Тело террора
К проблеме теории терроризма

Владимир НИКИТАЕВ

Одной из самых поразительных неожиданностей в событиях 11 сентября "от новой эры" для многих стало впечатление крайней абсурдности реакции "цивилизованного мира", американского прежде всего, на террористическую акцию. США объявили состояние войны, мобилизацию всех вооруженных сил и призыв резервистов, в боевую готовность были приведены даже ядерные арсеналы, на что автоматически начали реагировать российские вооруженные силы и т.д. Государство, которое оконфузилось, проморгав беспрецедентный теракт на своей территории, потребовало у международного сообщества карт-бланш на мировую войну против "международного терроризма". Страна, позиционирующая себя в качестве авангарда всего цивилизованного человечества, провозгласила "возмездие", нарушая при этом самые фундаментальные нормы цивилизованности, согласно которым жертве нельзя доверять вершить дело правосудия (сочетать в одном лице жертву, судью и исполнителя приговора). Последовавшая затем операция в Афганистане была по-своему абсурдна. Реакция "экспертного сообщества" также оказалась в массе своей вполне несуразной. "Теоретики" наговорили с три короба нелепиц, начиная с того, что терроризм - это последнее средство сопротивления доведенных до полного отчаяния своей нищетой людей, и заканчивая "религиозными войнами", "концом постмодерна" и даже "кастрацией".

Фиаско социальных наук налицо. Причем, что самое неприятное, фиаско, судя по всему, не случайное, не то, которое можно преодолеть "дальнейшим развитием", но фундаментальное, требующее пересмотра основ социальных наук.

***

Фактически, единственным определяющим признаком терроризма в политическом сознании служит сегодня характер действия. Только на этом основании палестинская интифада и чеченский джихад могут с такой легкостью квалифицироваться или подразумеваться как эквивалентные друг другу, то есть как "терроризм", будучи в реальности совершенно различными явлениями. В частности, палестино-израильский конфликт держится на том, что евреи и арабы активно не хотят и не могут (пока?) жить вместе, а ситуация с Чечней - на невозможности и обоюдном нежелании (не афишируемом - и, конечно, по разным основаниям) полностью разделиться.

Один из первых вопросов к такому определению (по характеру действия): когда мы обсуждаем террор, террористическую акцию, то каким образом выделяем само действие, где проводим его границы? Например, с какого момента оно начинается, и в какой заканчивается? Или так поставим вопрос: в какой момент террористическую акцию можно гарантированно предотвратить?

Когда началась террористическая акция в московских Дубровниках? В момент захвата заложников? Или с момента прибытия террористов в Москву? С момента выезда их с базы подготовки? С начала планирования акции?.. Но на базе уже должен был кто-то готовиться, акция планируется в расчете на определенные ресурсы, как финансовые, так и человеческие, - быть может, все начинается тогда, когда эти ресурсы образуются?.. А когда они образуются? Когда, к примеру, появляются люди, не умеющие и не желающие ничего, кроме как убивать? Или когда в людях складывается предрасположенность к этому, перерастающая в готовность при наступлении определенных обстоятельств? Может, как кое-кто пытается нас убедить, отсчет надо начинать с Кавказских войн XIX века? Но ведь и тогда в числе причин был не только "гнусный царизм" или "имперские притязания России"! Что мешает нам продолжить эту линию дальше и в качестве начала принять период образования чеченского этноса? Но не окажется ли тогда, что любая возможная (будущая) теракция, поскольку существуют чеченцы, уже началась? Или, если мы не хотим геноцида чеченцев: поскольку существует и воспроизводится определенная этническая культура?1

Попробуем "с другого конца" - возможно, на вопрос об окончании террористической акции будет проще ответить. Когда ее можно считать законченной? Тогда ли, когда заложники освобождены (погибли), а террористы убиты или сдались? Или когда террористы добились своих целей и "успокоились"? Или когда в масс-медиа стихает поднятый терактом шум? Когда уничтожены организаторы теракта? А чего достигают специальные подразделения в ходе штурма, помимо того, что уничтожают и спасают: не позволяют террористическому действию состояться или всего лишь не дают ему завершиться?..

Если бы у нас просто не было обоснованных ответов на вопросы про действие - это еще полбеды; хуже, что у нас нет даже метода поиска этих ответов.

Указанная ситуация тем более скандальна, что если не вся социология, то значительнейшая ее ветвь, числящая за собой имена М.Вебера, Г.Зиммеля, В.Парето, Т.Парсонса и многих других, именуется "социологией действия". Парадокс, однако, в том, что собственно объективации действия в ней нет.

Раймон Будон взял на себя труд выделить парадигму социологии действия, назвав ее "веберовской парадигмой действия": "феномен М является функцией суммы действий m, зависящих от ситуации S, в которой находятся акторы. Та же ситуация, в свою очередь, определяется макросоциальными характеристиками М", при этом "функция (в математическом смысле) m(S) должна интерпретироваться как наличие у актора функции адаптации к ситуации S. Вебер сказал бы, что действие m должно быть понимаемым"2.

Нетрудно заметить, что парадигма основана не только на онтологическом, но и на методологическом первенстве индивида (т.н. "методологический индивидуализм"), то есть она "начинает работать" с того момента, когда определенный индивид ясно и отчетливо идентифицирован в качестве "актора".

С чем мы сталкиваемся, применяя данную парадигму к террористическому действию?

Не станем задерживаться на том, что действующие лица теракта вообще могут остаться неизвестными (как это было, например, с рассылкой спор сибирской язвы). Обратим внимание на другое: если в качестве действия рассматривать то, что делает террорист, - нам, согласно парадигме, нужно его понять, понять смысл (социальный) его действия в качестве мотива. Но кто из нормальных людей возьмется утверждать, что понимает террориста-смертника? Ярлыки типа "религиозный фанатик" или "садист-маньяк" свидетельствуют, скорее, о непонимании. И о какой "адаптации к ситуации" тут можно вести речь?

Тогда, быть может, террорист (исполнитель) - не актор, но средство действия? А подлинно действующее лицо - "организатор", откуда-то из-за темных кулис управляющий террористами-марионетками? И опять это мало продвигает наше понимание. Во-первых, вспоминаются русские террористы XIX и начала ХХ века, которые совсем не похожи на "зомби", на тех, кем кто-то манипулирует. Во-вторых, вопрос остается: каковы цели террористического действия и как они соотносятся со средствами? Ж.Бодрийяр по этому поводу замечает: "современный терроризм, начало которому положили захваты заложников,... уже не имеет ни цели (если все же допустить, что он ориентирован какими-то целями, то они либо совсем незначительны, либо недостижимы - во всяком случае он является самым неэффективным средством их достижения), ни конкретного врага. Можно ли сказать, что захватом заложников палестинцы борются с государством Израиль? Нет, их действительный противник находится за его спиной. Пожалуй, он не принадлежит даже и области мифа, ибо выступает как нечто анонимное, недифференцированное, как некий мировой социальный порядок"3. Короче говоря, мы не можем понять-и-объяснить теракт ни сводя его к его рациональному "идеальному типу", ни трактуя в качестве "отклонения" от такого типа (как рекомендовал делать Вебер при исследовании "иррационального" поведения). Вернее, в некоторых случаях вроде бы, сделав ряд гипотез, можем рассматривать как "отклонение", но в других - это просто продуцирование иллюзий.

Неустранимым, хотя и не всегда явно обозначенным, фундаментальным допущением социологического подхода служит предположение существования в эмпирической реальности - например, реальности социального взаимодействия - некоторых социальных норм. Однако, разве террорист - не "по ту сторону" социальных норм, еще дальше, чем уголовник? Преступление имеет место именно потому, что существует норма; преступление и норма суть две стороны одной категориальной оппозиции. Уголовник, при всей своей брутальности, желает жить в данном ему обществе и иметь все блага этого общества - он только не согласен платить за это установленную обществом (государством) цену (учиться, работать, подчиняться, "откладывать удовлетворение" и т.д.). Террористу же блага этого общества, как правило, не нужны; по меньшей мере, не ради них он идет на террор. Преступник, таким образом, отрицает социальное всегда частично, террорист - тотально; преступник маскирует преступление, террорист - стремится привлечь к нему максимум внимания. Попытка выделить в террористической акции некий паттерн если и приводит к чему-то, то, скорее, к архетипу жертвоприношения, чем к социальным нормам.

Не можем мы указать и на такие коллективные представления, из которых террор следовал бы с необходимостью (достаточно высокой степенью вероятности); попытки различных исследователей представить в качестве таковых ислам встречают дружный отпор не только среди мусульман. Ни ислам, ни даже ваххабизм не подходят в полной мере для навязываемой им некоторыми аналитиками роли причины или основания исламского терроризма. В связи с этим можно утверждать, что террорист и нетеррорист различаются в данном случае не представлениями, но тем, что один в соответствии с такими представлениями убивает, а другой - нет. Если все же выделить специфически "террористические представления", изучая мировоззрение террористов, то это, во-первых, ничего не даст, кроме замкнутого круга определения мотива через действие, а действия - через мотив; а во-вторых, каким образом установить "смысловые связи" между нетеррористическими и террористическими представлениями, как "дедуцировать" вторые из первых? Утверждение, что то или иное коллективное представление ведет к террору в некоторой ситуации, невозможно подкрепить эмпирически, так как нет такой общей ситуации: далеко не каждый палестинец или чеченец, не говоря уже о баске или ирландце, становится террористом.

Такую критику (в некотором смысле ее проделал еще Дюркгейм) можно было бы продолжать и углублять довольно долго, но принципиальный ее результат уже ясен: в случае терроризма объективирующие редукции действия к индивидам, объекту действия, целям и средствам, - ко всей этой структуре, относительно которой само действие предстает неким летучим эпифеноменом, ведут исследование в тупик.

Более того, в аналогичную ситуацию попадает исследование практически любого экстремального поведения. Поскольку если определять действие в связи с общепонятным (типичным) смыслом, то мы оказываемся перед выбором: или считать экстремальное поведение (в том числе террор) вообще не действием, но тяжелым случаем периодического умопомешательства, или признать, что какой-то смысл в нем есть (хотя все в нас вопиет против признания осмысленности взрывов жилых домов, самолетов и т.п.). Первый вариант выводит за пределы социальных наук вообще. Второй - не реализуем в качестве исследовательской стратегии, т.к. для понимания экстремального поведения у подавляющего большинства людей просто нет соответствующего экзистенциального опыта - им не из чего конструировать схему интерпретации. Идеализации "обмениваемости точек зрения" и "конгруэнтности систем релевантности", на которых, как показал феноменологический анализ Шюца, основана интерпретирующая социология, не могут быть признаны в этом случае адекватными.

Бихевиоризм, "дедуцирующий" реакцию индивида из параметров его окружения, для исследования экстремального поведения также плохой помощник, поскольку дело касается, скорее, бифуркаций, а не тех гладких зависимостей, на которые рассчитывают адепты бихевиористического подхода.

Функционализм ставит нас перед проблемой определения такой системы и такого элемента в ней, для которого терроризм будет функцией (или дисфункцией), более того - удовлетворением некоторой - биологической или социальной - потребности.

Выход видится в пересмотре основных полаганий относительно человеческого действия как такового. Прежде всего - попытаться помыслить первичность действия (т.е. не так, как в социологии: представления и мотив - причина действия, но наоборот).

"Исследование основных проблем эмпирической социологии - писал Макс Вебер, - всегда начинается с вопроса: какие мотивы заставляли и заставляют отдельных "функционеров" и членов данного "сообщества" вести себя таким образом, чтобы подобное "сообщество" возникло и продолжало существовать?"4 (с.620).

Однако разве не может быть так, чтобы мотивом было само действие? Разве человек способен жить, вообще не действуя? Или причина в том, что он может совершить одно действие, а может и другое? Но ведь и мотивы могут быть разные. В конце концов, разве жизнь сама по себе не есть пример такого действия? Разве не служит она мотивом для себя самой (что, конечно, не исключает возможности в ней и других мотивов)?

***

Общим принципом выделения во всем многообразии человеческого поведения собственно человеческих действий служит соотнесение внешнего действия человека с чем-то иным, инородным ему (действию) в принципе.

Прежде всего, действие принято соотносить с ситуацией. Тем самым вводится дополнительное представление, пожалуй, еще менее ясное и определенное, чем представление о действии как таковом. Функция представления (или понятия) о ситуации - в том, чтобы "достроить" непосредственно наблюдаемое поведение человека до некоторого (зависящего от теории) осмысленного целого; но "достроить" таким образом, как если бы это в том или ином виде было присуще самому действующему субъекту. Как минимум, считается, что человек volens nolens соотносит свое действие с мировым порядком (в смысле как законов природы, так и социального порядка); и прежде всего с такими фундаментальными принципами порядка, как пространство и время. С этой точки зрения саму ситуацию можно рассматривать как способ (форму) соотнесения действия с миром и сформулировать такой критерий: человеческое действие соотносится с миром (в форме ситуации).

Критерия ситуационности, однако, не достаточно; не только и не столько потому, что ситуация - это "здесь и сейчас", а человеку свойственно ориентироваться на более широкий пространственно-временной и смысловой контекст, сколько потому, что действие изменяет ситуацию, иногда вплоть до полного ее разрушения, - следовательно, действие надо соотнести еще с чем-то, помимо ситуации. Как известно, классическая философия природу человеческого действия связывала с "мышлением" и/или "свободной волей"; социальные науки - с "полезностью", "мотивом", "социальной нормой", "структурой" и т.п. причиной действия, которая вызывает действие, но сама им не является. В отличие от этого, в антропологии можно найти квалификацию через соотнесение одного действия с другим: применение орудия - с его изготовлением (использовать нечто в качестве орудия может и обезьяна, но изготовить - только человек). Этот подход представляется более верным для нашей задачи. Обобщая его можно выдвинуть такой критерий: для человеческого действия характерно соотнесение с самим собой.

В самом деле, человеческое действие - всегда конечно, финитно во времени и в пространстве, действие начинается, совершается и осмысляется (если осмысляется) как некоторое целое. Но поскольку это целое осуществляется последовательно, как процесс, и при этом, тем не менее, подразумевается некоторым образом присутствующим в каждый момент, можно сказать, что действие соотносится с самим собой, или, что суть то же, рефлектирует в себя. На этом основании определяются фазы ("стадии", "шаги" и т.п.) действия. Способность действующего субъекта выполнять производимое им действие также может рассматриваться в рубрике соотнесения действия с самим собой5.

Итак, объективация действия должна быть такой, чтобы в объекте были укоренены очерченные выше характеристические свойства человеческого действия: соотнесение с миром (ситуация) и соотнесение с самим собой (рефлективность).

Представляется, что на роль такой базовой объективации, на основе которой возможно затем задавать предметы исследования, подходит тело; именно, "тело действия" - как результат такой объективации6.

Согласно общезначимому принципу данной объективации тело вообще есть то, что в том или ином смысле видимо, но при этом не проницаемо, в том числе и для взгляда, то есть непрозрачно (хотя бы в некоторой степени). В данном случае речь идет об отказе от "смысловой проницаемости (прозрачности)" действия, которая (пред)положена в основание интерпретирующей социологии действия7. Мы не хотим искать мотивы в качестве причин взрывов жилых домов, самолетов, захвата заложников и т.д. (тем самым "объясняя" их); не хотим и не будем. Это не означает, что мы отказываемся и перестаем понимать интересы палестинского или чеченского народа, но мы перестаем пытаться "понимать" террор. Опять-таки, это не значит, что "терроризм не имеет национальности", или что он "вне религии".

Далее, тело как способ объективации выражает и фиксирует соотнесения с миром и самим собой, как минимум: в своих границах, свойствах (дифференциальных, как "состав", и интегральных, как "жесткость", "пластичность" и т.п.) и жизненном цикле. Первостепенный интерес представляют именно границы (локализация) тела действия, поскольку "прямое" воздействие на тело есть прежде всего воздействие на его границы; заслуживает внимания и то, какие стадии развития оно проходит, - чтобы определить применение тех или иных средств в зависимости от его степени "зрелости" (резистентности) и прочих свойств.

Рассмотрим предварительный, частичный эскиз реализации данного подхода.

Начнем с того, что любое тело определяется в пределах принципиально возможных при данном мировом порядке типов границ. В прежние исторические эпохи границы определялись и удерживались оппозициями (например, внешнее/внутреннее, верх/низ, свое/чужое), но сегодня мы обнаруживаем иную ситуацию.

Обратимся, для примера, к обычному, живому человеческому телу. Традиционно (само)определение человеческого тела опиралось на жесткую гендерную оппозицию мужское/женское. Можно делать акцент на первой части оппозиции и утверждать тем самым доминирование мужского над женским, можно перевернуть эту оппозицию и утверждать приоритет женского, - в любом случае мы остаемся с "традиционным" человеческим телом. Однако на протяжении последних ста лет можно наблюдать своего рода либерализацию пола, в результате которого в обществе "получили прописку" и множатся иные типы тел: бисексуальное, транссексуальное, гомосексуальное. В контексте подобного рода явлений нередко фигурирует риторика "сопротивления власти" - постольку, поскольку власть ассоциируется с сохраняющимся (традиционным) порядком различений8.

Исламизм, то есть идеология и практика тотальной исламизации всех сфер жизни общества и государства9, отрицает оппозицию светское/религиозное, настаивая на том, что и частную жизнь правоверного, и государственную (включая межгосударственные отношения) следует устроить строго по шариату. Опять же, под лозунгом "сопротивления власти" - глобальной власти и влиянию Запада.

Не составляет труда квалифицировать нашу эпоху как эпоху разрушения - все равно, рассматривать ли его как некий временный этап перехода к новому устойчивому порядку, или как перманентное состояние, вызванное доминированием в мире стратегии и процесса инновационного (новоевропейского) пути развития, основанного на сцепке модернизации и либерализации, когда все деконструируется, смещается и переворачивается, чтобы произвести нечто новое, и одновременно те же самые действия подаются в русле идеологии освобождения (либерализации). В результате мы имеем сегодня сумасшедший мир - мир десубстанциализированный (превращенный в "постав"), мир, в котором не только уже ничего не лежит на своем месте, но и само различие и различение10 между "лежать на своем месте" и "не лежать на своем месте" также не лежит на своем месте, также извращено и вырождено. Так, растворение различений между реальным и не-реальным приводит, с одной стороны, к концепциям "множества реальностей", с другой - к синдрому "нереальности окружающего мира"11, утрате чувства жизни.

Либерализм, который как по существу, так и по своему историческому пути есть в той или иной степени нигилизм, и постмодернизм, со своим восстанием против структур универсального порядка, ведут в конечном итоге к одному и тому же - к эрозии и упадку различий и различений, к без-различию (следовательно, к смешению того, что прежде было разделено и запрещено к смешению). Однако разрушение традиционных различений предполагает и постоянно воспроизводит в качестве своего условия контрразличения - поскольку само истинное безразличие слишком безразлично, чтобы стремиться уничтожить различение.

К примеру, исчезновение реальной оппозиции социализма и капитализма актуализировало в качестве контрразличений12 религиозно-этнические раздоры (даже те, о которых, казалось, давно все забыли).

Окончание следует...

Примечания:

1 Симметричное движение ведет к требованиям положить конец "имперскому комплексу" России, "покаяться", "позволить чеченцам жить, как они хотят" (а как они хотят - мы уже видели и знаем) и т.п.

2 Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М.: Аспект Пресс, 1998. - с.39.

3 Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. - Екатеринбург, Изд-во Урал. ун-та. - сс.64-65.

4 Вебер М. Основные социологические понятия. - М. Вебер. Избр. Произв. М.: Прогресс, 1990. - с.620.

5 К примеру, действующий субъект в каждый момент так или иначе "знает", что делать дальше. Или что делать, если он не знает, что делать дальше.

6 Может сложиться впечатление, что здесь мы возвращаемся к методу Дюркгейма. Это справедливо лишь отчасти.

7 Ср.: "Что такое в действительности вещь? Вещь противостоит идее как то, что познается извне, тому, что познается изнутри. Вещь - это всякий объект познания, который сам по себе непроницаем для ума; это все, о чем мы не можем сформулировать себе адекватного понятия простым приемом мысленного анализа; это все, что ум может понять только при условии выхода за пределы самого себя, путем наблюдений и экспериментов, последовательно переходя от наиболее внешних и непосредственно доступных признаков к менее видимым и более глубоким. Рассматривать факты определенного порядка как вещи - не значит зачислять их в ту или иную категорию реальности; это значит занимать по отношению к ним определенную мыслительную позицию" - Э.Дюркгейм. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.: Наука, 1991. - сс.394-395.

8 Ср.: "Господствующая сегодня идеологическая позиция состоит в "сопротивлении" - вся эта поэтика рассеянной маргинальной, сексуальной, этнической "множественности" стилей жизни (геи, сумасшедшие, заключенные...), "сопротивляющихся" загадочной Власти (с большой буквы). "Сопротивляются" все - от геев и лесбиянок до выживающих правых..." - С. Жижек. "Добро пожаловать в пустыню Реального!". М., Фонд "Прагматика культуры", 2002. - с. 77.

9 См. Игнатенко А. "От Филиппин до Косово: исламизм как глобальный дестабилизирующий фактор". - "НГ", 12.10.2000 (http://www.ng.ru/ideas/2000-10-12/8_islam.html)

10 Различение: различие, несущее на себе культурную и/или социальную нагрузку, и функционирующее таким образом в силу того, что о нем явно или неявно знают.

11 См., например, Жижек, Цит. соч., сс.16-22.

12 Следует заметить, что понятие контрразличения носит функциональный характер; также как понятие средства, например.