиации. Из штаба ТуркВО приезжал в связи с этим один жуликоватый офицер. Проходили переговоры с правительственными чиновниками. Сначала от правительства в них участвовал Ата Чарыев, потом его отстранили. Что было дальше – не знаю.

- В 1991-1992 гг. Вы много общались с Ниязовым, входили в число приближенных к президенту людей. Какое впечатление оставлял он в те годы?

- Пока его не знаешь хорошо, по разговорам создается впечатление, что он - открытый, улыбчивый, простой в общении человек. Но со временем я понял, что он – злопамятный, хитрый, себе на уме. Говорит одно, а делает иногда диаметрально противоположное. Видимо, партийная работа приучила его быть конъюнктурным, неискренним.

В 1993 году во время своей первой частной поездки в США Ниязов заявлял, что вступил в КПСС, а позднее присоединился к реформаторской группе Горбачева, Яковлева и Медведева исключительно с целью разрушить изнутри как саму компартию, так и Советский Союз. Этот фрагмент из его выступления много раз повторяли по телевидению. Конечно, в это невозможно поверить.

Если бы сейчас были коммунистические времена, Ниязов бы убеждал всех, что с детства был коммунистом. Но сейчас другие времена, поэтому он делает антисоветские и антикоммунистические заявления.

Он живет только сегодняшним днем. Ради сиюминутного успеха Ниязов может пожертвовать и прошлым, и будущим нашего народа. Он работает только для себя, государственные интересы его не заботят. Его нельзя сравнивать с такими личностями как Шаджа Батыров или Гайгысыз Атабаев. Как государственный деятель он не дорос до этих фигур. В качестве руководителя Ниязов был пригоден только для советского периода - исполнять то, что требует Москва.

- Ходили ли в то время слухи о его коррумпированности?

- Ходили. Коллеги по правительству говорили, что взятки для Ниязова собирал и передавал Нурклычев. Его называли "кассиром" Ниязова. Он был как бы доверенным лицом президента в этой сфере. Сам Ниязов неоднократно говорил в своих выступлениях, что в советский период и ЦК КПСС, и туркменское руководство были насквозь коррумпированными. Но ведь Ниязов в то время и был руководителем нашей республики: сначала – первым секретарем ЦК Компартии Туркменистана, а позднее – президентом.

- Говорят также, что Ниязов регулярно употребляет наркотики?

- Разговоры такие среди членов правительства ходили. В частности, говорили, что Ниязов добавлял терьяк в чай в кампании с некоторыми руководителями. Насколько это верно, я не могу сказать.

- Сейчас в туркменских газетах нередко пишут о том, что Ниязов читает много книг, увлекается философией, историей, литературой. Это в какой-то мере соответствует действительности?

- В начале 90-х годов он, действительно, много читал, в том числе журналы на туркменском языке. Наверное, чувствовал недостаток образования. У него был интерес к туркменской истории. Ему приносили архивные документы о сталинских репрессиях, и он под впечатлением прочитанного говорил, что хочет выступить перед студентами с разоблачениями таких известных туркменских партийных деятелей 20-30-х годов как, например, Атабаев, Айтаков и др., которые писали доносы друг на друга и, следовательно, не заслуживают уважения.

- Семья Ниязова с середины 80-х годов постоянно жила за пределами Туркменистана. Ситуация, мягко говоря, не типичная для руководителя советской республики.

- Я не очень хорошо знаю его семейные дела. Но когда у меня с президентом были хорошие отношения, он не раз говорил: "Мы оба с тобой неудачно женились, надо подумать, как это изменить". В общем, он не находил взаимопонимания со своей женой. Хотя официально он не разводился, и после обретения независимости Муза Алексеевна время от времени приезжает в Туркменистан. В конце 80-х она жила в Москве в президентской квартире, находящейся на втором или третьем этаже поспредства. Дочь Ирина училась в МГУ на факультете кибернетики. Говорят, серьезная, умная девочка, в отличие от своего брата.

Сын Ниязова Мурад был среди восьми представителей республики, которых я, будучи министром, направил на учебу в Дипломатическую академию в Москве. Мурада Ниязова я включил в эту группу по просьбе президента. Поскольку мы испытывали нехватку кадров, я попросил ректора академии Олега Пересыпкина, моего хорошего товарища по МИД, принять всех, кого мы направили, тем более, что Туркменистан никогда не использовал полностью выделенную квоту. Он пошел навстречу. Решили, что вместо экзаменов при поступлении каждый подготовит реферат по одной из внешнеполитических тем. Поскольку Мурад Ниязов был не способен его составить, я попросил своего заместителя Амангелди Рахманова помочь ему. Он взял из своей докторской диссертации один раздел, и этот текст представили в Москву как работу Мурада, что послужило основанием для его зачисления.

Одно время ходили слухи, что Ниязов хочет передать власть по наследству сыну. Думаю, это маловероятно. Мурад не знает ни туркменского языка, ни наших обычаев. Как он сможет править страной? В последние годы он живет в Европе, говорят, на широкую ногу, на Родине почти не бывает.

- Вы входили в небольшую группу высших чиновников, собиравшихся по субботам на загородный отдых в компании с президентом. Кто еще входил в этот узкий круг лиц, приближенных к Ниязову?

- Обычно в субботних встречах участвовали Ата Чарыев, Назар Суюнов, Нурклычев, Чарыяров, Бабакулиев и я. Часто бывал Отчерцов, но не всегда, иногда Ниязов его не приглашал. Когда в Ашхабад приезжал Курбан Оразов, хяким Марыйской области, он обычно тоже присоединялся к нашей компании.

- А помощники Ниязова? Жадан?

- Нет, их не было. Мы встречались в горах, по дороге на Фирюзу, где находилась резиденция Ниязова (городскую квартиру он практически не использовал). Потом искали подходящее место и уже там выходили из машин. Готовили шашлык, говорили в основном на отвлеченные темы.

Помню поездку в горы в мае 1992 года. Весной часто бывают дожди. И вот кто-то из присутствовавших вдруг вспомнил, как во время поездки в Балканскую область в засушливое время Ниязов якобы вызвал дождь. Посмотрел на облака - и пошел дождь. И президента просят: "Вызовите дождь еще раз". Мы сидим под темными, густыми тучами, Ниязов усиленно смотрит на небо, а дождя нет. Абсурдная сцена. Наконец, Ниязов опустил голову и говорит, что не стал вызывать дождь, чтобы собравшиеся не намокли.

Позже Онджук Мусаев рассказывал одной из иностранных делегаций историю в том же духе – о том, как туркменский президент взглядом убил муху. Якобы муха залетела в кабинет к Ниязову во время встречи с делегацией Германии. Вождь недовольно посмотрел на муху, и она упала замертво…

- Не могли бы Вы коротко охарактеризовать некоторых Ваших коллег по правительству, в частности, Отчерцова, Нурклычева, Ата Чарыева?

- Отчерцов - это серый кардинал, один из ближайших людей Ниязова. Он работал с Ниязовым еще в те времена, когда тот был секретарем горкома партии. До августа 1996 г. решал многие кадровые и финансовые вопросы. Потом Отчерцов уехал в Москву, сейчас он - вице-президент компании "Итера". Но я думаю, что его связи с Сапармуратом Ниязовым и его сыном Мурадом сохраняются. Говорят, что у Отчерцова есть недвижимость в Израиле, и что он сделал себе огромное состояние на решении проблем оплаты газа, поставленного на Украину.

С Нурклычевым, возглавлявшим "Туркменпотребсоюз", я дружил, мы много общались. Он – человек веселого нрава, ашхабадец. Мое назначение в правительство в 1990 году отчасти прошло благодаря ему. Ниязов еще в конце 1991 года отослал Нурклычева постпредом в Москву. На него активно собирали компромат МВД и КГБ. Руководители этих ведомств Чарыяров и Копеков ненавидели Нурклычева. По их данным, он был связан с "вором в законе" Аймурадом, расстрелянным весной 1992 года. На какой-то свадьбе их засняли вместе на видеокамеру. Тогдашний министр внутренних дел Чарыяров передал видеокассеты президенту. Это и послужило причиной того, что Нурклычева убрали из страны.

Ата Чарыев - первый заместитель главы правительства – тоже был моим другом. Считаю, что он был одной из самых сильных фигур в правительстве. Хороший хозяйственник, со связями в Москве, умеющий отстаивать интересы республики. Одновременно – человек независимый, имеющий собственное мнение по большинству вопросов. Например, он открыто говорил о своем несогласии с размещением портрета Ниязова на туркменском манате. Ата Чарыеву удалось добиться отдельной квоты для Туркменистана в советском газовом экспорте. Фактически именно он возглавлял правительство, так как Хан Ахмедов не имел достаточного политического веса и хуже разбирался в экономических вопросах. После того, как в ноябре 1991 года правительство возглавил президент, стало видно, что Ниязов менее компетентен по многим вопросам, чем его заместитель. Многие это понимали, люди прислушивались к мнению Ата Чарыева. В какой-то момент Ниязов испугался, что прямо на глазах рождается соперник, который может стать в будущем претендентом на президентский пост. Он с недоверием относился к моей дружбе с Ата Чарыевым, думая, что мы объединяемся против него, хотя у нас тогда этого и в мыслях не было.

Курбан Оразов (хяким Марыйского велаята) боролся с Ата Чарыевым за влияние на марыйцев. Оразов донес президенту, что его соперник готовил в Мары что-то вроде переворота. Ата Чарыев потом говорил мне, что Оразов сфальсифицировал это дело и испортил его отношения с Ниязовым.

Но основной конфликт между Ниязовым и Ата Чарыевым возник из-за того, что последний стал требовать открытого, прозрачного бюджета. Составляя проект бюджета на 1992 год, он запросил у отраслевых министерств сведения о доходах от экспорта газа, нефти и хлопка. Министры обратились к Ниязову, и тот запретил предоставлять Ата Чарыеву эту информацию. Как можно составлять бюджет, не имея информации о доходах? Мы часто обсуждали тогда эту ситуацию. Вскоре Ата Чарыев сказал мне: "Я, кажется, наступил на хвост змеи"… В июне 1992 года Ниязов без объяснения причин вывел его из состава правительства и назначил послом Туркменистана в Иране.

- Такие люди как Храмов или Жадан оказывали какое-то влияние на принятие решений?

- Нет, хотя они, конечно, информировали Ниязова о том, какие разговоры ведутся, кто из чиновников что сказал. Решения Ниязов принимал сам, но с учетом полученной от этих людей информации. При этом президент, стремясь знать "все обо всех", часто основывал свое мнение на сплетнях. Первый год мы с ним работали душа в душу, но потом, видимо, интриги и сплетни сыграли свою роль.

- Кто руководил страной во время зарубежных поездок Ниязов?

- Ниязов никому не верил, старался забрать с собой всех руководителей, кто мог что-то сделать. В начале 90-х годов во время поездок президента за рубеж координирующие функции внутри страны негласно осуществлял председатель Верховного Совета Мурадов.

Вообще, Ниязов панически боялся потерять власть. Он, например, открыто говорил нам, что в Туркменистане никогда не будет вице-президента из числа туркмен. По той же причине он упразднил и пост премьер-министра.

- Теперь мне хотелось бы спросить Вас об использовании денег, полученных Туркменистаном за экспорт газа.

- Первые валютные поступления за газ мы получили еще в советское время. Вопрос о том, что за газ, поставляемый в Россию, Туркменистан должен получать часть валютной выручки от союзного экспорта, поставил Ата Чарыев. Ему удалось добиться своего. Союзные власти согласились на выделение нам квоты в газовом экспорте. Подписали договор, согласно которому Туркменистан получал квоту в одиннадцать с половиной миллиардов кубометров газа в российском экспортном потоке. За этот газ Москва перечисляла нам валюту. По некоторым данным, цена составляла примерно 80 долларов за тысячу кубов. Эти перечисления осуществлялись в 1991-1993 гг. Особо стоит отметить, что ни этот договор, ни вопросы распределения полученных средств на Президентском Совете не обсуждались.

В 1991 году Ата Чарыев провел предварительные переговоры об увеличении квоты республики с 11,5 до 33 миллиардов кубов. Принципиальное согласие было достигнуто. Ниязов должен был провести последнее обсуждение с Горбачевым и совместно с ним подписать соглашение. Но неожиданно для всех Ниязов решил не поднимать этот вопрос. По его вине подписание документов было сорвано. Об этом мне рассказал тогда Ата Чарыев.

Как только появились валютные средства, Ниязов заявил, что для лучшей сохранности они должны храниться в зарубежных банках. А 9 декабря 1994 года президент подписал постановление, согласно которому золотовалютными резервами Туркменистана признаются лишь средства, находящиеся на хранении в Центральном банке страны. Таким образом, Ниязов приватизировал несколько миллиардов долларов, формально выведя их из-под государственного контроля.

- Решение об открытии зарубежных счетов в начале 90-х оформлялось каким-то решением правительства? Был ли какой-то контроль со стороны парламента, общественности?

- Нет. Все решал только сам Ниязов. Это лишний раз подтверждает мое мнение, что Туркменистан не был готов к получению независимости. Нам надо было лет 20-25 находиться под опекой ООН или нескольких великих держав…

- В 1991 году впервые возник вопрос о возможном привлечении иностранных инвестиций в нефтегазовый сектор Туркменистана.

- В этом основную роль играл Назар Суюнов. Суюнов обратился к Ата Чарыеву с предложением поехать в Хьюстон для обсуждения вопросов организации тендера на разработку нефтегазовых месторождений. Ата Чарыев раскритиковал его предложение, сказал, что тендер не нужен, мы добываем 85 миллиардов кубометров газа в год, этого вполне достаточно для Туркменистана. Надо не отдавать иностранным компаниям новые месторождения, а заниматься более эффективной реализацией того, что уже добывается. Но Суюнов хотел получить большие комиссионные от иностранных фирм. Он проворачивал это дело с союзным министром нефти, выходцем из Армении. Суюнов обратился ко мне, но я по совету Ата Чарыева отказался. Тогда он вышел на Хана Ахмедова, председателя Совета министров Туркменистана. Они получили санкцию Ниязова и вдвоем полетели в Хьюстон. Потом появилась скандальная статья в "Известиях", Москва проявила недовольство, и Хан Ахмедов вынужден был дезавуировать свои заявления. Так начиналась история с тендерами…

- Большие споры в правительстве вызвали также проекты, предлагавшиеся итальянской фирмой ТПЛ.

- Эта фирма вышла на наше правительство с предложением о строительстве газоперерабатывающего завода и текстильной фабрики. Эти проекты, стоимость которых исчислялась сотнями миллионов долларов, активно проталкивали Назар Суюнов и Джоракулы Бабакулиев. Когда мы были в Турции, Ниязов сказал Халилу Угуру, что тот будет генеральным директором одного из этих заводов. Халил Угур – это гражданин Турции, якобы этнический туркмен. В 1991 году Ниязов назначил его консулом Туркменистана в Стамбуле, а в 1994 году – послом в США. Халил Угур дал согласие Ниязову, пришел к Суюнову, но тот к его участию не очень радостно отнесся. Тем не менее Халил Угур поехал в Италию, и выяснил, что за фирмой ТПЛ стоит сицилийская мафия. Встретившись со мной в Турции, Угур просил: "Передайте Ниязову, что я не хочу участвовать в этом проекте. Ведь я или должен буду грабить туркменский народ, или мафия мне голову снимет". В общем, он вышел из игры. Я попросил его повторить все в присутствии Нурклычева, который тоже находился в Турции, и он повторил.

Когда мы вернулись в Ашхабад (это было весной 1992 года), я сказал Нурклычеву: "Ты близок к Ниязову, давно его знаешь, доложи ему обо всем". Но Нурклычев не только сам не стал докладывать, но и меня отговаривал от этого. "Если придешь к Ниязову по этому вопросу, - говорил мне Нурклычев, - жизнь у тебя станет совсем другой". Видно, он что-то знал о причастности президента к этим делам, но открыто говорить не хотел. Но я дал обещание Халилу Угуру и должен был его выполнить. Пришел к Ниязову, рассказал обо всем. Оказывается, в это время представители ТПЛ находились в Туркменистане. После моего доклада Ниязов предложил мне и Ата Чарыеву войти в комиссию по этим проектам с туркменской стороны. Я позвонил в Анкару, и через два-три дня прилетели два турецких эксперта. Итальянцы не смогли удовлетворительно ответить на их вопросы. Я убедился, что их предложения – чистая афера.

Эксперты попросили: заплатите нам 100 тысяч долларов, и мы этот проект доработаем, снизим стоимость до нормального уровня. Цены были завышены более чем в три раза. За текстильный комбинат итальянцы просили 239 млн. долларов, а он стоил не более 60. Газоперерабатывающий завод тянул в проекте более чем на 600 миллионов долларов, а реальная цена составляла 150-200 миллионов. Вероятно, некоторые руководители нашей страны были заинтересованы в таком завышении стоимости. Турецким экспертам ничего не заплатили, президент демонстративно не приехал на пикник в горах перед их отъездом, прислал вместо себя председателя Верховного Совета Сахата Мурадова. Итальянцы пытались продолжать дело, но через некоторое время проект был полностью приостановлен.

- Из каких средств должно было финансироваться это строительство?

- В 1991 году, когда проект начали обсуждать, еще был Советский Союз. 35 миллионов долларов взяли из советской казны и перевели в Италию. Ашир Атаев говорил Ата Чарыеву, что президент часть этой суммы положил на свой счет за рубежом. Ашир Атаев, министр товаров народного потребления, был одним из шести членов правительства, которые ездили по приглашению ТПЛ в Италию. Участвовали в этом также Мередов, Нурклычев и… Ниязов. Я тогда говорил президенту, что он как глава государства не должен ездить за рубеж по приглашению малоизвестной компании. Но он поехал.

- Авды Овезович, лично Вам, когда вы находились на посту министра, кто-нибудь предлагал взятку?

- Нет. Хотя был один интересный случай. Шейх Хамад из королевской семьи в Бахрейне приехал однажды и предложил: "Откройте счет, мы переведем туда полтора миллиона долларов". Никаких условий при этом он не выставлял. Тогда еще существовал Советский Союз. Я пошел к президенту посоветоваться, как поступить. Он ответил: "Надо подумать, как это лучше сделать". В общем, я сказал Хамаду, что подумаю, и потом мы уже не возвращались к этому вопросу.

- В свое время Мурад Эсенов в одной из статей обвинял Вас в причастности к какой-то истории с часами, полученными от арабов

- Арабы - такой народ, когда приезжают куда-то, привозят с собой довольно щедрые подарки. Весной 1992 года к нам на соколиную охоту приехал один из саудовских принцев. Раньше я его не знал. Это было вскоре после официального визита Ниязова в Турцию. Саудовцы прилетели большой группой на двух "Боингах" (грузовом и пассажирском), с легковыми машинами. Я и Ата Чарыев встретили их в аэропорту, помогли с размещением. Они привезли подарки: партию ручных часов, мужских и женских, покрытых платиной и золотом. Раздавали по паре этих часов всем членам правительства, с которыми встречались. После завершения встреч десятка два этих часов остались в моем кабинете. Я отнес их в Президентский Совет и раздал помощникам Ниязова – Храмову, Жадану, Вепа Джурменеку и некоторым министрам. Мурат Эсенов по каким-то мотивам нечестно изложил этот эпизод.

- Когда Вы впервые задумались об уходе из правительства?

- Впервые я задумался об этом в апреле 1992 года, вскоре после поездки в Саудовскую Аравию. Мои предложения не получали поддержки. Ниязов вел все дела авторитарно, ни к кому не прислушивался, не только ко мне, но и к другим министрам. Его слова все чаще расходились с делом. Он использовал министров как марионеток. Мне не хотелось занимать пост министра, не имея возможности что-то делать. Скажем, требовалась моя виза на проекте, но мое мнение при обсуждении не учитывалось. Получается, виза нужна только для того, чтобы президент мог сказать, если что случится: раз ты подписал, значит, ты и отвечаешь за это.

Поездка в Саудовскую Аравию заслуживает отдельного разговора. В Медине в молитвенном помещении у могилы Пророка Мухаммеда Ниязов заставил всех сопровождавших его министров дать клятву, что они будут верны ему при любых обстоятельствах…

- Вы тоже дали такую клятву?

- Нет это была не клятва. Я сказал в общей форме, что мы должны вместе работать ради независимости нашего государства. Для Ниязова нет ничего дорогого и святого кроме его личности… Приведу один пример. После посещения могилы Пророка Ниязов в гостинице устроил попойку.

Произошло это так. После завтрака мы собрались в номере у президента, начали обсуждать вопрос о проектах фирмы ТПЛ. Ата Чарыев сказал Бабакулиеву и Суюнову, что если они не согласятся на независимую экспертизу проектов, то он будет считать их ворами. Я поддержал Ата Чарыева. Тем более, что я тоже должен был визировать проект. Президент мне тогда бросил: "Авды, Вы не вмешивайтесь, ведь Вы – не экономист". Я ответил: "Да, я – не экономист, но некоторые очевидные вещи любой может понять". Однако Ниязов был на стороне Суюнова и Бабакулиева. Было явно видно, что они – одна компания. Когда он приказал мне не вмешиваться, я сказал, что вообще могу уйти, тем более, что мне надо было записать содержание беседы с королем Фахдом. Ниязов еще спросил, зачем такая запись нужна. Меня удивила тогда такая реакция Ниязова.

Я ушел. Ата Чарыев потом очень обиделся, сказал, что надо было вместе держаться.

Часа через два-три Ниязов прислал за мной начальника своей охраны Акмурада Реджепова. Он – неплохой парень. Я ему говорю: "Не хочу идти, у меня дел много". Но он стал уговаривать, сказал: "Пожалуйста, лучше идите".

Я пошел. Захожу в номер к Ниязову, а там пьянка в самом разгаре. Ниязов наливает всем коньяк. Я, конечно, пить не стал, предупредил: "Сапармурат Атаевич, этого здесь нельзя делать". Но он отмахнулся от моих слов. Тогда-то я и решил, что надо уходить, не следует больше оставаться в этом кругу.

Арабы, конечно, узнали обо всем. Когда мы прилетели, нас встречал губернатор Медины. Он – один из наследных принцев, видное лицо в королевской семье. А когда улетали, даже его заместитель не пришел провожать. Присутствовал лишь сотрудник протокольного отдела МИД, не очень высокого ранга. Думаю, главная причина была именно в пьянке, которую устроил Ниязов.

Распитие спиртного продолжалось и в самолете по дороге домой. Курбан Оразов, Нурклычев, Бабакулиев, Суюнов – все они говорили тосты, в которых превозносили президента, говорили о якобы успешном визите в Саудовскую Аравию и т.п. Когда дошла очередь до меня, я сказал, что не буду произносить неискренние комплименты. Хотя бы один человек должен говорить правду. "Сапармурат Атаевич, дайте мне возможность говорить вам правду". Ниязов чуть не лопнул от злости, когда услышал это.

Настроение у меня было ужасное. В ашхабадском аэропорту Ниязов приказал всем членам делегации сказать несколько слов для телевидения о визите в Саудовскую Аравию. Все благодарили президента за эту поездку. Когда очередь дошла до меня, я отказался говорить. Ему, конечно, об этом донесли.

Через день после прилета состоялось заседание правительства, на котором обсуждались итоги визита. Впрочем, слово "обсуждали" употреблять не совсем правильно, потому что говорил в основном сам Ниязов. Во время поездки он просил у саудовцев льготный кредит на 10 млрд. долларов. Но никакой сопроводительной документации, никаких проектов подготовлено не было. У президента была только "филькина грамота" на одной странице, которую составили за 2-3 часа. Я ему объяснял, что под такую бумагу никто 10 млрд. долларов не даст. Но Ниязов не постеснялся вручить этот "документ" королю Фахду. Выглядело все это не очень серьезно. Король - вежливый человек, он сказал: "Давайте этот вопрос поручим проработать нашим министрам иностранных дел. Создадим комиссию во главе с нашими министрами, пусть встретятся, проведут переговоры…". И вот на заседании правительства Ниязов говорит, что руководителями комиссии с нашей стороны назначаются Маткаримов и Суюнов. Суюнов единственный человек, который подал реплику, что Фахд говорил о министрах иностранных дел, но Ниязов проигнорировал его слова и сказал: "Председателем комиссии будет Маткаримов".

В середине мая Ниязов, выступая в меджлисе, объявил о моем назначении вице-премьером, одновременно за мной сохранялся пост министра иностранных дел. Это передали по телевидению. А утром в газетах этого указа не оказалось. Друзья спрашивали: что произошло?

- А Вы спросили президента об этом?

- Нет, я не стал спрашивать. Сейчас я думаю, что Ниязов, наверное, ждал благодарности с моей стороны, комплиментов в свой адрес, он очень чувствителен к таким вещам, а я после сессии уехал домой. Вот он и передумал.

В эти дни у меня возникли разногласия с Ниязовым еще по одному вопросу. Как раз в мае решался вопрос о назначении моих заместителей по министерству. Я предложил президенту своим первым заместителем назначить Мурада Беглиева, а заместителем – Бориса Шихмурадова. Шихмурадов в то время работал в Индии, против него Ниязов не возражал. А вот Беглиева он категорически не принимал. Беглиев - бывший работник КГБ, арабист, неплохо разбирался в вопросах дипломатической службы. Я подобрал его кандидатуру исходя только из профессиональных качеств, не зная, что Беглиев был зятем Ата Чарыева. Ниязов же усмотрел в моем предложении политический подтекст. Будто бы мы с Ата Чарыевым пытаемся расставить на важные посты своих людей. Ниязова злило, что я отвергал предлагаемых им кандидатов на должность первого заместителя главы МИД (в частности, он предлагал одного сотрудника КГБ, работавшего в Ираке).

В июне произошел новый инцидент. Нурклычев приехал из Москвы и, зная, что готовится реорганизация, попытался вернуться в правительство. Когда однажды об этом зашла речь, Ниязов сказал мне, что "силовики" засняли Нурклычева на одной свадьбе, где он обнимался с "вором в законе" Аймурадом. Я про себя подумал: "Мало ли кто с кем встречается на свадьбах". В то время я считал Нурклычева своим другом и пересказал ему разговор с президентом, предупредил, чтобы он был осторожен. Он сразу погрустнел, видимо, было у него что-то с Аймурадом. Потом однажды приходит ко мне в кабинет и говорит: "Прости меня, Авды. Я встречался с президентом и выдал тебя" (то есть пересказал ему наш разговор). Я чуть не ударил его по лицу: "Подлец! Как ты мог это сделать?"

После этого Ниязов демонстративно не пригласил меня на заседание Кабинета Министров, которое проходило сразу после состоявшихся в июне президентских выборов. Нурклычеву дали ранг посла и снова отправили в Москву. Тогда же убрали из страны и Ата Чарыева, назначив послом в Иран.

В этой ситуации я подал заявление об отставке. Написал короткое заявление из двух или трех предложений, месяц не выходил на работу. Но Ниязов указ о моей отставки не подписывал. Сначала прислал кого-то из своих помощников, просил, чтобы я вернулся к работе. Потом хотели включить меня в состав правительственной делегации для поездки в Москву. Я сказал на заседании правительства, что не могу ехать, так как подал заявление об отставке. Все же уговорили меня поехать в аэропорт, провожать Ниязова и всю эту делегацию. Но встречать их я уже не стал.

- Как рассматривалось Ваше заявление?

- В конце июля меня пригласили на заседание правительства. Собрали туда всех моих сотрудников. Всего человек 30 присутствовало. Ниязов объявил: "Кулиев подал заявление об отставке" и предложил работникам МИД высказаться. Наверное, он ждал, что меня начнут критиковать, но все молчали. Я знал, что мидовцы относились ко мне с уважением. Я никогда не ставил себя выше них…

Когда пауза затянулась, Чарыяров подал реплику: "Неужели никто ничего не может сказать по Кулиеву?" В ответ – снова молчание. Тогда президент говорит приглашенным: "Хорошо, можете идти". Я тоже встал и пошел к выходу. Но он попросил меня остаться. Спросил: "Вы не хотите что-нибудь сказать?"

Я ответил: "Я хотел высказаться в присутствии своих бывших сотрудников, но сейчас их здесь уже нет".

Но президент настаивал: "Вы нам скажите".

"Хорошо, - говорю я. - Есть у туркмен поговорка (эта строчка есть и у Махтумкули), что даже муравьи самостоятельны, даже у них есть предводитель. Я рад, что наша страна получила независимость, что у нас есть свой руководитель. Но есть и другая строчка у Махтумкули, ставшая в народе поговоркой: "Если даже ты – Соломон, прислушайся к словам муравья".

Ниязов так и не понял смысла моих слов. Переспросил: "Что Вы хотите этим сказать?" Я ответил ему, что сказал все, что хотел. Это были мои последние слова.

4 августа указ об отставке был подписан.

Еще до подписания указа я просил у президента выделить в аренду 10 тысяч гектаров земли под совместный проект с арабами. Ата Чарыев тоже готов был в этом участвовать, ему не хотелось уезжать послом за рубеж. Арабы предлагали вложить 10 млн. долларов в сельскохозяйственное производство, созданное на основе современных технологий, с использованием опыта Саудовской Аравии. Речь шла о выращивании пшеницы и животноводстве. Ниязов вначале дал согласие. Приезжал один из саудовских принцев, мы показали ему земельный участок… Потом Ниязов неожиданно передумал, сказал мне и Ата Чарыеву, что мы не справимся с этим проектом. Реальная причина, думаю, была в другом. Он хотел удалить нас из страны. Кроме того, экономическая самостоятельность может сделать человека независимым и в политическом плане. Этого Ниязов стремился не допустить.