"Поиски": провалившееся восстание

Интервью Г.ПАВЛОВСКОГО
Русский Журнал: Глеб Олегович, расскажите, пожалуйста, как, почему и для чего создавался журнал "Поиски"?

Глеб Павловский: Ну, в то время все создавали сообщества. От утверждения личного инакомыслия переходили к совместному. Люди объединялись, создавали комитеты и группы. Даже группы с культурнической установкой стремились политически высказаться, хотя тогда политику не называли политикой. И журнал скорее был повод объединиться, чем причина. Внутри Движения, бывшего на излете (мы, к счастью, еще этого не знали), шел поиск устойчивой инфраструктуры для среды, которая переносила удар за ударом, но до сих пор отвечала на это явлением новых людей из ничего. Мы считали общественный резерв неисчерпаемым, поскольку сами были такие "мальчики ниоткуда". За созданием каждой группы была попытка дать модель, дать образец действия для других новых.. Никто не понимал, что образцом уже некому воспользоваться. Журнал, повторю, был поводом для объединения, и, конечно, "идефикс" для ряда людей. Журнал В.Абрамкина "Воскресение", несбывшиеся журнальные проекты В.Игрунова в Одессе и П.Егидеса и Р.Лерт в Москве, предшествовали "Поискам". Меня мания журнала одолевала полжизни. Идея журнала вообще почему-то заложена в русской культуре. В любом трудном случае русские создают журнал!

РЖ: Полное название журнала "Поиски взаимопонимания", взаимопонимания с кем вы искали?

Г.П.: Взаимопонимание - всего лишь политкорректный пароль того времени. На самом деле, мы были нетерпимые из нетерпимых, и, думаю, меньше всего стремились к толерантности. Именно те, кто вошел в "Поиски", в наименьшей степени сглаживали острые углы. Таковы были и Абрамкин, и я, и Сокирко, и Егидес... Все были по-разному непримиримые. А погибший в лагере Виктор Томачинский вообще был сама воплощенная ярость. Еще "взаимопонимание" было заявкой на неподчинение правилам Самиздата, где "солженицынцы" и "сахаровцы" собрались в две банды и вели унылую перепалку, изредка соединяясь бить марксистов. Определенного рода презентация: вот мы такие разные, но можем же работать вместе, значит и остальные могут. И еще здесь была заложена мина, потому что некоторые члены редакции надеялись на взаимопонимание с властью, на достойный политический компромисс. А уж это было для большинства абсолютным табу, ведь само Движение они именовали Противостоянием! Но драма вокруг компромисса разыгралась после.

РЖ: Журнал можно назвать диссидентским?

Г.П.: Теперь слово "диссидент" что-то вроде пустой банки на хвосте Новодворской. Но В.И. - та хоть вправду сидела. А после того, как кто угодно - хоть Калугин, хоть любой предатель - назвался диссидентом, слово ничего не значит. Вот пример: шестидесятников именуют диссидентами, и они это повторяют. А тогда разницу хорошо ощущали, ведь Движение доопределилось именно после ошеломляющего предательства шестидесятниками, всей средой переметнувшихся в начале 70-х на сторону "реального социализма". Диссиденты составились в Движение из тех, кто отказался предать базовые ценности. Это советская была такая аристократическая замашка - непредательство. Этому тогда учили в советских школах.

Замысел "Поисков" был в том, чтобы консолидировать среду противостояния в силу, в сторону диалога - через демонстрацию общего пространства, в котором можно двигаться, несмотря на политические разногласия. Но вот как раз искать политических решений мы не хотели. Это был дефект Движения в целом. Движение вплоть до своего заката в начале 80-х, за редкими индивидуальными исключениями, не хотело быть политическим даже там, где явно использовало политические технологии. Правозащитное давление на власти через Америку было передовой по тем временам и действенной политической технологией. Но мы в этом не признавались - русская культура запрещала "политику" - жопа есть, а слова нет! Поэтому "Поиски" вдохновлялись утопией сети общественных ячеек поверх идеологических барьеров, включая людей Сопротивления и тех людей, которых сейчас бы называли, наверное, шестидесятниками, и, доводя идею до логического конца, даже людей власти. Но тогда это казалось верхом неприличия - признать, что советские служащие такие же люди, как мы, и хуже того, говорить о "диалоге" с властями!

РЖ: В тот момент вы считали эту задачу выполненной?

Г.П.: А была ли задача? Ставить задачи - это уже политика... Мысля политически, следовало соразмерять последовательность действий, но мы не мыслили политически. Для человека Движения акт действия заканчивается оргазмом оглашения нравственных мотивов, и открытым присоединением к мартирологу репрессий. Отсюда эти самоубийственные присоединения на закате Движения, когда друзья арестованных вписывали свою фамилию в список крамольной группы, - и тут же их забирали. Так было, например, с чудным переводчиком Толкиена Андреем Кистяковским, которого арестовали на другой день после соответствующего объявления, выпустив из тюрьмы умереть, как и философа Лину Туманову. И все это была аристократия советского общества. Реально же это привело к абортированию остатков гражданской инфраструктуры. "Поиски" пытались создать механизм подпитки и расширения общественного движения, - мы чувствовали, что где-то есть общество, но не знали, как его включить в процесс. "Поиски", в сущности, были всего лишь фрондой в диссидентском гетто, попыткой бархатного восстания. Мы искали выходы из гетто Противостояния, а тем временем в гетто шла окончательная ликвидация, "эндльозунг". Для иных из нас эта попытка закончилась тем же, чем для восставших в варшавском гетто.

РЖ: Как можно оценить эту деятельность с точки зрения сегодняшнего дня? Какую роль сыграли "Поиски"?

Г.П.: Играть роль - это современный пароль, это ничто. Мы не роль стремились сыграть, а себя. Но ни мы, ни Движение не принесли видимых плодов. Безусловно, 70-е были прожиты под знаком Движения, и это страшно важно для нас. Но прожитое не перешло в настоящее. Оно предано и забыто, отчасти нами же самими. Это, кстати, еще не беда. События происходят не для потомков, они основательны сами по себе, вот как раз потомки не всегда основательны. Отсутствие трансляции прошлого в следующую эпоху не означает, что бомба прошлого не рванет через два-три хода. Закладки прошлого иногда ждут по нескольку веков. Посудите, кто бы из читателей "Капитанской дочки" подумал, что на первых свободных выборах в России в 1991 г. президентом выберут свердловскую инкарнацию Пугачева? Или вот еще: у нас на глазах советское наследие актуализируется в американской глобальной политике, тогда как российская проигрывает, она для этого еще слишком провинциальна.

А самое интересное в "Поисках" не содержание, хотя масса авторов там была напечатана впервые. Эти толстые тома издавались двадцатью, тридцатью, сорока, от силы пятьюдесятью, экземплярами, то есть распространялись в тусовке, либо о них сообщалось по Би-Би-Си. Но при нашем уничтожении разразился ряд открытых, страшно серьезных личных драм, в стиле позапрошлого века. Это были концептуальные драмы разных попыток встречи с Родиной. "Поиски" интересны, собственно, своим унничтожением. Был вызов Виктора Сокирко, который пытался навязать в открытых, нарочито примитивных жестах свою позицию властям: я свой вам, мы все для России свои! Он пытался пробить барьер Противостояния в один шаг и даже погибнуть только ради того, чтобы остаться своим вместе с Россией. Этакий парафраз Устрялова 40 лет спустя! И ведь именно он, абсолютно чуждый предательству, Движением был воспринят, и Гр.Померанцем заклеймлен как изменник, поскольку все делал вслух! Была позиция Абрамкина, кантианская. Она была основана на крайней свободе жеста, свободе требования, чтобы шаг навстречу нам сделала власть. Но этот кантианец расчитывал и опирался на среду, и сам до ареста был человек среды. Абрамкин вышел из КСП, а КСП - это была гигантская неформальная сеть.. Много вываривалось в той общественной сгущенке, что и была "советским гражданским обществом", пока его не прирезали в Беловежской пуще. Была драма Гефтера, где я скорее участвовал, чем был стороной. Я, видимо, не дорос тогда еще до полноценной драмы, и неумело болтался в чужих. Драма Гефтера была философской. Задолго до Фукуямы он учил актуальности конца истории и искал для России некий пушкинский выход в мир, вариант примирения личности и власти с мировой жизнью. Довольно сознательно в этом участвовал Игрунов, которого в Движении плохо понимали, именно как политически культурного человека. Мы тогда искали политическую технологию (хотя так не говорили) , способ навязать среде диалог. Диалог, который приведет к государственному изменению без катастрофы. У меня нарастало кожное чувство близкой катастрофы, за год до ареста я будто взбесился и много писал на тему конца СССР, но тогда только начал понимать пропасть между этическим жестом - и нехваткой средств...

РЖ: Именно тогда вы и предугадали ближайшие потрясения России?

Г.П.: Я не гадалка. Скорее ощущал слабость хребтом, поскольку хребет системы был и мой личный хребет, а мне было больно. Я писал в самиздат и - зачем-то - в Политбюро, вызывая раздражение госбезопасности. Они вообще нашей речи не понимали, даже от слов шарахались. Когда я как-то сказал следователю: не хочу, чтобы нас с вами вешали на одних фонарях, - я-то имел в виду аристократическую идею братства поверх барьеров, общность советских, которая может быть спасена. А следак услышал в этом угрозу. Кстати, теперь уже никто не понимает аристократическую интенцию советской жизни - доступность и прямоту обращения с ценностями и с первым встречным по поводу ценностей, - а без этого не понять ни диссидентства, ни "Поисков". Гефтер называл Петра Егидеса "еврейской версией князя Мышкина"... Но нам ничего не удалось спасти, а общая неполитичность вскоре привела к неготовности общества распознать, что на него накатило.

РЖ: Были ли способы спасти движение?

Г.П.: Спасти Движение можно было только - трансформируя СССР. Надо было вынудить его к трансформации в политический - как я говорил, начитавшись Стаффорда Бира, - "добавочный контур к Советскому Союзу". Необходим был апгрейд. СССР нуждался в апгрейде. И процесс наверху, который закончился приходом Горбачева, втайне шел в поисках апгрейда. Сама марксистская установка, даже в вульгарных формах, толкала вождей к поиску этого апгрейда снизу - в обществе. А общество в ответ показывало дулю Противостояния - "руки вверх, краснопузые, а диалог после!" - и следователи отвечали симметрично - переписывали инакое в чужое, а чужое во вражеское. Это была безнадега, а мы в ней купались, купались в Противостоянии, эмоционально обкурившиеся отчаянием. Я думаю, наркота безнадежности заменяла нам недостроенную в нас личность. Наша среда, несмотря на поразительную красоту участников - любящие, преданные друг другу мальчики и девочки, - была безумно инфантильна. Я говорю не только о молодых. Инфантильные были даже старики, и особенно инфантильной оказалась элита - те, кто отсидел за Движение. Мне в ссылке говорил Аркаша Цурков, сам отбывший пять лет, выйдя таким же мальчишкой-подпольщиком, как сел, что зона консервирует. Это теперь он взрослый человек, израильский поселенец, серьезно направляющий винтовку на террориста. Диссиденты не захотели выходить в перестройку к действию, а когда в 90-е процесс их вытащил, они оказались отвратительными политиками. Например, Сергей Адамович Ковалев, который был так хорош в Движении в 70-е годы, оказался абсолютно бездарным политиком в 90-е. Ведь кто в горбачевские годы вдруг оказался способен к политической активности? Трикстеры и моральные уроды, вроде Григорянца, Новодворской, меня грешного, Игрунова... То есть люди, которые в прошлую эпоху в Движении считались периферийными фигурами или чудаками. Но ведь главные персоны, кроме Сахарова, не решились действовать! Им нечего было предложить процессу, и "Поиски", при всей концептуальности наших драм, не предложили ни реалистических вариантов перехода к частной собственности, ни подходов к избирательной игре. Движение 70-80-х годов не дало ни одного ответа на вдруг явившиеся и вполне предсказуемые вопросы. А в политике, если вы не сообразили выкрикнуть свой ответ, значит - вас тут не стояло. Тогда-то вперед вышла когорта шестидесятников, то есть, аппаратной референтуры, а поскольку сами они ничего не умели и всего боялись, вперед они двинули неудержимого Ельцина.

Так Советский Союз стал единственным местом в европейском посткоммунистическом ареале, где демократическая революция пронеслась к власти мимо диссидентов. Те и в Восточной Европе быстро ушли от руля, но задали вектор, язык и этос политики. У нас же диссиденты слиняли в никуда вместе с обществом. И "Поиски", более драматически, чем иные, уклонились от ответа, который следовало дать, когда бог истории пришел судить нас и Советский Союз.

РЖ: Существуют ли сегодня Поиски?

Г.П.: Их нет. Они мертвы.

РЖ: Нужны ли они? Что надо искать, кто будет искать, кто может что-то найти?

Г.П.: Такие газетные параллели опасны. Все-таки с тех пор затонул еще ряд также забытых эпох, а опыт у нас не хранят. Интеллектуалы в России сегодня - это клуб друзей-предателей, и прежде всего - предателей исторического опыта. Так устоялось в перестройку, и до сих пор так, хорошо хоть есть разные клубы. Но одну параллель я вижу, одну плохую параллель.

В 70-е под угрозой был не столько "коммунизм", сколько люди, их быт и вольности - общество, которое возникло в Советском Союзе. Очень хрупкая неформальная сеточка с едва прощупывающимися цивилизационными косточками. Мы не готовили общество к работе в режиме быстрых решений. Оно не выдержало, и большого государства не стало. Вот и сегодня у нас на руках опять нечто хрупкое. Еще более молодая, новоначальная конструкция - Российская Федерация. Государство русского языка, которому чуть больше 10 лет, что, кстати, в упор не видит политический класс, рассуждающий о "тысячелетней России", а сам догрызая мослы советской цивилизации. И в этой новой неопределенной стране с омерзительно инфантильными политиками подрастает поколение - ее, новой России новый народ. И на этот народ снова катится удар мировых сил, неясных и не обсуждаемых, а его, как и наше поколение, опять не готовят держать удар! Ведь держать удар значит понимать себя. Вот в этом смысле параллель угроз есть. Но если тогда еще были слабые партизанские попытки понимания - типа "Поисков" да крохотных семинаров там-сям, сегодня ничего нет такого.

РЖ: Они могут быть?

Г.П.: Могут быть, но нет же. Поставим точку.

РЖ: Кто их должен создать? Кто предает поколение?

Г.П.: Это вопрос к поколению.

Беседовала Татьяна Трофимова
9 Июня 2003