Ловушка демократии
Власть террористов или власть спецслужб - дано ли третье?
Виталий Третьяков

Периодически новостные ленты информационных агентств приносят сообщения о так называемых шпионских скандалах. Это то, что выплескивается на публику. Гораздо чаще до скандалов дело не доходит - спецслужбы и дипломатические ведомства порой весьма дружественных государств решают проблемы, возникающие в этой деликатной сфере негласно, можно сказать, полюбовно.

Глобализация, открытость, сотрудничество - всего этого сейчас больше, чем когда-либо ранее, однако сворачивания деятельности спецслужб, по крайней мере спецслужб главных игроков мировой политики, не наблюдается. Если не наоборот.

Отнесем это к парадоксам современной евроатлантической цивилизации, одно из синонимических названий которой -"открытое общество".

В США создано и начинает действовать министерство внутренней безопасности, соединяющее в себе функции ранее четко разделенных спецслужб, в частности спецслужб, работающих внутри страны и за ее пределами, а также спецслужб, отвечающих за внутреннюю национальную безопасность, и криминальной полиции. Такое разделение считалось одним из главных признаков цивилизованного, то есть истинно демократического государства.

Процесс пошел, как известно, после грандиозного теракта 11 сентября 2001 года. Это в США.

Более рафинированная и более правозащитная по духу Западная Европа, надо думать, тоже присоединится к этому процессу. Когда гром грянет и на ее улице. Но уже сейчас объединенная Европа все больше и больше закрывает свои когда-то беспрецедентно прозрачные границы.

Крайне поверхностно было бы усматривать в этих тенденциях злую волю или скрытый антидемократизм американского или западно-европейского общества.

Проблема гораздо глубже, а потому гораздо сложнее, ибо за ней скрывается глубокий содержательный и институциональный кризис демократического общества, попавшего в ловушку демократии.

Конструкция ловушки проста. Она состоит из элементов, причем основных, самой демократии и одного из ее порождений - института прав человека.

Итак, демократические общества и государства отличаются от недемократических своей открытостью, минимальным контролем за частной жизнью, передвижениями, частными контактами как своих собственных граждан, так и тех, кто просто находится на территории этих государств. Кроме того, демократические страны создали институт политического убежища, призванный сохранять жизнь и свободу действий оппозиционеров, преследуемых режимами стран недемократических.

Короче говоря, демократическая страна, и именно в этом ее привлекательность, является гораздо более открытой и свободной, чем иные страны. А в силу этого - наиболее открытой для почти беспрепятственного проникновения на свою территорию всех, в том числе и вполне асоциальных, а то и прямо антидемократических лиц из внешнего мира.

Внешняя закрытость и тотальная внутренняя слежка превращают демократию в недемократию. Внешняя открытость и отсутствие тотальной слежки превращают демократию в легкую добычу самых недемократических сил.

Вот это и есть ловушка.

До поры до времени она не захлопывалась, ибо, с одной стороны, возводилась почти в абсолют теория привлекательности западных ценностей, приобщение к которым и является главным побудительным мотивом для тех, кто приезжает на Запад что на постоянное жительство, что для временного пребывания. Проголосовать на свободных выборах, посмотреть, как работает демократический парламент, походить на митинги, вкусить истинной свободы слова и истинной веротерпимости. И лишь попутно - окунуться в материальное благополучие. К этому, как казалось, стремились те, кто всеми правдами, а в последнее время все больше и неправдами проникал на Запад. В более реалистичном варианте теория открытого общества предполагала, что, желая обрести достаток, приезжающие, вынужденные играть по правилам рыночной экономики, естественным путем приобщаются и к ценностям ее почти alter ego - политической демократии и институту гражданских свобод, ограниченных взаимной ответственностью.

Окончательный крах этой теории и случился 11 сентября 2001 года.

Как ранее, до 11 сентября, решалась эта коллизия, наблюдаемая, в общем-то, давно, но официально не обозначаемая (в силу законов политкорректности)? Надо признаться, что решалась почти успешно, но внутренне противоречиво. "Демократия для себя" сдерживала натиск недемократий и антидемократий силовыми, военными и иными антидемократическими методами. Использование этих методов было столь масштабным, а заложенное в них внутреннее противоречие столь очевидным, что к концу XX века родился и вошел в официальный лексикон такой странный термин, как "гуманитарная военная операция". Даже и без учета того, что такого рода "гуманитарные войны" нередко применялись по рецептам старой как мир политики двойных стандартов, стало ясно, что конец этого этапа развития демократической политической морали близок. Ведь, как известно, найти словесное определение явлению - это значит окончательно вынести ему приговор.

До 11 сентября борьба демократии недемократическими методами с недемократией велась на дальних подступах к собственно демократии. (В скобках замечу, что это, конечно, не совсем так. Вспомним кажущуюся почти средневековой, но, в общем-то, не вполне давнюю кампанию маккартизма в США.)

После 11 сентября 2001 года наступил перелом. Западное демократическое общество было поставлено перед дилеммой, а проще говоря, перед выбором из двух зол: либо ради сохранения неприкосновенности института прав человека терпеть присутствие террористов в цитадели, возведенной вокруг этого института, либо ради сохранения самой цитадели (и ее жителей) позволить в ней нарушающую неприкосновенность этого священного института деятельность спецслужб. Либо равные права и максимальные свободы для всех, в том числе и для террористов, либо ограничение и прав, и свобод всех, что поможет обезвредить большинство террористов.

Короче говоря, либо власть террористов, либо власть спецслужб.

Разумеется, демократическое общество попытается найти золотую середину, выраженную формулой "то, что делает власть террористов уже невозможной, а власть спецслужб - еще невозможной". Но есть ли такая золотая середина? Вот в чем вопрос.

С уверенностью можно утверждать лишь одно: если западное, американское общество жизнеспособно в принципе, оно выберет тот механизм, который отвечает не принципу золотой середины, а инстинкту самосохранения. Если даже механизм антидемократичен.

Все это крайне поучительно для России, открытой всем ветрам, с неустойчивой политической системой, с полуразрушенной системой спецслужб, которую, согласно одной исторической тенденции (построение демократического общества), не надо бы укреплять, а согласно другой, столь же актуальной, укреплять надо, причем стремительно.

Ответ на вызовы, брошенные терроризмом и России, мы найдем не только сами, но и глядя на демократический Запад. Сумеет ли он сохранить антидемократизм лишь как метод внешней борьбы с антидемократизмом или перенесет его и на внутренний фронт? Ответ пока неизвестен.