Обыватели или демиурги
Русские в Узбекистане: вчера, сегодня, завтра

Юрий ПОДПОРЕНКО

(jокончание)

Всепобеждающий прагматизм

Подмеченные С.И.Зининым тенденции вписываются в общую картину современных культурных представлений, в структуре которых все более превалирует внешнее, представительское начало, а также всепобеждающий прагматизм.

Ныне живущему в Ташкенте русскому и русскоязычному населению действительно ничто не угрожает - ни в сферах трудовой и обыденной жизни, ни в смысле соблюдения основных прав. Но в перспективе - а законодательно закрепленный статус языка означал бы не что иное, как осознанную сегодня его востребованность в будущем, - шансы на достойное существование и развитие здесь русской культуры невелики, и это может сказаться на процессах развития.

Коммуникативная функция - важная, но далеко не единственная у русского языка в Среднеазиатском регионе. Этот язык по-прежнему остается важнейшим каналом информации, поступающей в регион извне. Основная масса социально активного населения Узбекистана и Средней Азии наряду с родным языком знает, как правило, русский. Слушая передачи российских радиостанций, просматривая передачи российских телеканалов, читая российские газеты и журналы, в которых довольно широко представлены различные мировоззренческие позиции, жители Узбекистана не только знакомятся с новостями, но в известной мере перенимают образ мышления, переносят в свою культуру то, что представляется им общественно значимым.

Среди наиболее популярных передач российского телевидения обильно представлены игровые и интерактивные передачи, основанные на конкуренции, отборе, поиске решений, риске, их посредством утверждается приоритет человека пытливого, готового к нетривиальным решениям, к новизне, к действию, поступку. Через знакомство с современной российской прессой у местных жителей постепенно формируется понимание того, что принципы дискуссионности, полемичности, возможность выражения разных точек зрения - это элементы процесса реального развития культуры, усложнения ее внутренней структуры, когда движение вперед осуществляется на основе столкновения мнений, трезвой и нелицеприятной оценки положения дел в обществе. Это способствует появлению инициативных, самостоятельно мыслящих людей, повышается авторитет такого образа мыслей и действий, который на протяжении веков в исламском мире не только не поощрялся, но и оценивался явно с негативным оттенком.

Известный современный российский философ Григорий Померанц в статье "Распадающаяся Вавилонская башня" отмечает: "…Около тысячи лет любознательность считалась похотью. Данте встретил Одиссея в преисподней. По византийской кормчей книге, за путешествие в чужие земли полагалось проклятие. Индиец, выехавший за рубеж, терял касту. Китайцы просто презирали варваров и не верили, что у них можно чему-то научиться… Бида (новшество) так же пугало правоверных (мусульман), как ересь (выбор)".

Действительно, исламский термин "бид’а" (в узбекском языке "бидъат"), означающий "новшество, нововведение", во многих случаях трактовался как "недозволенное новшество". Идея сохранения традиций была приоритетна по сравнению с идеей развития и новаторства. Может быть, поэтому в истории Востока не обнаруживается аналога того, что на Западе получило обозначение "гамбургского счета", - сурового, но неукоснительно соблюдавшегося правила средневековых западноевропейских городских ремесленников: изготовленное к представлению на звание мастера изделие именовалось, как известно, "шедевром", а при последующем производстве непозволительно было допускать самоповтора более чем на одну треть. В противном случае нарушителю грозила самая тяжкая профессиональная кара - отлучение от соответствующего цеха ремесленников. Именно с возрастания авторитета идей новизны, преображения, творческого разнообразия, ориентации на уникальность и начался бурный расцвет европейской культуры.

Функцию русского языка как канала приобщения к достижениям прогресса мировой культуры отметил почти сто лет назад выдающийся узбекский просветитель Махмудходжа Бехбуди. В первом номере журнала "Ойна" (Зеркало) за 1913 год он писал: "Мы как мусульмане должны развиваться в прогрессе. В настоящее время ни торговая деятельность, ни промышленность, ни государственная служба, даже служба религии Ислам и своей нации не возможны без русскоязычной науки".

Практически все выдающиеся деятели узбекской культуры ХХ века знали русский язык, посредством него приобщались к достижениям западноевропейской и мировой цивилизации, стремились адаптировать их к своей культуре, внося в нее элементы динамизма, развития. Творчество Айбека, Абдуллы Каххара, Гафура Гуляма, Мухтара Ашрафи, Сулеймана Юдакова и многих других писателей, композиторов, деятелей культуры испытало на себе плодотворное влияние русской литературы и искусства, что способствовало усложнению и обогащению собственной национальной культуры.

С обретением Узбекистаном государственной независимости прекратила свое действие программа обязательного и повсеместного изучения русского языка. Люди обрели возможность индивидуально выбирать свою культурно-национальную ориентацию. И есть немало примеров того, как жители Узбекистана, вне зависимости от собственных национальных корней, делают этот выбор в пользу приобщения к русскому языку и русской культуре, осознавая, что это заметно расширяет для них возможности постижения тонкостей той или иной профессии, повышения эрудиции.

В Узбекистане, как и в Средней Азии в целом, исторически сложились отношения культурного и языкового плюрализма. Подлинно образованным человеком здесь всегда считался и считается тот, кто наряду с родным языком владеет и языком соседей, готов обсуждать на нем те сферы, которые в нем наиболее освоены и развиты. Почти полуторавековое присутствие русской культуры в этом регионе тоже, разумеется, не прошло бесследно, и едва ли следует пренебрегать тем хорошим, что оно принесло, особенно теперь, когда отпала угроза русификации.

Инна Когай (1)

Местная родословная еще одной моей собеседницы, ташкентской журналистки Инны Когай, в девичестве Никитиной, насчитывает пять поколений и берет свое начало от первых русских поселенцев, приехавших в Туркестан в конце девятнадцатого века. Ее прапрадед Николай Александрович Александров, офицер русской армии, участвовал в походе генерала Черняева, перевез сюда родителей из Сибири и вплоть до 1917 года был начальником ташкентской крепости.

Инна Анатольевна уезжать не собирается. Бывая в России, она тут же начинает скучать по своей малой родине, где и климат привычен, и близкие люди окружают. Друзья - та опора, которая постоянно поддерживает ее в жизни. Еще в молодости, студенткой факультета журналистики, ей довелось пожить три месяца в Москве на редакционной практике, и возникшее тогда острое ощущение неприкаянности оставило осадок на долгие годы.

- Мы здесь, - считает она, - совсем другие русские по менталитету. За более чем сто лет мы впитали восточное бытовое гостеприимство, доброжелательность. У нас не принято, как это частенько бывает в России, не предложить даже внезапному гостю как минимум чашку чаю, не пригласить к столу. В общественном транспорте, на улице люди улыбчивее, добрее, мягче. В нас больше осталось провинциальности в хорошем смысле этого слова. Мы проще в общении и более открыты к диалогу, к знакомству.

За всю свою жизнь мне не довелось услышать даже намека на то, что лучше бы мне уехать отсюда. И это при том, что некоторые ташкентские русские, увы, позволяют себе порой пренебрежение и высокомерие по отношению к представителям коренного населения. Когда-то подобное чувство превосходства объяснялось (но не оправдывалось) известной разницей в уровне культуры. Сейчас для этого и вовсе нет никаких оснований. Меня лично бесит такое национальное высокомерие. Отец моего покойного мужа был корейцем, а мать - русской, и именно под ее влиянием он сформировался как человек русской культуры. Кстати, корейцы, оказавшиеся в Узбекистане, сделали свой выбор в основном в пользу русской культуры.

Вообще Ташкент со времен войны - город "вавилонистый". Кого здесь только не было, и все уживались, общаясь на русском. Уже в школьной среде формировалась национальная терпимость.

Поэтому и отношение к русским здесь в немалой степени зависит от того, что каждый из нас собой представляет: на чванство и заносчивость можно получить отпор, а проявления подлинной культуры и деликатности неизменно вызывают уважение.

- Многие русские уезжают по причинам, связанным с профессией?

- Да, возможности карьерного роста у узбеков в последние годы выше, хотя я по-прежнему считаю, что действительно талантливый человек, яркая личность, все равно пробьет себе дорогу. Наиболее уязвимые сферы - наука и образование. Производство всегда опиралось на русских. Что касается меня, то профессионально - да, уехавшим в Россию коллегам-журналистам, работающим в условиях реальной свободы слова, можно позавидовать, нам труднее здесь работать, но ситуация не настолько гиблая, чтобы опускать руки.

В обозримом будущем все русские не уедут из Узбекистана ни в коем случае. Диаспора сохранится в основном в Ташкенте и в нескольких других городах. У многих из нас была болезненная реакция на закон о языке, но язык, я в этом глубоко убеждена, - это настолько живая материя, что она никакими писаными законами не управляется. Язык отражает жизненную необходимость. Хотя прошло более десяти лет со времени принятия закона о языке, русский как был языком цивилизованного, развитого Ташкента, так и остался. Да, открыто много узбекских школ. Поначалу многие городские узбеки стали отдавать в них детей из соображений карьерного роста. Сейчас идет обратный процесс - вновь много узбекских детей в русских школах. Владение русским расширяет поле общения. До тех пор, пока русский язык будет необходим как инструмент, он будет жить. В страшилки десятилетней давности: "Ах, не будет русских школ", "Мы не сможем здесь говорить по-русски" уже никто почти не верит. И язык русский останется, и люди, говорящие на нем.

У сына - он учится в университете - намерение уехать есть, но это желание, пока не подтвержденное реальными планами. В среде близких мне людей стремления уезжать нет ни у кого. Кто действительно хотел, тот уехал давно - кто в Россию, кто в Америку, кто в Израиль.

- Какие общественные институты, по вашему мнению, способствуют консолидации русских?

- Работая всю жизнь в ташкентской журналистике, я мало верю в прямую связь между тем или иным общественным институтом и реальной жизнью обывателя. Поэтому, скажем, Русский культурный центр и люди, группирующиеся вокруг него, - сами по себе, а масса русского и русскоязычного населения - сама по себе. Деятельность, отражаемая в средствах массовой информации, далеко не всегда доходит до основной массы.

Стремления к реальному объединению, сохранению некоего национального единства у ташкентских русских вообще нет. Думаю, в этом одна из особенностей многочисленной нации. У нас всегда спокойно относились к смешанным бракам. Конечно, были бы мы сплоченнее - на уровне быта, организованной диаспоры, - было бы и другое настроение. Любой общественный институт, целью которого будет сплотить, организовать и защитить русских, я готова всячески поддерживать, но реально ли это в наших условиях - сомневаюсь.

- А что вас больше всего не устраивает в современной общественной ситуации?

- Возмущает очередная переделка истории, традиционная для последних пятидесяти лет. Лет пять-шесть назад, я тогда еще работала в газете "Народное слово", у меня был трудный разговор с одним ученым-историком, входившим в утвержденную постановлением правительства группу по подготовке новой истории Узбекистана. Суть новой концепции в том, чтобы обрисовать весь период российско-советского присутствия в этом крае только черными красками. Опора - на архивные данные, подтверждающие факты насилия, издевательств со стороны русских завоевателей. Но что это за факты? Какой-то пьяный унтер-офицер в кишлаке на Сырдарье схватил ружье, стал стрелять и кого-то убил из местных жителей. Завели уголовное дело со всеми вытекающими последствиями. Теперь этот факт поднимается на уровень обобщений. А почему не обобщать другие факты? Например, в районе Ходжикента часто случались оползни, снося порой целые кишлаки. И кого направляли на ликвидацию последствий? Того же унтер-офицера или штабс-капитана с ротой русских солдат, которые спасали людей, рискуя собой. Что, здесь не было многолетнего российского медицинского десанта, очистившего за несколько десятилетий край от разных и частых эпидемий? Академик Антонина Михайловна Шорохова, моя двоюродная бабушка, приехала сюда врачом после Смольного института, ездила по кишлакам, где женщины и не подозревали о существовании врачей-гинекологов.

Я тому историку задала вопрос: что, я, потомок тех русских, теперь должна испытывать чувство стыда, читая сей опус? До сих пор я испытывала иные чувства, например, гордость, имеющую основанием совсем другие факты недавней истории. В газете тогда вышла моя резкая статья, а работа над этим многотомным трудом продолжается.

Разновидность космополитов

Стремление ташкентских русских к реальному и активному объединению действительно проявляется слабо. За более чем 7 лет своего существования Русский культурный центр Узбекистана так и не стал организацией, обладающей высоким авторитетом среди русских и русскоязычных жителей страны. Суть в том, что в менталитете русских Узбекистана оказалась практически отсутствующей (не развивалась за ненадобностью) пассионарная составляющая, подвигающая человека на личное бесстрашие, провоцирующая создание вокруг него некоей культурной целостности, способствующая саморазвитию. В советское время те, кто был движим стремлением к общественно заметной и карьерной деятельности, ориентировались на Москву, на Россию и уезжали туда. И при этом, как правило, оставались там "на плаву". Но вот стремление к созданию местного, так сказать, "колониального" национально-культурного объединения у русских Узбекистана, по крайней мере в послевоенное время, напрочь отсутствовало. Тянулись друг к другу евреи, армяне, татары, корейцы. Но только не русские, которые "и так все имели" - русскоязычные театры, газеты, школы, вузы…

В хорошо знакомой мне среде творческой интеллигенции сложилась система ценностей и приоритетов, в которой решительно преобладали понятия "творческой состоятельности", "талантливости", "приверженности искусству". Как правило, никому и в голову не приходило уточнять, к какой национальности принадлежит тот или иной художник. То есть в духовной сфере доминировал интернационалистский подход.

Хотя всеобщие принципы советского конформизма правили бал и здесь. Не акцентируя национальной принадлежности, деятели разных видов искусства создавали в основном то, что вписывалось в общественно-государственную систему, служило ей. Во времена перестройки, когда многие киностудии Союза сняли с полок лежавшие там десятилетиями фильмы, чем-то не угодившие режиму, на "Узбекфильме", как выяснилось, такой полки не нашлось.

В этой связи характерен опыт создания и недолгого существования в Ташкенте в перестроечные годы (1989-1990) небольшого по масштабам общественного объединения "Интерсоюз", в создании и деятельности которого мне довелось участвовать. Приток в него людей колебался в прямой зависимости от интенсивности происходивших тогда социально-национальных катаклизмов и их близости к Ташкенту. События в Оше, конфликт, связанный с турками-месхетинцами, точнее, порождаемый ими страх за свою личную безопасность, толкали русскоязычных к объединению. Когда же не только реальная опасность (о ней в самом Ташкенте, в общем, и речи-то не было), но и мнимая тревога отступали, тут же происходил отток участников объединения.

Характерно было и специфически восточное расхождение между декларируемыми и истинными целями. Под знамена "Интерсоюза" встала тогда некоторая (наиболее встревоженная) часть русского и русскоязычного населения Ташкента. Тогда как довольно массовое общественное движение того же периода "Бирлик" (Единство), не декларировавшее резко (еще существовал СССР) отъединительных настроений, было по своему составу мононационально узбекским. Но в отличие от "народных фронтов" и "интерфронтов", конфликтовавших между собой в других республиках СССР, в узбекистанских, ташкентских движениях времен перестройки преобладали объединительные, собирательные тенденции - как внутри "Интерсоюза" и "Бирлика", так и во взаимоотношениях между ними, вполне толерантных.

После распада Союза ситуация начала меняться, но поначалу очень незначительно. В отношении русской культуры наступление было медленным и постепенным. По-прежнему выходили газеты на русском языке, вещали телевидение и радио, давали свои представления театры. То есть оснований для организации специального русского культурного объединения вроде бы не было. К тому же в начале и середине 90-х годов власти Узбекистана старались предупредить возникновение "пятой колонны", отслеживая прорусские и просоветские настроения и опасаясь реанимации СССР. Парадокс, но и в настоящее время, по мнению одного из сотрудников Российского посольства в Ташкенте, принятие в России жесткого Закона "О гражданстве", уравнивающего в правах, точнее, в бесправии, русских, живущих на территории бывшего СССР, с русскими всего остального мира, обусловлено опасениями нынешней российской власти - приняв в число граждан жителей СНГ по льготному режиму, она тем самым будет, дескать, способствовать усилению позиций коммунистов. Логика, увы, прямолинейная, не учитывающая, что в каждой из новых стран существуют разные русские, в той или иной степени перенявшие черты культур, с которыми они соприкасаются.

Тогда же, учитывая, что русские и русскоязычные представители других национальностей по-прежнему составляли значительную часть научно-технической интеллигенции, властям необходимо было так выстроить свою политику, чтобы, не допуская проявлений дискриминации в отношении конкретных людей, переориентировать патриотические чувства местных русских с России на Узбекистан. Поэтому подход к официальной организации и регистрации Русского культурного центра был особенно тщательным. Наиболее перспективным было, следуя советским принципам тотального контроля, создавать разрушая. То есть создать такой Русский культурный центр, который, функционируя официально, тем не менее ни в коем случае не стал бы активным ядром, действительно консолидирующим русскую диаспору в Ташкенте и Узбекистане. В силу этого проводилась политика проволочек и придирок до тех пор, пока инициативная группа людей, несших в себе некоторую толику пассионарности, не была измотана и не потеряла наиболее активных, но недостаточно терпеливых энтузиастов и пока не было внедрено в нее достаточное количество послушно управляемых и сверхлояльных режиму руководителей. К 1994 году, то есть к моменту фактического создания Русского культурного центра Узбекистана, сделать это было уже не очень сложно, поскольку наиболее социально активные русские в этот период интенсивно переселялись в Россию.

В настоящее время в Ташкенте практически не осталось общественно заметных и значимых, имеющих лидерские потенции деятелей русской культуры. Те представители творческой, педагогической, научно-технической интеллигенции Ташкента, для которых рабочим языком является русский, могут быть отнесены в основном к той или иной разновидности космополитов, но никак не к настойчивым и последовательным проводникам русской культуры. Русские здесь пока нужны, но не как носители многообразной российской культуры, а только лишь как сообразительные, умелые, трудолюбивые работники, специалисты, которые заполняют те социально-общественные ниши, которые никем иным пока заполнены быть не могут. Осознание этого порождает у большинства думающих людей ощущение, что их востребованность временна.

Для большинства ташкентских русских всегда было характерно щадящее отношение к национальным чувствам узбеков. Возникшее в перестроечные годы с подачи московских контролеров словосочетание "узбекское дело" воспринималось большинством из нас столь же оскорбительно, как узбеками. Традиция словесной неряшливости, приоритет дела над словом ("Хоть горшком назови, только в печь не сажай"), издревле присущие российским русским, чужды большинству русских восточных, узбекистанских, усвоивших высочайший авторитет слова на Востоке. В отличие от своих соплеменников в метрополии ташкентские русские не начинают чуть что "резать правду-матку", а стремятся найти компромисс в трудных ситуациях и, разумеется, опасаются сказать лишнее.

В контексте такого прагматизма любой ташкентский русский, открыто выражающий мнение, не совпадающее с официально-радужным, воспринимается земляками-соплеменниками как человек, принявший решение уехать - в Россию или на Запад. Пока такая взаимозависимость не знала исключений и срабатывала на уровне закономерности.

Русские, оказавшиеся здесь потому, что "Ташкент - город хлебный", и их сохраняющие такую же ориентацию потомки высоко ценят весьма комфортный климат в городах-оазисах Узбекистана и относительную дешевизну жизни: здесь значительно меньшие, чем в России, расходы на зимнюю экипировку, обилие отличных овощей и фруктов.

Некоторая, правда, весьма незначительная часть русских, уехавших в Россию, возвращается в Узбекистан. Речь, как правило, идет о политически индифферентных людях, выезжавших не в крупные города России, не на заранее подготовленные позиции, а в глубинку, где они столкнулись с не очень дружелюбным отношением к себе местных жителей и оказались не готовыми существовать в "поле более высокой напряженности", в котором привычно живут россияне. По недавнему наблюдению одного моего земляка-журналиста, живущего и работающего в Москве, "выходцы из Центральной Азии обычно стараются держаться вместе, поскольку психологически не могут прижиться в России, смириться с нередкими проявлениями зависти и хамства, с пьянством".

Все эти особенности положения русских в Узбекистане не позволяют делать однозначные прогнозы.

То, что постсоветское руководство России слишком буквально восприняло совет А.И.Солженицына отказаться от "среднеазиатского подбрюшья" и пока, судя по всему, следует ему, конечно, не радует. Разумеется, я не имею в виду какие-либо попытки давления со стороны России. Но внятно, в конструктивных формах выраженная и последовательно реализуемая дружественность отношений между Россией и Узбекистаном по широкому спектру позиций прибавила бы местным русским толику психологической комфортности. Как уже сказано, сейчас здесь живут в основном те, кто осознает практически полное отсутствие шансов на успешный переезд в Россию и достойное обустройство там. Все больше становится разорванных семей, когда взрослые дети живут в России и лишь изредка наезжают проведать родителей или немного помогают им материально.

Перспективы большего, чем сейчас, национально-культурного объединения русских тоже, как мы видели, не просматриваются. Для этого как минимум необходимо наличие генерации талантливых, упорных и самоотверженных людей, органично, цельно сочетающих твердое намерение жить и продолжать свое потомство на этой земле с собственной достойно осознаваемой причастностью ко всей русской культуре, а не только к пасхально-пряничному ее слою, и с подвижнической готовностью вносить свой вклад в общую культурную ситуацию в Узбекистане.

"Нищета духа" как готовность к новым веяниям

Что касается чувства исторического стыда, то, думаю, основания для него усматриваются лишь в том, что российское культурное влияние здесь, как выясняется, было порой весьма настойчивым, но не всегда достаточно глубоким. Поставленный Салтыковым-Щедриным диагноз цивилизаторства оказался справедлив не только по отношению к реальным "господам ташкентцам" позапрошлого века. Он приложим, похоже, и к нынешним местным маргиналам культуры, "цивилизаторам", заразившимся от советских чиновников и обывателей чванством, унаследовавшим советские принципы обманчивого амбициозного самочувствия культурного превосходства.

Слушая и наблюдая раскованных, но не обремененных образованием молодых людей, готовых по радио, телевидению часами - хоть по-узбекски, хоть по-русски - говорить ни о чем, читая их амбициозные рассуждения на страницах местной прессы, понимаешь, что главная опасность проистекает не извне - не от ваххабитов, не от распространения наркотиков, а изнутри - от возрастающей агрессивности маргиналов, самодовольных обывателей, людей с завышенной самооценкой, но лишенных способности к сомнению, рефлексии.

Надо отдать должное активности нынешней ташкентской молодежи. Испытывая естественные в ситуации социальных перемен трудности с получением фундаментального научного образования, многие из них устремляются в сферы, приносящие быстрый успех: реклама, мода, представительская журналистика, иностранные языки...

Разумеется, потенциал развития связан не только с внедрением в этот регион культур, внутренней структуре которых свойственны диалогичность, противоречивость. Как ни парадоксально, этот потенциал обусловлен и тем, что современные здешние молодые люди… не обременены грузом традиций. Комментируя Нагорную проповедь Иисуса Христа, Г.Померанц и З.Миркина утверждают, что первая заповедь "Блаженны нищие духом" - "…это парадокс, который полон внутреннего смысла... Быть нищим духом - значит быть готовым всегда воспринять всюду веющий и никогда не застывающий в окончательную форму Дух".

Этот анализ одного из главных новозаветных догматов по аналогии позволяет увидеть в Узбекистане перспективу искусственного запуска так называемых неравновесных процессов, возникновения феномена социального творчества. Большевистский эксперимент стал здесь возможен именно в силу того, что идея цивилизаторства не получила достойного отпора со стороны местной культурной традиции.

Восстанавливающие линию преемственности от Тамерлана и изымающие из духовного оборота последние полтора века узбекистанские историки делают это, движимые не только политическими установками, но и стремлением заполнить образовавшийся вакуум Духа.

Но, избавившись от политического диктата Москвы, снизив ее культурное влияние, Ташкент, насыщающий местную духовную атмосферу новым удобным вариантом собственной истории, как социокультурная общность вовсе не лишился способности к восприятию влияний извне. И наряду с инерционным российским культурным воздействием испытывает довольно агрессивное влияние американской массовой культуры. Характер этого влияния довольно парадоксален. В контексте традиций внутренней непротиворечивости, сосуществования на протяжении веков дополняющих друг друга арабской культуры и культур тюрки и фарси, динамичное, основанное на преодолении напористой личностью всевозможных преград американское искусство, в частности, кино, воспринимается двояко. С одной стороны, оно трактуется восточно-мусульманским сознанием как часть бушующего и, следовательно, опасного, враждебного мира (Дар ал-Харб в мусульманской догматике - "территория войны"), альтернативой которому является местная стабильность (Дар ал-Ислам - "территория ислама"). С другой стороны, оно провоцирует и активизирует у молодых людей деятельное начало, формирует уверенность в том, что напористости и предприимчивости достаточно для достижения далеко идущих целей.

Есть и другой аспект. Глубоко континентальное положение Узбекистана (это едва ли не единственная страна в мире, отделенная от моря не менее чем двумя другими государствами) обусловливает чрезмерную затратность, неэффективность внешней торговли. Альтернативой может и должна служить ориентация на производство высокотехнологичной наукоемкой продукции. Но для этого необходимы помимо инвестиций два существенных человеческих фактора. Первый - нацеленность на новое и способность к его восприятию, "нищета духа" как готовность к новым веяниям, как главное условие запуска социокультурного креативного процесса. В Узбекистане он присутствует, хотя мог бы быть представлен более мощно, если бы страна не потеряла и не продолжала терять своих наиболее активных культурных "метисов", не обремененных догматизмом своих разнонациональных и разноконфессиональных родителей.

Второй фактор - это уровень сложности, технологичности "духа", заполняющего вакуум. В истории новейшего времени разные страны и культуры, ощутив состояние "нищеты духа", устремлялись в прорыв, но большинство из них стало жертвами неудач, связанных с "трагедией упрощения" - излишней идеологичностью, исторически быстрым "ороговением" систем. И если проанализировать устойчивый и продолжительный успех США и Японии, то он связан именно с гармонично дополняющими друг друга новизной и сложностью. В Америке приоритетной стала известная свобода от догм Старого Света колонизаторов-протестантов, выдвинувших гибкое управление всеми процессами в стране на ведущее место, а сложность культуры успешно импортировалась иммигрантами, в том числе высокопрофессиональными специалистами различных сфер знаний и деятельности. В Японии же привнесенным оказался американский гибкий менеджмент, а внутреннюю основу успеха составила невероятная сложность собственной традиционной культуры.

Внутреннюю сложность, столь необходимую культуре современного Узбекистана, думаю, не надо импортировать - она уже содержится в сочетании множества представленных здесь и дополняющих друг друга культур. Не ставя категорически одну культуру или конфессию в главенствующее положение, нынешняя духовная и культурная ситуация в Средней Азии обладает реальным потенциалом не просто развития как распространения уже имеющихся тенденций, но возможностью создания исторически беспрецедентного культурного сообщества, которое будет представлять собой уникальный синтез мусульманских, христианских и языческих веяний духа.

Олег Карпов

В этом плане показательна судьба еще одного моего собеседника. Предприниматель в сфере культуры Олег Карпов и не помышляет уезжать из Ташкента. И потому, что он здесь востребован в максимально знакомых ему сферах деятельности. И потому, что женат на узбечке, его жена Умида Ахмедова - известный фотохудожник, первая женщина-кинооператор в Узбекистане. И потому, что совершенно не представляет, чем бы он мог заниматься в другом месте.

Его отец после окончания Ташкентского транспортного института был распределен за пределы республики, но, как только представилась возможность, вернулся и живет с матерью здесь. Родители вроде бы теперь не прочь и уехать, но только если уедет сын и заберет их с собой. А чтобы уехать самому Олегу, по его словам, должно произойти что-то из ряда вон выходящее. Он трезво оценивает трудности, с которыми придется столкнуться в чужом мире, полном конкурентной борьбы. Здесь же все сферы, по его оценке, вакантны, по крайней мере обжитая им сфера культуры - кино, фотография, киновидеопрокат, реклама. Главная причина их незаполненности в том, что уехало огромное количество специалистов разного профиля.

Профессиональные сферы, считает Карпов, упрощаются, какие-то виды деятельности совершенно не востребованы. Конкуренции нет, и это тормозит развитие. У нас все на уровне любительства, в том числе и бизнес. Вширь еще как-то развивается, а вглубь… Это, кстати, тоже удерживает от возможного переезда. Ведь в России многое существует просто на другом уровне, ушло намного дальше. Там нужны другие навыки.

Ташкент по-прежнему очень интернациональный город. И сейчас в школе, где учатся дети Олега, трудно найти "чистого" узбека, "чистого" русского или татарина. Фамилии, как правило, не соответствуют внешнему облику. Процесс смешения наций не остановился. Число участников смешанных браков несколько сократилось, например, уехали практически все греки, но тенденция осталась. Замешенный на почве профессиональных интересов, его брак крепок - младшей дочери всего пять лет, старшей - пятнадцать, но он не стал основой объединения русской и узбекской семей: их узбекские и русские родители по-прежнему едва знакомы. А вот внуки чувствуют себя прекрасно в обеих семьях. Все трое детей с пеленок двуязычны - мать разговаривает с ними только по-узбекски, отец - только по-русски. Они еще более приспособлены к жизни здесь, чем их родители.

Будущее узбекских русских представляется Олегу даже более привлекательным, чем в России, хотя здесь живут уже не совсем русские. По его ощущениям, а им стоит доверять, ведь Олег постоянно соприкасается как с государственными структурами, так и с предпринимателями, некая неприязнь к русским первых постсоветских лет сменилась едва ли не на свою противоположность - уважение и доброжелательство. Любой классный специалист имеет возможность зарабатывать столько, сколько хочет. И нужда в специалистах растет не по дням, а по часам.

Национальное самоопределение своих детей-полукровок Олег возлагает на них самих и считает себя, вспоминая армейскую службу, тоже не вполне русским, затрудняясь, впрочем, в определении отличий. Он остро чувствует разницу в темпах жизни - здесь она намного более спокойна, в характере устойчивых культурных влияний на формирование личности.

Вопрос о вере и духовных ориентирах тоже исполнен для Карпова особого смысла - он не видит существенных различий между советским атеизмом и ритуальностью традиционных конфессий, но признается в безусловной собственной и своих близких религиозности, не укладывающейся в рамки известных представлений. Многие элементы конкретных ритуалов и догм как в христианстве, так и в исламе, их скорее отталкивают, но не затрагивают глубинных аспектов веры.

"Зона творения"?

Ташкент масштабом своей интернациональности действительно был в ХХ веке новым Вавилоном. Он может стать и новым Иерусалимом или Меккой, где "нищета Духа" приводила в свое время к рождению дотоле беспрецедентных образов мысли и действия. Известно, что всякая аналогия хромает, но тем не менее "духовными яслями" современного человечества Иерусалим двухтысячелетней давности в немалой степени сделала его тогдашняя окраинность, где в продуктивное соприкосновение и взаимодействие входили античный, египетский, персидский миры и застывший в догме, но необходимый, как матрица, мир иудейский. Так и в природе, в геологической истории Земли, по тонкому наблюдению Николая Вавилова, именно границы соприкосновений праматериковых плит, где виды растений были не столь устойчивыми, как в центре, становились "зонами творения".

Важнейшее условие успешного креативного развития в Узбекистане - изменение акцентов государственной политики в сфере культуры. Пока здесь, увы, все еще наследуются большевистские принципы "культурного строительства" - спрямления, упрощения истории - и копируется российско-советская модель этнокультурных отношений, только с русской бремя лидерства в многонациональном поликультурном пространстве переложено на узбекскую культуру. Выдержит ли она это бремя в условиях усугубляющейся природной и культурной экологической хрупкости? Не постигнет ли ее участь русской культуры, переживающей сейчас беспрецедентный по масштабам кризис? Уже сейчас ясно, что взятый в Узбекистане сразу после обретения независимости курс на создание национального государства к нынешнему времени претерпел существенные коррективы, - верх, слава Богу, одерживают присущие жителям нашей страны, в том числе и руководителям, деликатность и прагматизм, особо важные в тонкой сфере межнациональных отношений. Если бы был сделан следующий шаг и в области культурного самоопределения была избрана еще более толерантная модель, близкая к канадской или швейцарской, то и шансы для этнокультурной стабилизации и перехода к реальному интенсивному развитию в Узбекистане, думаю, заметно бы возросли.

(1). Когда эта статья готовилась к публикации, пришло скорбное сообщение о безвременной кончине Инны Когай, ей не было и пятидесяти. (Прим. автора.)

Дружба народов, №3 за 2003 год