Кавказский пленник

Андрей ДОРОНИН. МОСКВА

Двенадцать лет об этом человеке не было ни слуху ни духу. Все это время он провел в Чечне. В начале 90-х годов именно он, бывший кустанайский инженер, наладил и запустил сотовую телефонную связь по всей Чечне для Джохара Дудаева и его соратников. С 1994 года его использовали как раба-пастуха в горах. И с этого момента наш земляк жил в полной информационной изоляции - он не знал о том, что прошла первая чеченская война, продолжается вторая. Он даже не слышал о том, что в России сменился президент…

Друг Лешке не соврал. Арби действительно обещал неплохие деньги за пустяковую работу.

- Между нами говоря, - хвалился будущий хозяин по телефону, - с деньгами проблем вообще нет. Есть проблема с мозгами. Понимаешь, сейчас такая модная штуковина появилась, сотовая связь. Станцию нам привезли турки, и трубки есть, а настроить все это никак не можем. Вот справишься - будешь молодец и богатый человек.

Горцы всегда были состоятельными, в этом Алексей был уверен и раньше. В девяностом году при слове "кавказец" простому советскому инженеру-электронщику сразу мерещились бельгийские джинсы, японский видеомагнитофон и путевка в Сочи, а никак не гексоген и бандформирования.

- В конце-то концов, уже тридцать четыре года, семьи нет, сижу тут, в Кустанае этом, а люди вокруг миллионы зарабатывают, - с досадой думал наш герой, рассматривая собственное отражение в зеркале. Когда две недели назад старый университетский друг свел его с этим чудесным кооператором из Грозного, Леша сразу подумал: была не была, поеду. Можно было даже не созваниваться: когда получаешь сто сорок советских рублей зарплаты, за квартиру на юге и последнюю модель "Жигулей" можно мчаться на край света. 10 августа 1990 года, уволившись из института, Алексей двинулся в путь. Из голодного Кустаная, где и в августе было +15 по Цельсию, он приехал в такую же нищую, но жаркую Москву.

Третьяковская галерея была закрыта. Мавзолей - тоже. В столице социализма с человеческим лицом все толпились вокруг гастрономов и произносили какие-то непонятные, бесовские слова: индивидуальная трудовая деятельность, либерализация цен, союзный договор, референдум, плюрализм мнений. Стихийные эти митинги начинались рано поутру и заканчивались ровно в 14.00, когда открывались двери алкогольных отделов. Все, кроме водки, в многомиллионном городе продавали по карточкам. Правда, сами карточки тоже можно было купить. Словом, Москва Алексею не понравилась. Выстояв трехчасовую очередь в "Макдональдс" и впившись зубами в американский бутерброд за пять советских рублей, он думал:

- Черт-те что и сбоку бантик. Ничего не поймешь, идиотский город.

Но одновременно и понимал: наступало, уже наступало время easy money. По улицам ездили новые "Мерседесы", и американская жвачка продавалась в киосках на каждом углу. Витрины киосков были забраны железными решетками.

С Арби встретились в ресторане "Старый Арбат". Он полностью соответствовал Лешиным представлениям о богатом человеке: загар, седина, белый костюм, небрежность речи. Белоснежная улыбка.

- Ну здравствуй! - произнес Арби и представил своего спутника, невзрачного заморыша лет двадцати пяти: - Это Димка. Как бы тебе сказать… Мой помощник, короче. Он купит тебе билеты в Грозный и даст денег на первое время. Условия прежние: через две недели я сам приеду, купим тебе квартиру, купим тебе машину, будем хорошо платить. Но и ты не хулигань. Где работаешь, с кем работаешь, что делаешь - никому ни слова. Будет милиция останавливать - скажешь, что к тете погостить приехал. А потом пропишешься и проблем не будет. Вот телефон моего друга. Его зовут Замир, он ждет. Приедешь - позвонишь. Все, привет, меня ждут дела.

Арби ушел, швырнув официанту невиданную зеленую бумажку. А хмурый Димка выложил на стол пачку двадцатипятирублевок - новых, хрустящих.

- Тут, - пробубнил он, - две с половиной штуки. Поезд Москва - Грозный уходит с Казанского в девять вечера каждый день. Выходные можешь провести в Москве, а в понедельник выезжай. Да, и шмоток здесь себе купи - у нас там с этим туго.

Димка переписал в блокнот паспортные данные и забрал военный билет - в качестве залога.

И весь разговор. Ошалело нащупывал Леша тугую стопку купюр в кармане, стоя в многочасовой вокзальной очереди: вот же, вот же оно, везение. "Так поработаю годика полтора, - рассуждал он сам с собой, - и можно в Москве купить квартиру кооперативную, перебраться сюда. Продавать тупым иностранцам брелки с мелодией советского гимна на китайских батарейках и в ус не дуть.

И поехал тем же вечером, в СВ. Чего медлить?

Замир примчался на вокзал за полчаса:

- Инжэнэр, да. Знаю, да. Арби званил, да. Маладец, что приехал. Квартиру тебе снял в Лэнинском районе, будешь жить, как первый секрэтарь.

Замир оказался тридцатилетним, высоким, накачанным. В машине он рассказывал Леше, что жен у него трое: любимая, очень любимая, самая любимая. И семеро детей. Ничего пока не понимал Алексей в этой Чечне: как это - Советский Союз и три жены? Замир загадочно улыбался и демонстрировал двенадцатую страницу паспорта, где вообще не было ни одного штампа: "А вот так, да!"

Три месяца ушло на обустройство. Арби не обманул: купили квартиру - конечно, не центре, но какая разница? Купили новенькую "восьмерку" жутко модного цвета "мокрый асфальт". Не счесть было вареных джинсов и футболок с надписью "Boss" - этот жуткий дефицит тоннами хранился на складе новых Лешиных работодателей. И мебель ему подарили - на день рождения. Два гарнитура: гостиный и кухонный, оба немецкие. Привезли и сложили штабелем в прихожей 23 декабря 1990 года. И денег было столько, сколько в жизни раньше видеть не доводилось: по тысяче рублей платили два раза в месяц.

Каждое утро Алексея увозили на работу. В самом центре Грозного, в гостинице "Ленинская" снимал Арби две комнаты. В них были установлены релейные коммутаторы стандарта AMPS и передатчик. Вокруг грозненского рынка на крышах жилых домов монтировал Леша базовые станции. В марте 1992-го, как потеплело немного, "соты" стали вешать и в горах, в сотне километров от столицы: там были "дачи". В девять утра наш герой выходил из подъезда и садился в новенький "уазик". Водитель тащил за ним ящики с оборудованием. Так почти два года строилась первая в России сотовая сеть. Она, правда, редко работала - без лицензии как определишь зоны электромагнитной активности? Иногда выходило, что прямо под базовой станцией, на верхнем этаже здания располагалась типография, и мощные, многокиловаттные машины давали "наводку" на передатчик. Арби нервничал: все тридцать трубок ("небольшие", весом в 3 килограмма чемоданчики "Motorola") находились в распоряжении администрации генерала Дудаева, уже становившегося тогда "лидером духовной оппозиции". Заявления об отделении республики от России звучали все громче, зачастую - и в центральной прессе. Что добром все это не кончится, Леша понимал, но надеялся успеть вовремя уехать. Уезжать пока не хотелось: с середины 92-го Арби стал платить ему тоже две тысячи, но уже американских долларов. Где взять такие деньги на родине?

Единственное, что тревожило тогда, - неясность с гражданством. Под радостное пение и пьяные пляски Арби и его друзей СССР развалился. Казахстан стал независимым государством. Россия о Леше не знала ничего - он так и не прописался в Грозном. Нужно было сначала ехать в Кустанай, выписываться, а недосуг: Арби не отпускал. Он все торопил, торопил с сетью. Однажды приезжал и сам Дудаев: шевелил усами, смотрел на Алексея снизу вверх, говорил что-то хозяину по-чеченски. Месяц Алексею платили не две тысячи, а четыре; но проклятые передатчики никак не хотели работать нормально, сбоили и перегорали по три раза на дню. В самом начале 93-го, после старого Нового года, Арби даже ударил нашего героя. Потом долго извинялся, просил прощения. Признался: Дудаев обещал отрубить голову, если через два месяца телефоны не заработают. Леша попросил двух помощников с профильным образованием и дополнительного оборудования на пятнадцать тысяч долларов. И то, и другое было исполнено. Уже через полтора месяца, в середине февраля, телефон можно было свободно увозить в горы, не сомневаясь в качестве связи.

Теперь началась повальная телефонизация гор: установив на одной из дач бывшей ингушской партноменклатуры новый передатчик, вешали "соты" все выше и выше. К началу девяносто четвертого года сеть была построена полностью. Ее назвали "Jhohar". В общей сложности она могла поддерживать одновременную связь тысячи абонентов. Но абонентов было немногим более ста. Особенно запомнился Алексею молодой радикал, бывший лидер ингушских комсомольцев Басаев. У него было сразу три телефона и белоснежный "Mersedes" cамой последней марки. Даже Арби скромно ездил тогда на какой-то старенькой "Тойоте".

Встречаю с вами Новый год и домой еду. Стариков своих три года не видел, - сказал ему как-то Алексей.

- Подожди пока, работа еще будет, - хмуро ответил Арби, но суть предполагаемой "работы" пояснить отказался. В глубине души Леша понимал: надо срочно сваливать. На улицах Грозного уже появились БТРы, а Замир открыто расхаживал по городу в камуфляже, с автоматом и зеленой повязкой на голове. Что-то было на повязке арабской вязью написано. Леша как-то спросил, что.

- Нэ твае, нэвэрная сабака, дэло, - грубо ответил Замир. Он бывал временами груб.

Наступал новый год - девяносто четвертый. Доносились мутные, глухие весточки из Москвы: Хасбулатов, Явлинский, Жириновский. Леша путался в фамилиях, ничего не понимал в новостях: указ N 1241, сопротивление, Верховный совет расстреляли из танков, пятьсот погибших, да-да-нет-да, выборы в Думу…

"Что же там такое делается? - думал Леша. - Нет, пора!" Он собрал вещи, спрятал на дно чемодана скопленные деньги (около сорока тысяч долларов) и позвонил Арби:

- Брат, отвези на вокзал, пожалуйста. Больше не могу. Хочу домой на месяц съездить.

- Угу, - промычал в трубку хозяин и приехал очень быстро. - Домой, да? - улыбаясь, спросил он с порога и коротко, сильно ударил Алексея в челюсть. - Твой дом, тварь, теперь здесь, - процедил он сквозь зубы и добавил еще.

Очнулся Леша в месте, где раньше не был. Комната с цветастыми обоями, кровать. Серый, потрескавшийся разводами потолок. Не было рядом ни вещей, ни денег, ни паспорта. Так лежал он, ничего не понимая, целый день. А поздно ночью приехал Замир с какими-то людьми.

- Сабирайся. Тэперь будэшь на нас работать бэсплатно, - и ткнул Леше в живот холодным дулом автомата. Его запихнули в тот же самый "уазик" и повезли куда-то в горы. Он теперь и не помнит куда. Два с половиной часа тряски по горным дорогам - и из машины вытолкнули.

- Марина! - прокричал Замир, - принимай навичка, да!

Марина оказалась сестрой мучителя - старшей сестрой. Через несколько дней Алексей понял (а вернее, ему рассказали), что Замир попросту подарил его родственнице - для использования по хозяйству. Лешу загнали в погреб, где сидели его соратники по несчастью - тоже пленники. Всего - человек пятнадцать. Русские, украинцы, один молдаванин. Ни одного коренного жителя - все, как и он, приехали в Чечню на заработки в начале девяностых. Пленники и открыли Алексею глаза: теперь он раб. Его жизнь больше ничего не стоит - с заложниками, за которых можно получить выкуп, обращаются иначе. По крайней мере держат в нормальных условиях и на работу уж точно не выгоняют.

- На работу? - удивился Алексей. Происходящее еще казалось ему досадной случайностью, неудачным совпадением: вот, дескать, Арби узнает, Арби разберется, Арби передумает. Но Арби он уже никогда не увидит.

Марина оказалась женщиной непростой. Она сразу сказала Леше:

- Мы - люди религиозные. Можешь ни в Аллаха, ни в Бога не верить, но не будешь к нашей вере относиться с уважением - убьем сразу.

"Уважение" заключалось вот в чем: просыпаться до намаза, работать усердно, не халтурить, не пытаться заговорить с многочисленными гостями, не пытаться узнать, где находишься, и вообще не обращаться ни к кому, пока не спросят. Всем пленникам предложили принять ислам и сделать обрезание. С братьями по вере обходились иначе: держали не в подвале, а в доме, кормили по-человечески и через два-три года, "когда все это кончится", обещали свободу. Многие согласились, а Алексей отказался.

- Я вообще не верю в Бога, ни в вашего, ни в нашего, - сказал он Марине. - Бога нет.

Он пас овец. Огромное стадо, почти семьсот голов, выгонял поутру в долину, а вечером - обратно, в село. Три с половиной года, изо дня в день подъем в пять утра, чечевичная каша, кусок черствого черного хлеба, вода. За всем, что происходит в долине, с ближайшего горного склона следили автоматчики. Леша совершенно не понимал, что это за люди: он не знал о начавшейся, а потом и бесславно завершившейся первой чеченской войне. Она никак его не коснулась: станица Сурженская, неподалеку от Ведено, осталась одним из немногих населенных пунктов, не тронутых федералами. Военные, конечно, приезжали, и не раз. Командиры младшего звена с интересом разглядывали Лешу, хлопали по плечу, товарищески подмигивали:

- Молодец, не боевик, видим. Ты Марине кто, родственник? Брат?

- Троюродный братец мой, конечно, - поспешно отвечала Марина, - да только немой. Таким уж уродился.

- Да-а-а-а, - сочувственно кивали военные и шли в дом - пить и есть.

- Пасти овец - занятие настоящего горца! - шутила Марина и показывала Леше исподтишка фигу. Значит, игриво была настроена, довольна поведением раба, и на этой неделе будет у него выходной.

Как бы ни складывались отношения хозяйки с федералами, в Сурженской никогда не стреляли. Лишь однажды колонна военных пронеслась по станице, преследуя два джипа с боевиками, и только. Это Леша точно помнит: в тот день он впервые слышал стрельбу совсем рядом, не в отдалении, как обычно. А потом в Сурженскую приехал генерал Лебедь - так, слышал Леша, говорила Марине соседка, тоже рабовладелица. Всех их - и Марининых рабов, и соседкиных - согнали в один сарай и накрепко заперли. Охранял пленников в сарае Замир. Он сильно изменился за три неполных года: весь в шрамах, левой руки до локтя нет. Впрочем, правая держала автомат довольно уверенно.

Зыбкий мир ничего в рабском быту не поменял. То же стадо (летом прибавлялась еще и маковая плантация - дергай листики, ползай себе, а задумаешь встать - сначала руку подними, не то часовой застрелит), та же Марина. Иногда приходили какие-то местные начальники, косились странно, что-то шептали хозяйке. И уходили. А однажды приехал очень большой человек: вице-премьер Чечни, министр информации правительства Масхадова Мовлади Удугов. Делегация долго ходила по станице, говорила на разных языках, снимала абсолютно целые дома множеством телекамер. Марина ходила на митинг и держала там транспарант "Мир нашему дому!" Транспарант ночью писали рабы - их к тому времени осталось десять. Четверых Марина кому-то отдала, а Тараса из Киева (двадцать шесть лет, профессиональный переводчик) холодным майским утром 96-го расстреляли прямо во дворе. Тарас не сдержался: ударил младшего сына Марины, тринадцатилетнего подростка. Выбил ему пару зубов за дело: малолетний поганец развлекался, кидая в пленника обломки кирпичей с близлежащей стройки.

После этого пленников на ночь стали привязывать - перепугались хозяева. Каждому рабу надевали на ногу стальное кольцо, соединенное десятиметровой цепью с бетонным столбом. Так они передвигались по двору - от погреба до нужника и обратно. Иногда по вечерам Леша прижимался ухом к стене дома - слушал телевизор. В новостях - сплошь новые фамилии: какой-то Черномырдин, какой-то Кириенко, что-то про дефолт. Однажды сказали и про президента: лежит он в больнице, сделали ему на сердце операцию. Мирное урегулирование в Чечне, Иван Рыбкин, переговоры - слышал Алексей обрывки фраз.

Что творилось в его душе? О чем думал? На что надеялся? Потемки. Ничего не понять. Ощущение безысходности ведет к замиранию мыслей, чувства притупляются, гаснут глаза, высыхают слезы. Человек превращается в машину, которая двигается и действует, оттого что умереть, исчезнуть, пропасть куда-нибудь, уснуть и не проснуться - невозможно. Леша понимал, что сейчас - лето. Или зима. Что утро превращается в день, а потом наступает вечер; утром, днем и вечером надо работать, а ночью спать. Марина с удивлением смотрела на этого пленника, явно выделяя его среди остальных: он практически никогда ничего не говорил, не улыбался, не просил - исступленно работал, крепко спал, съедал ровно столько, сколько дадут. Не роптал, не жаловался - лишь играл иногда с собакой. Он сильно изменился: зарос бородой, физически окреп, начал лысеть. Не общался даже с другими рабами. Смотрел всегда под ноги. А когда хозяйка предложила ему написать письмо домой, сказать родственникам: я жив, я здоров, может быть, когда-нибудь увидимся, - отказался.

Когда в девяносто девятом окрепшие боевики ворвались в Кизляр, Леша лежал камнем - одолела лихорадка. Обычное дело для гор - открытый воздух, нечистоплотность, а вокруг много скотины. Температура поднималась до сорока, потом спадала, но возвращалась снова. Никаких лекарств, кроме молока, - его все-таки приносила Марина. В остальном организм справился сам, но встал на ноги Алексей только к весне. Когда он смог адекватно воспринимать происходящее, соседи по неволе сказали ему: в Чечне снова война. На этот раз она близко: здесь, неподалеку от Ведено, стоит федеральная мотострелковая бригада, и военные уже приходили с обыском, но их, пленников, не нашли. А кричать - побоялись. На следующее утро произошло событие погромче: боевики (вокруг их теперь не было, все высоко в горах) подбили вертолет федералов, и неповоротливая "корова" (так в просторечье зовется транспортник МИ-26) грохнулась в ста метрах от крайнего дома. А дом Марины и был крайним. Военные попросту оцепили село. На этот раз хозяйка не отвертелась: в одной камере местного РОВД сидела она с бывшими своими рабами. Точнее - уже лежала.

Через пару дней в околоток вошел видный пожилой чеченец в милицейских погонах.

- Ваши личности устанавливаются, - проговорил он и представился начальником народной милиции Сурженского района. - Как только установим - с каждым будем решать вопрос отдельно.

А потом их по одному вызывали в кабинет.

- Вот меня Муса зовут, - сказал Леше тот же начальник, сидя под портретом неизвестного мужика в сером костюме с пронзительным взглядом. - А тебя как?

- Леша, - честно ответил Алексей и посмотрел спасителю прямо в глаза: - Спасибо вам.

- Рано спасибо говоришь! - возмутился спаситель. - Откуда я знаю, что ты Леша? Ты, может быть, самый что ни на есть член бандформирования! Вон и бородища какая! Признаваться будем или дурочку валять?

Леша не нашел ответа. Когда его уводили назад в камеру, он спросил только, кто это, указав на портрет.

- Издеваешься, да? - подозрительно глянул начальник. - Это законно избранный президент России Владимир Владимирович Путин.

В камере Леша сидел еще два дня. А потом его пригласили на выход, посадили в милицейский "воронок" и увезли. На стройку. Следующий год он кропотливо укладывал кирпичи, один к одному. "Раствор-кирпич-раствор-кирпич-раствор-кирпич", - повторял он про себя. Поздно ночью (часа в два-три) "воронок" приезжал обратно, пленников усаживали в будку и везли обратно в СИЗО. Однажды Леша узнал от водителя, что этот полуразрушенный город называется Ханкала. Он раньше о таком никогда и не слышал. Впрочем, кормили новые хозяева гораздо лучше, чем прежние: давали и гречку, и какое-то подобие котлет, и баландой баловали. По субботам - домино, баня и видеофильм. Цивилизация.

Тем не менее один из сокамерников попытался покончить с собой. Хотел повеситься на собственных кальсонах - но кальсоны порвались. Надзиратели долго били его в камере, а потом увели. Звали несчастного Майк - то есть на самом деле, наверное, Мишей звали, но Алексей точно этого не помнит. Он не помнит даже, какого цвета был кирпич, как звали надзирателя, который однажды ночью, выводя его в туалет, вдруг разоткровенничался и сказал, что война скоро кончится и всех отпустят… Он представлял даже, как именно отпустят: выдадут новый паспорт, извинятся, и поедет он домой, к родителям. Да живы ли они?

Гулко, мощно ударило прямо в стену - ровно за полтора месяца до сорок шестого его дня рождения. Снова и снова - будто великан какой колотит по стене тюрьмы каменным молотом. Посыпалась с потолка штукатурка, ударил в коридор яркий желтый свет, оглушительно хлопнуло где-то совсем рядом, и, летя со шконки на пол, успел Леша подумать: "Ну вот и все". Говорят, перед смертью в глазах проносятся отрывки жизни - с раннего детства до самых последних дней. Увидел такое кино и наш герой - и отца, и мать, и сокурсников, и даже Арби. Не было в угасающем его сознании представления о том, что Арби уже год как мертв - да и не тот это Арби-кооператор, которого знал он на заре девяностых, а "прославившийся" торговлей рабами полевой командир. И племянник его Мавик, школьник, помогавший разгружать коробки с оборудованием, тоже убит, причем как российский террорист №1. Нет, не чувствовал Леша в эти последние секунды ненависти, не пылал жаждой мщения, даже себя не жалел. Это ведь, как кино закончившееся - вот была перед глазами картинка, вспышка... и нет ее.

Он не умер - пришел в себя через трое суток в госпитале. Он даже что-то говорил следователям, смотрел в телекамеру, пытался улыбнуться, не понимая ничего: кто он, какое на дворе время года и какого года, собственно. Кто эти люди вокруг - спасители они, новые хозяева или это сон? Тогда это приятный сон - с белым потолком, сладкими апельсинами и с именем - Леша. Да, Леша. Именно так, а не "собака неверная". И неважно, кто он, откуда. Пусть эти следователи задают вопросы, пусть проверяют "на причастность", пусть устанавливают "личность", смотрят с недоверием - пусть; но, может быть, теперь, теперь он свободен?

Набравшись сил, он стал выглядывать в окно: рынок, торговки, люди в штатском и даже автобусы. Молодая, совсем еще девочка - а уже везет коляску с младенцем; дети - настоящие дети со школьными портфелями; светофор - работающий светофор, подмигивающий то зеленым, то красным. За занавесками плыли картинки внезапно вернувшейся жизни - уже безнадежно истраченной, разломанной, трагичной, несостоявшейся и опостылевшей - прекрасной, прекрасной, прекрасной.

О том, как сложилась судьба уроженца Кустаная Алексея Ермакова, "ЭК" обязательно расскажет своим читателям в следующих номерах. Редакция благодарит за сотрудничество пресс-центр Северо-Кавказской федеральной объединенной группировки войск.

N 233 (15146) от 07.12.2002