Обыватели или демиурги
Русские в Узбекистане: вчера, сегодня, завтра

Юрий ПОДПОРЕНКО

"Не высовывайся!"

Как ни парадоксально, но наиболее характерной и доминирующей особенностью русских, живущих в современном Узбекистане, я бы назвал... отсутствие каких-либо бросающихся в глаза характерологических особенностей. Да, да, именно культивировавшееся и поощрявшееся в советские времена поведение под девизом "Не высовывайся!" присуще в наибольшей степени тем из русских, кто остался и живет здесь до сих пор. В разной степени оно свойственно и тем, кто по-прежнему точит себя сомнениями - уезжать или остаться навсегда, - пока жизнь уходит, словно песок сквозь пальцы. И тем, кто пока находится на государственной службе. И тем, кто относительно автономен в способах добывания средств к существованию. И тем, кто просто здесь родился и живет, не находя сил разрушить сложившееся само по себе.

Корни у принципа "Не высовывайся!" довольно давние. В период колонизации Россией Туркестана сюда наряду с теми, кого переселяли в плановом порядке, наряду с российскими педагогами, врачами, учеными, исследователями, инженерами накатывали и волны стихийной миграции, особенно в неурожайные годы. Внутренним побуждением для такого рода переселенцев было естественное стремление выжить. А значит - так или иначе обустроиться в новых условиях, закрепиться в новой среде обитания. Так формировалась генерация людей, лично инициативных, предприимчивых, но социально и этнически относительно индифферентных.

За почти полтора столетия присутствия русских в Туркестане-Узбекистане среди них сформировался своеобразный тип людей - и в драку не полезут, но и себя в обиду особо не дадут. Работящие, легкие и тактичные в общении (Восток!), гибко встраивающиеся в местную систему отношений, не противопоставляющие себя ей и всегда, в любое мгновение жизни, вменяемые, готовые к трезвой оценке ситуации и своего места в ней.

На уровне социально-политического статуса каждый из таких людей "чувствовал спиной" Москву - имперскую ли, советскую ли - и был подключен, при наличии соответствующих потребностей, к различным информационным и культурно-эстетическим потокам: в Ташкент регулярно и с удовольствием наезжали столичные и периферийные российские театры, эстрадные звезды первой величины, здесь была доступна вся официальная газетно-журнальная и электронная периодика. Но в своей частной жизни ташкентский русский полагался, как правило, только на себя - на свои довольно умелые руки, хитроумную голову, на поколениями выработанную терпимость к чужому языку, к иным нравам и обычаям. Модное нынче понятие "толерантность", коим так и не овладели российские, и особенно московские, русские, на излете минувшего века измыслившие причудливо-казуистическое выражение "лицо кавказской национальности", к ташкентским русским было приложимо всегда.

В 80-е годы ХХ века, когда появилось недолгое, но бурное увлечение внутрисоюзным туризмом, к нам в Ташкент - на жаркое солнышко и сладкие фрукты - повалили вереницами жители Урала, Сибири, других регионов России. В магазинах, в общественном транспорте "гости столицы" невольно выдавали свою пришлость - громкими голосами, привычной для многих из них беспардонностью, неистребимой готовностью обсуждать деликатные проблемы на людях. Многие ташкентские русские, оказавшись рядом со своими этническими родичами, испытывали неловкость, ощущали свою инакость…

В основе царской политики в Туркестане лежал принцип сохранения традиционных для здешних мест структуры власти, характера взаимоотношений, иерархии соподчиненности среди местного населения. Царская администрация не взаимодействовала непосредственно с местными жителями, а держалась в известной мере "за кулисами". Первый генерал-губернатор Туркестана, обрусевший немец Константин Петрович фон Кауфман, правивший этим краем полтора десятилетия, последовательно придерживался определенных норм в проводимой им внутренней политике. Суть их в следующем. Основательно ознакомившись с исламом, изучив Коран и шариат, Кауфман пришел к выводу, что законы Мухаммада рассматривают религию и общество как единое и неделимое целое и это исключает один из важнейших принципов христианства: Богу - Богово, кесарю - кесарево. Поэтому он избрал тактику невмешательства - полная веротерпимость, полная свобода молитв и обрядов по законам ислама, но при этом отношение к исламскому проповеднику - как к рядовому обывателю. Такой в основном оставалась российская культурная политика в Средней Азии вплоть до 1917 года.

Советская администрация отчасти продолжала соблюдать закулисный подход к устройству местной власти, назначая на должности первых руководителей представителей местных национальностей, а систему контроля сделала более скрытой, но не менее жесткой, последовательно придерживаясь на протяжении десятилетий принципа "второй - русский". Это означало, что на должность второго секретаря партийного комитета (эта должность, как известно, автоматически включала человека в систему КГБ), заместителя руководителя предприятия практически без исключений назначался или русский, или русскоязычный человек, то есть человек русской культуры и одновременно представитель господствовавшей русско-совет-ской административной системы. Даже тем, кто номинально не принадлежал к высокому сонму "вторых", но был близок к нему, ощущение национально-культурной избранности, полуосознанное самочувствие истинного хозяина на этой земле создавало психологический комфорт, а нередко провоцировало и великодержавное чванство.

"Господа ташкентцы" - реальные и виртуальные

После распада Советского Союза проблема "русские в… Средней Азии, Балтии, Украине, Израиле, Австралии и т.д." оказалась сколь актуальной, столь и чрезвычайно сложной для осмысления и выведения каких-либо общих закономерностей. Каждая из существующих, возникающих и исчезающих диаспор имеет свои пути и способы формирования, а следовательно, и неповторимые особенности. Судьба русских в Ташкенте, в Узбекистане вообще уникальна. Однако в каких-то своих проявлениях, вероятно, и типична.

Причем, и это стоит подчеркнуть особо, говоря "русские", я вовсе не имею в виду только "чистокровных" или не очень "чистокровных" этнических русских - речь идет о людях русской культуры, среди которых и русские, и украинцы, и евреи, и татары, и другие, а также люди смешанного этнического происхождения, говорящие и думающие по-русски. В Ташкенте по-прежнему очень трудно даже мысленно провести сколь-нибудь существенную границу между людьми разных национальностей, для которых русский язык стал родным и единственным освоенным в полной мере языком.

Вопрос о специфическом характере российской колониальной политики только недавно начал всерьез подниматься исследователями. Между тем существует фундаментальное различие в историческом опыте и методологических подходах, скажем, Великобритании и России к решению вопросов колонизации. У России практически никогда (случай с присоединенной, а затем отданной Аляской только подтверждает правило) не было заморских, то есть отдельных территорий, из которых выкачивалась бы прибыль. Российская колонизация всегда строилась на принципе присоединения захваченных территорий и населяющих их народов к единому этнокультурному и государственному организму. Недавно я узнал, что одна из сотрудниц южноафриканского консульства в Узбекистане, освоив узбекский язык, принципиально не учит русский, мотивируя это тем, что, дескать, русские здесь, как и буры-англичане в Претории, должны испытывать чувство исторической вины за ошибки своих предков. Понятен механизм рождения аналогии, но для местных русских не менее ясно, что реальных оснований для такого рода стыдливого самочувствия, в общем-то, нет. Здесь никогда не было табличек "Только для белых" и никто не собирался их устанавливать (в кулуарах Конгресса соотечественников, состоявшегося в октябре 2001 года в Москве, я с удивлением узнал от русской женщины, москвички, живущей почти тридцать лет в Рио-де-Жанейро, о неизжитых национально-расовых перегородках в Бразилии, где она, белокурая, естественно включена в состав элиты). Русский, как и англичанин или испанец, в принципе, несомненно, может быть расистом, но только не в Средней Азии.

Можно привести десятки и сотни примеров того, как пришельцы из России не отгораживались от местных реалий, а живо взаимодействовали с ними. Вжившись в местный быт и традиции, стремились описать их, зафиксировать для истории - как, например, Владимир Петрович Наливкин; или, тщательно исследовав топонимику окрестностей Самарканда, точно указать холм, под которым засыпана обсерватория Улугбека, как Василий Лаврентьевич Вяткин. Или, изучив местные сорта винограда и культивируя европейскую лозу, поставить в Самарканде виноградарство на промышленную основу, как Дмитрий Львович Филатов.

Конечно, основную массу пришлого населения составляли обыватели. Назвав один из своих самых язвительных очерков нравов "Господа ташкентцы", М.Е. Салтыков-Щедрин еще на заре формирования этого явления точно ухватил его суть - раж цивилизаторства не только в виртуальном, щедринском, но и в реальном Ташкенте охватывал широкие слои приезжих. Как в начале XIX века любой француз в России одним фактом своего происхождения становился "профессиональным" преподавателем или, на худой конец, гувернером, так и любой русский представал здесь, по меньшей мере в собственных глазах, полпредом и носителем великой культуры. Урон, нанесенный качеству межнациональных и межкультурных отношений реальными "господами ташкентцами", значителен и до сих пор дает о себе знать, вызывая протестную реакцию против теперь уже "великокультурного" чванства.

Отдавая должное самокритичной язвительной позиции великого российского сатирика, стоит все-таки заметить, что русские столкнулись здесь не с цельной и сформировавшейся местной национальной культурой (ее приметы: самобытный и широко распространенный развитый язык и устойчивая, сохраняющаяся в веках письменность, высокий уровень профессиональной литературы и различных видов искусств), они застали здесь совершенно иную культурную ситуацию, но не вполне разобрались в ней. Суть веками складывавшейся среднеазиатской культурной парадигмы в ее ансамблевости. Регион Средней Азии только географически воспринимается некой серединой или, если угодно, центром. На культурологической карте более уместными оказались бы языки влияний зороастрийской, китайской, буддийской, античной, христианской, арабской, тюркской, персидской, русской, корейской и других культур. Почти все они доходили сюда ослабленными, и ни одна не могла на долгое время занять главенствующее положение. В конце концов сложилась ситуация сосуществования культур, точнее, их симбиоза. В отличие от враждовавших между собой ханов и эмиров каждая из закрепившихся культур не только обслуживала причудливо лоскутно расположившиеся здесь этнические группы, но и занимала приоритетную для себя нишу, сферу приложения. Как в биологически природном, так и, что не менее важно, в культурном отношении этот регион всегда был экологически хрупким, спонтанно стремящимся оградить себя от внешних воздействий, но не располагающим для этого необходимым арсеналом средств, - активно противостоять культурному влиянию может только целостный этнокультурный организм. Среди российских пришельцев, увы, не все были столь деликатны, как Кауфман. Многие решили, что застали здесь едва начинающую формироваться национальную культуру, и вовсю принялись вмешиваться в этот процесс, ощущая себя демиургами и вседержителями.

Общим свойством колонизаторов, принципиально роднящим, скажем, европейских пионеров в Америке и российских переселенцев в Среднюю Азию, была их активная жизненная позиция, нацеленность на конкретную деятельность, которая может и принести личный финансовый успех, и способствовать общественному развитию.

В конце позапрошлого и начале прошлого веков в этот край устремились не только авантюристы и гибнущие от голода жители средней полосы России. Этот край предоставлял инициативным людям реальную возможность добиваться конкретных целей, проявлять свои потенциальные способности. Здесь в отличие от европейской части России не действовала черта оседлости, что уравнивало в правах евреев и позволяло им обрести высокий социальный статус.

Если говорить об общих тенденциях, то полувековой период дореволюционного присутствия русских в этом регионе следует охарактеризовать как преимущественно натуралистский, наблюдательно-исследовательский, ориентированный на самобытность и даже уникальность края. Да, здесь была создана транспортная инфраструктура, заложены основы промышленности, но преобразование природной среды не сопровождалось активным вмешательством в местную культуру и, в общем, не противоречило традициям оазисной цивилизации, само существование которой только и возможно при условии искусственного перераспределения естественных водных потоков. Думаю, такой подход был разумным, ибо исключал возможность стимулирования и форсирования социокультурного развития по заданному типу. Помню, как в перестроечные годы некоторые узбекские интеллигенты пеняли царской России за ее культурную индифферентность в крае. Действительно, движение "джадидов", то есть "обновленцев", "прогрессистов", зародившееся в Средней Азии на рубеже XIX-XX веков, возникло не без европейского и российского влияния, но уж никак не по инициативе российской колониальной администрации.

И только с приходом к власти большевиков, в соответствии с Марксовой идеей "преобразования мира", возникла тенденция активной деятельности по преобразованию местного социокультурного ареала, так называемого культурного строительства, которая стала все более доминировать, внося в местную культурную ситуацию европейские и русские черты.

В те же памятные перестроечные годы на одном из собраний общественности в Ташкенте мне довелось услышать от сидевшего рядом в зале узбека знаменательные слова: "Хватит нас учить! Мы - сами!" Слова, в принципе, справедливые. И не противоречащие древней восточной мудрости: "Научить - нельзя, научиться - можно".

Только теперь, когда Узбекистан стал самостоятельным государством, разворачивается отчасти естественный, отчасти направляемый властными структурами процесс обретения подлинной культурной автономии. Каким будет внутреннее устройство этой автономии? От ответа на этот вопрос зависит и будущее русских в этом регионе.

Пытаясь сформировать собственную прогностическую позицию относительно будущего ташкентских, узбекистанских русских, взвешивая "за" и "против", я беседовал с разными людьми, каждый из которых судьбой и взглядами причастен к этой проблеме, ищет, как и я, ее решение. Приведу здесь три суждения, наиболее содержательные и созвучные моим собственным оценкам.

Сергей Иванович Зинин

Один из моих собеседников - С.И.Зинин, ученый-филолог, депутат Олий Мажлиса (Верховного Совета) Республики Узбекистан, до недавнего времени в течение 7 лет возглавлявший Русский культурный центр Узбекистана. Ташкентская история его семьи началась в 1912 году с приезда сюда его деда по материнской линии.

- Я бы выделил три пласта этнических русских, - говорит Сергей Иванович. - Первые дореволюционные переселенцы, люди, оставшиеся со времен войны, и "командировочные" - те, что приехали сюда в послевоенное время, - сотни тысяч людей, получивших распределение как молодые специалисты. Тех, кто живут здесь с войны, осталось процентов двадцать, точных данных нет.

Самый первый и крупный пласт - дореволюционный. Крупнейший наплыв был в 1912 году. Когда Столыпин начал свою аграрную реформу, многих крестьян, в их числе и моего деда со Ставрополья, целыми селами уговаривали переселяться в Среднюю Азию: и надел земли дадим, и банки кредит на покупку имущества и сельхозорудий выделят. Они сюда ехали долго, месяцами, и заселяли земли вдоль реки Сырдарьи - территорию нынешней Сырдарьинской области; дальше была Голодная степь.

Еще одна мощная волна освоения пролегла вдоль реки Чирчик и была связана с военными. Села Никольское, Троицкое - это в царское время военные лагеря, а в советское - огромная колония-тюрьма, там мой отец перед войной работал бухгалтером. С точки зрения власти она была очень удобно расположена - рельеф местности исключал реальную возможность побега.

Пополнение русских происходило в основном за счет тех, кто боялся репрессий, возможных в основном на почве религиозно-родственных связей.

В дореволюционный период русское население располагалось маленькими островками. Правда, русские пытались проникнуть в узбекский быт. Например, Наливкин пять лет прожил в кишлаке Ферганской области, вживался. А традиционными местами проживания русских были как существовавшие города - Ташкент, Самарканд, Бухара, так и создаваемые в ходе колонизации - Маргилан, Скобелев (сейчас Фергана). Но они не были мощными и практически не влияли на общественную и социальную жизнь. Возникали они вдоль железных дорог и были узлами связи.

В 1912 году канал Анхор в Ташкенте четко делил город на восточную и европейскую части. И фактов взаимопроникновения практически не отмечалось. Когда в 1921 году сюда приехал Сергей Есенин, его мечта увидеть красавицу узбечку, женщину Востока осталась неосуществленной: в новом городе их просто не было, а в старом только девочки до одиннадцати лет бегали с открытыми лицами, старшие - уже под паранджой. Даже в советское время это все еще оставалось нормой.

Переселенцы первой волны приезжали сюда, не помышляя о возвращении в Россию. Они вживались. И сейчас здесь живет уже четвертое-пятое поколение этих переселенцев.

- Вторая волна переселенцев - это та, что накатила во время войны?

- Да, и она сыграла для Узбекистана прогрессивную роль: эвакуированные сюда люди в основном уехали, но все заводы остались. Кто хотел, все смогли уехать. Но уезжавших на заводах, переходивших с военных рельсов на мирные, постепенно заменяли местные русские. И в целом это был мощный индустриальный прыжок.

Еще один значительный наплыв русских был в 60-е годы. Он был связан с несколькими факторами: с освоением Голодной степи, с претворением в жизнь идеи Шарафа Рашидова о превращении Узбекистана в индустриальную республику и, конечно, с землетрясением 1966 года. В те времена появляются металлургические заводы, налаживаются производство и поставка газа в Россию, начинается разведка нефти, строится самостоятельный тракторный завод, создаются крупные химические производства и начинается поставка удобрений во многие регионы России. Молодых специалистов присылали тогда ежемесячно тысячами. Им обещали здесь помощь и оказывали ее.

Конечно, были и неожиданные повороты. В годы перестройки после политических выступлений в Фергане и в связи с так называемым хлопковым делом сюда приехали тысячи юристов с семьями со всей России. Их назначали секретарями райкомов, председателями райисполкомов. Они закреплялись сами - никто же не помышлял о распаде Союза - и звали сюда своих друзей и соратников.

- А потом начался отток.

- Первая массовая миграция русских из Узбекистана пришлась на годы перестройки. Сама по себе миграция была всегда - в Узбекистан ежегодно приезжали 100 тысяч, уезжали 70 тысяч человек. Но мощная волна отъездов поднялась в связи с демократизацией, когда появилась возможность выбора: хочешь - оставайся, хочешь - уезжай. Тогда уехали разом около полумиллиона русских. Потом, когда в России начались кризисы, какая-то - незначительная - часть вернулась, но восстановления не получилось.

Самый же существенный отток русских в новейшее время был связан с распадом Союза. Предчувствуя решительные перемены в сфере национально-культурной политики, люди использовали все еще сохранявшиеся возможности доступного переезда, когда поезда ходили исправно и часто, билеты стоили дешево и цены на квартиры были соразмерными. Пик этой миграции пришелся на 1990–1992 годы, когда русское население ежегодно убавлялось на 90 тысяч человек. Потом поток снизился до 30–40 тысяч ежегодно, а к нынешнему времени - до 25–30 тысяч человек. Но это снижение произошло не потому, что у людей пропало желание уехать, а в связи с экономическими проблемами - уезжать стало намного дороже, а квартиры в Ташкенте и других городах Узбекистана - основной источник средств для обустройства на новом месте - немыслимо подешевели. И тем не менее процесс этот неостановим.

- Сколько же русских живут сейчас в Ташкенте?

- По переписи 1989 года русских насчитывалось 1 миллион 660 тысяч. Когда-то Ташкент был в основном русским городом. И даже сейчас, после миграции, русских здесь остается около 600-700 тысяч.

Если попытаться проанализировать мотивы миграции, увидим, что направленные сюда на работу "командировочные" выехали первыми и способствовали созданию негативного образа Узбекистана. Они уехали, побросав свои высокие посты, гонимые реакцией местных жителей на "хлопковое дело". Вновь заняв заметное положение в России, довольно много выступали в прессе и говорили о том, что ислам скоро задавит православие, что русские и узбеки несовместимы и тому подобное. В какой-то мере их можно понять - в свое время этих людей сорвали с насиженных мест, прислали сюда, а потом "отжали" отсюда, - есть основания для обиды. Впрочем, количественно это самая малочисленная группа.

Но на этот же период пришелся мощный отток квалифицированных специалистов - их отъезд сразу же отразился на состоянии промышленности, науки, культуры. Конечно, заводы не останавливались, вузы не закрывались. Но отъезд главного инженера или главного технолога, педагога, создавшего школу, может серьезно повлиять на состояние производства или иной сферы деятельности. Ученики далеко не всегда в состоянии заменить учителя.

Помню разговор с доктором химических наук. В свое время она стала организатором и заведующей кафедрой в Ташкентском государственном университете, а теперь, постарев, но продолжая преподавать в родном вузе, почувствовала себя ненужной. Заседания кафедры стали проводиться на узбекском языке, которого она так и не выучила, а переводить ей никто и не подумал предложить. Никто ее специально не выгонял, ситуация вытолкнула. Помню, как почти полцеха специалистов Ташкентского авиационного объединения имени Чкалова уехали в Ульяновск. Там они оказались востребованными, а здесь…

И, наконец, важная причина, побуждающая уезжать молодых, - страх за свое будущее. Его слагаемые - проблемы образования, перспективы карьерного роста.

Была в свое время организована кампания по тотальному изучению узбекского языка, вложены немалые деньги на создание курсов. Но, как всегда, победил формализм: освоенной осталась только та часть языка, которая требуется на базаре.

- Почему так произошло, Сергей Иванович? Как языковед, чем вы можете объяснить, что этот процесс не получил развития?

- Язык выше. В языках тоже существует иерархия. Когда говорят, что все языки равны, это неглубокое понимание проблемы. Языки равны только на бытовом уровне. Существует так называемая лингвистическая пирамида. Внизу все языки равны, то есть дома можешь говорить на каком хочешь языке. Вышел на улицу - ситуация меняется. И 130 языков (такое количество национальностей представлено в нашей стране), бытующих в Узбекистане, сразу сократятся до 18–20. Идет ребенок в школу - число языков еще уменьшается. Скажем, корейцы в быту пользуются родным языком, но школ с корейским языком обучения нет. Образование ведется только на семи языках, закрепленных законом: узбекском, русском, каракалпакском, таджикском, казахском, киргизском и туркменском. На некоторых других языках есть только отдельные классы.

Русские сейчас занимают четвертое место по количеству населения вслед за узбеками, казахами и таджиками. А татары - пятое, их проживает в Узбекистане около полумиллиона. Но школ с татарским языком обучения тоже нет. Кстати, следуя вдоль пирамиды, мы увидим, что к уровню высшего образования число языков сократилось уже до двух - узбекского и русского. Потому что обучение, скажем, на таджикском языке ведется только на соответствующих отделениях филологических факультетов университетов Самарканда и Бухары.

- Если говорить о русском как о языке межнационального общения…

- Он оказывается предпочтительным потому, что он - один из рабочих языков Организации Объединенных Наций. Конечно, узбекский тоже выполняет функцию межнационального общения, например, между казахами, таджиками и узбеками. Но зачастую таджик и киргиз выберут для общения русский. Почему? Да потому, что они знают - это язык-посредник, он не дает никому из них никакого национального преимущества. Этим и обусловлено особое положение русского языка.

Я думаю, что интерес к русскому языку у узбеков будет расти. Процесс не будет скорым, но живущие здесь люди, пытаясь наладить свое экономическое положение, неминуемо убедятся в том, что основной рынок для них на севере - в Сибири, на Дальнем Востоке, то есть в тех российских регионах, с которыми у Узбекистана существует объективная взаимная экономическая заинтересованность.

Растет также понимание того, что, зная русский, за рубежом житель Узбекистана не будет безъязыким.

- Но ведь сейчас есть тенденция взамен русского вводить в качестве второго языка английский…

- Да, лет семь тому назад один зарубежный специалист написал книгу о русском языке в Центральной Азии и сделал вывод, что через десять лет он исчезнет, будет вытеснен английским. В беседе с ним я возразил, что для этого потребуется лет двести-триста. Может быть, и меньше, но все равно счет идет на столетия. Дело в том, что лингвистическая карта мира поделена исторически. Ведь нереально, скажем, жителей Южной Америки перевести с испанского на англий-ский. Или другой пример: из независимого Марокко уехали практически все французы, а язык… остался. И Средняя Азия исторически - зона русского языка. К знанию английского будут стремиться многие, но социально вытеснить русский он еще долго не сможет. Хочу подчеркнуть, что среди тюркских языков узбекский - один из самых развитых, он имеет древнюю письменность, и у него действительно большие перспективы развития.

- Существует мнение, что мы, живущие в Средней Азии, несколько специфичные русские.

- Думаю, в целом, на 99 процентов, мы ничем не отличаемся. Но кое-какие отличия все же есть. Практически все русские Узбекистана - горожане, на селе живут единицы. Русские Казахстана, большинство которых живут в сельской местности, при переезде чувствуют себя увереннее - жизнь в глубинке (теперь российской) им привычна. Тогда как мигранты из Узбекистана всегда стремятся в города, причем по рангу не ниже Ташкента. Их можно понять. У меня был разговор с двумя педагогами, переехавшими из Узбекистана в село Омской области. Они там прожили год и не выдержали, перебрались в город.

Будучи горожанами, русские Узбекистана не сохранили своего фольклора, здесь нет глубоких национальных традиций, которые нас бы объединяли и выделяли. Нынешние праздники, которые мы отмечаем, вторичны и искусственны. С другой стороны, мы сохранили литературный язык. В городах России просторечие более ощутимо, чем у нас. Для нас языковые ориентиры - это пресса, радио, телевидение. У нас нет никаких диалектов. И мы очень чувствительны к речевым ошибкам.

Еще одно существенное отличие - мы более атеистичны, чем русские в России. Сейчас, когда православие вновь распространилось, оно не столь стремительно входит в нашу жизнь, как в России. У нас этот процесс проходит сложнее. Во-первых, здесь всегда было меньше церквей. Только сейчас их число стало возрастать. Во-вторых, наличие рядом иной религии, постоянное общение с ее носителями влияет таким образом, что у православного верующего не возникает ощущения единственности его духовного мира. В-третьих, у нас в советские годы было довольно много межнациональных браков, которые, особенно в третьем поколении, создают очень сложную ситуацию: паспортное определение национальности нередко противоречит личной национальной самоидентификации человека. По переписи 1989 года, 560 тысяч человек, нерусских по паспорту, признали русский язык родным. Из них 170 тысяч - узбеки. В условиях начала суверенизации такие люди вынуждены были решать свою судьбу. В первой мощной волне выехавших из Узбекистана были и узбеки - дети от смешанных браков. В советское время на паспортном обозначении нации некоторые даже спекулировали. Многие родители своих детей-метисов записывали узбеками из конъюнктурных соображений, особенно девочек, потому что те обладали правом внеконкурсного зачисления в любой вуз согласно указаниям ЦК Компартии Узбекистана. Много сложнее обстояло дело с религией. Выбор между христианством и исламом был чрезвычайно сложен и, как правило, завершался тем, что люди пополняли ряды атеистов. Еще и поэтому нам не свойственно религиозное рвение.

- Долгое время мы все понимали, что живем отдаленно, но чувствовали себя постпредами России, российской культуры и государственности.

- Да, сейчас мы стали гражданами Узбекистана, но психологически у большинства представителей старшего поколения сохраняется ощущение себя как россиянина.

Отсюда мой дед уходил на фронт, сюда вернулся после ранения под Сталинградом, в ташкентском госпитале умер. Здесь похоронены и он, и мои родители. Я однажды написал другу: "Знаешь, я хожу по Москве и чувствую себя немножко иностранцем". Я - русский, конечно, но душой я сюда тяготею. Когда мне после защиты диссертации предложили переехать в Орел или Тулу заведовать кафедрой, я испугался, что могу там не прижиться, и… остался здесь. Таких людей у нас довольно много. Вот классический образец приспособления к местным условиям - еще при переписи 1989 года выяснилось, что большинство русских, живших в Хорезмской области, владеют узбекским языком. Частные дома русских и узбеков там стоят вперемешку. А когда люди близко соприкасаются, они, естественно, осваивают и культуру соседей.

- Что нас ожидает?

- Конечно, количество русских будет продолжать уменьшаться - и за счет миграции, и за счет естественной убыли. Сейчас среди русских Узбекистана смертность превышает рождаемость. Уровень миграции в течение последних 5–6 лет не растет, но и не падает ниже 27–33 тысяч в год. Когда в 1994 году московские демографы предсказывали, что к концу века нас здесь останется миллион, называли даже цифру 900 тысяч, я с ними спорил, но теперь убеждаюсь в справедливости их оценок. Причем они брали в расчет не худший вариант, а средний - хорошие связи Узбекистана с Россией, сохранение транспортных возможностей. Сейчас в Узбекистане проживают около 1 миллиона этнических русских, к которым стоит прибавить полтора миллиона русскоязычных, или, что, на мой взгляд, точнее, обрусевших и вошедших в русскую культуру. Это - мордва, чуваши, значительная часть корейцев, евреи, часть армян, почти все грузины, не менее чем половина проживающих здесь татар. Процесс оттока русских, думаю, должен остановиться на уровне 700–750 тысяч человек. Многие пожилые люди сейчас уехали бы, но их удерживают имущественные проблемы. У нас, как и в Таджикистане, по-прежнему самые дешевые в СНГ квартиры. Уехать могут лишь те, у кого есть молодые родственники, осевшие в России своевременно и настолько там обустроившиеся, окрепшие, вставшие на ноги, что готовы забрать к себе стариков.

- Сергей Иванович, а какие основания вы видите для стабилизации в Узбекистане количества русского населения? И какие здесь существуют проблемы и опасности?

- Проблемы - только экономические. А опасности… Религиозной угрозы нет и не будет. В Москве мне нередко говорят, мол, ислам вас снесет, имея в виду, что религиозные конфликты, как правило, самые взрывоопасные. Но у нас исторически так сложилось, что миссионерством ни мусульмане, ни православные христиане здесь не занимаются. Хотя пусть и немного, но среди христиан есть узбеки, а среди мусульман - русские.

Второе. У нас, вероятно, на государственном уровне скоро будет элементарно решена языковая проблема: не знаешь узбекского языка - не имеешь права работать в государственной структуре. Уже сейчас весь верхний эшелон власти в Узбекистане представлен только узбеками. На уровне исполнительной власти в районах не узбеки - единицы. И никто этого вопроса не поднимает. Таким образом, останутся те русские, для кого социальный статус не имеет значения, то есть занятые в сфере обслуживания. И смирятся с этим. Помню, примерно в 1994 году на одном правительственном банкете я обратил внимание, что все
официанты - русские парни. Мне тогда пояснили, что, дескать, русские - надежнее, не так строптивы.

Конечно, такую же работу можно найти и в России, но здесь русские официанты, бухгалтеры, высококвалифицированные специалисты некоторых других сфер нужны, порой просто необходимы. Классного токаря, слесаря начальник будет по-прежнему, как говорится, на руках носить - ему нужен результат. С другой стороны, есть здесь и некий морально-психологический аспект для самочувствия узбеков - теперь, мол, мы сверху, а вы снизу.

Хочу подчеркнуть, что я решительно против крайне категоричного утверждения: "Русские уйдут, вся промышленность упадет". Нет, и яркий пример тому - автомобильный завод в Асаке. Там 3 тысячи 600 рабочих, и среди них не узбеков всего 17 человек, а среди менеджеров есть корейцы и один русский. Узбекские ребята замечательно работают. Правда, там были выделены государством специальные средства на подготовку кадров. Другой аналогичный пример - Ташкентский текстильный комбинат, где еще в советское время работали в основном узбечки. И таких примеров немало. Конечно, там, где преобладают высокие технологии, проблема кадров существует. И если предложат хорошую зарплату, то приедет поработать хоть американский инженер, хоть российский. Государство стремится повышать уровень образования в стране и будет настойчиво в реализации национальной программы подготовки кадров. Кадры на основе титульной нации готовят не только в сфере дипломатии, но и в промышленности, торговле, в армии…

- В законе о государственном языке у нас сказано, что в Узбекистане язык межнационального общения выбирается добровольно. А как будет с официальным статусом русского языка?

- В официальном делопроизводстве сфера русского языка предельно
сужена - через три-четыре года законы и постановления будут переводиться на русский или английский только лишь затем, чтобы информировать о них мировую общественность. Правда, в судопроизводстве русский пока функционально закреплен - судебное разбирательство может вестись на государственном языке или на русском. В сфере культуры убывает только число носителей русского языка, а, скажем, количество театров на русском языке даже увеличилось - в Ташкенте создан частный театр "Аладдин". Сейчас открыли новое здание консерватории, и представить, что там будет исполняться только национальная музыка, невозможно. Интерес к мировой музыкальной культуре, в том числе русской, сохраняется. Конечно, в концерте, где будут звучать Бетховен, Лист, займет свое место и Чайковский. Кстати, в концерт по случаю открытия нового здания было включено только два номера узбекской национальной музыки, в основном звучала мировая классика.

- По вашим наблюдениям, существует ли среди узбеков неприязнь к русским?

- У какой–то части узбеков существует - как память о колонизации. Находятся люди, которые стремятся это чувство поддерживать.

- С этим связан и переход с кириллицы на латиницу?

- Дело не только в этом. Перевод узбекского языка с кириллицы на латинскую графику связан не столько даже со стремлением подключиться к мировому информационному пространству, сколько с реализацией идеи пантюркизма - на конгрессе в Турции было принято решение о том, что все тюркские народы должны перевести свои языки на латинский алфавит. И все, кто пока еще сопротивляется - в Киргизии, Казахстане, российском Татарстане, - испытывают давление. Во-вторых, на проблему графики языков проецируется религиозное противопоставление. Как в христианстве соперничают католицизм и православие, представленные соответственно латинской графикой и кириллицей, так и в исламе находятся в некоей оппозиции сунниты (лидер - Турция) и шииты (лидер - Иран). Мусульмане-шииты пользуются арабской графикой, и в Таджикистане уже принят закон о переходе на это письмо, но нет средств на его реализацию, а сунниты, используя турецкий опыт, переходят к латинице. Но отчасти отказ от кириллицы в Узбекистане - это и стремление избавиться от каких-либо, даже внешних, форм влияния русской культуры. Дело доходит до абсурда. Я видел слова "столовая" и "поливомоечная машина", написанные латинскими буквами.

- Но ведь культура крепка тогда, когда длительно развивается на основе одной неизменной письменности, а частая смена форм письма нарушает преемственность и устойчивость…

- Это верно, но сейчас здесь возобладала точка зрения, что линия преемственности шла от тимуридов и была порвана искусственно колонизаторами. Все делается для восстановления цепи, для того, чтобы забыть, вычеркнуть из истории "полтора века российского мракобесия". Недавно в Термезе открывали музей, посвященный 2500-летию этого города, древней Бактрии, где были сделаны основные археологические находки. Так там нет зала, отражающего историю последних десятилетий. Даже президент сделал замечание…

Уже сейчас для большинства подрастающего поколения огромный пласт как узбекской, так и русской книжной культуры ХХ века - это мертвый груз. Хотя не все так просто. В 1991 году известный узбекский поэт Шукрулло сказал в одном из выступлений, что больше по-русски писать не будет. Его можно было понять - он пострадал, был репрессирован. Но спустя три года он же обратился в Олий Мажлис с просьбой издать его книгу в России. И многие другие узбекские писатели понимали и понимают, что их известность была связана с изданиями на русском языке. Квота издательства "Советский писатель" позволяла в свое время издавать в переводах на русский язык до 50 книг узбекских авторов ежегодно. Кстати, бывало среди них немало и не очень известных, и не очень талантливых. А сейчас узбекские писатели жалуются - нет читателей.

- Я слышал об обращениях граждан с просьбами придать русскому языку официальный статус…

- У части русского населения Ташкента вновь возникла надежда на государственное решение вопроса об официальном статусе русского языка. Когда в 2001 году Президент Узбекистана был в Москве, на встрече с Лужковым один журналист задал ему вопрос о русском языке, на который Ислам Абдуганиевич ответил, что в Узбекистане проблем с русским языком нет. Многие граждане поняли это так, что он дал согласие на придание русскому языку официального статуса. Кто-то из старушек пустил слух: если, дескать, соберем двести тысяч подписей, то президент обязательно подпишет такой закон. Это - фантазии. Письма с подписями приходили в приемную Олий Мажлиса и в Русский культурный центр. С мая по август 2001 года их было собрано порядка двадцати тысяч. Потом поток иссяк. И только в мае 2002 года мы подняли вопрос о русском языке на конференции Ташкентского общества преподавателей русского языка и литературы. Но выступавшие обсуждали лишь проблему придания русскому языку статуса языка межнационального общения. На правительственном уровне такой вопрос не рассматривался и вряд ли будет рассматриваться, так как острой необходимости в этом сейчас нет. Делопроизводство все равно переведут на узбекский язык. А иноязычие реальной жизни во многих законодательных актах учитывается довольно гибко и демократично. Например, в одной из статей проекта закона "Об обращениях граждан" сказано: "Каждый гражданин может обращаться на государственном или удобном для него языке". Идею придания русскому языку статуса государственного в Узбекистане трудно мотивировать и с точки зрения демографии. В отличие от Казахстана и Киргизии, где число русских доходит до половины от общего количества населения, у нас ситуация, как я уже говорил, решительно иная - в настоящее время русские в Узбекистане составляют около 4,8% от общего числа населения.

(окончание следует)

Дружба народав, №3 за 2003