"Россия некультурно выпихнула Казахстан из рублевой зоны". Вспоминает глава НацБанка Марченко 01:32 27.10.2003
"Мы ничего не перепрыгивали" На вопросы "КонтиненТа" отвечает председатель Национального банка Казахстана Григорий Марченко
Интервью Алексея Иконникова
- Григорий Александрович, как известно, наша республика последней вышла из рублевой зоны экс-СССР. Почему, как вы думаете?
– Тема эта начала обсуждаться еще в 1991 году. Идею необходимости национальной валюты выдвигали очень многие, но как это сделать практически, никто не знал. Когда началась предметная работа в этом направлении, выяснилось, что атмосфера секретности вокруг подготовительного процесса имела двоякий эффект. С одной стороны, это было правильно – чтобы не испортить отношения с Россией, чтобы у нашего населения не началось паники. А с другой – на самом деле в наших руках не было ни сценария введения валюты, ни ответов на простые тактические вопросы: скажем, вводить ли промежуточные единицы денежного обращения или сразу вводить тенге, сколько и в какие сроки обменивать в одни руки и так далее. Госкомиссию по введению национальной валюты возглавлял премьер-министр Терещенко. Член этой комиссии Сембаев одновременно был руководителем нашей рабочей группы, в которую входило семь человек. Мы разработали детальные проекты, но к весне 1993 года активизировались переговоры с Россией о едином экономическом пространстве. Со стороны Ельцина и Черномырдина звучали прямые заверения, в том числе и письменные, по поводу того, что Казахстан останется в рублевой зоне. Нам говорили: да, мы собираемся вводить новые российские рубли, и для Казахстана их уже напечатано около триллиона. В итоге госкомиссия приняла решение идти в новую рублевую зону с Россией. Об этом россияне подписали соглашение с пятью странами СНГ, в числе которых был и Казахстан. Нашу группу распустили. Но вскоре в ходе переговоров стало ясно, что с Россией не все так просто, и нас на самом деле выталкивают из рублевой зоны.
– Как и когда вы это поняли?
– В российском руководстве сложились две группы, принципиально не согласные друг с другом по поводу единого экономического пространства. Первая, которую олицетворяли Ельцин, Черномырдин и Геращенко, исходя из долгосрочных интересов России (в том числе и политических), была за новую рублевую зону. Вторая (Шохин – Федоров – Гайдар) была категорически против. Постепенно нам стало понятно, что вторая группа победила и что, несмотря на все заверения Ельцина, ситуация развивается в прямо противоположную сторону. Одно из следствий закона Паркинсона состоит в том, что в любой иерархической структуре более компетентные подчиненные имеют больше возможностей управлять своим начальником, чем он – ими. Так все и вышло. Позднее у нас по этому поводу, кстати, была дискуссия с тогдашним министром финансов России Федоровым во время конференции в Чикаго. Публично, при иностранцах, он сказал нам: "Ну что вы, вас никто не выталкивал". А потом, когда мы более узким кругом сидели за нашим "эсэнговским" столом, г-н Федоров совершенно прямо заявил: "Зачем же вы при иностранцах так? Да, конечно, мы вас вытолкнули из рублевой зоны, потому что вы все вместе – не Казахстан, а в основном другие республики – обходились нам в 2 млрд. долларов в год". Понять россиян, конечно, можно, тем не менее поступили они, мягко говоря, не очень культурно. Просто не нужно было обещать.
Итак, Россия ввела свой новый рубль, и в Казахстан начался колоссальный свал советских рублей из Прибалтики, России, Туркменистана и Китая. Была очень тяжелая ситуация. Поэтому нас в конце октября 1993 года снова собрали и сказали, что необходимо срочно вводить тенге. За три недели мы успели все доделать и подготовить. Огромную работу провел коллектив Национального банка по развозу этой валюты, по пересчетам и приему денег. В обмен на тенге было принято более триллиона старых советских рублей.
Мы решали тогда три блока вопросов. Во-первых – политические, которыми занималась Госкомиссия по введению национальной валюты. Второй блок – это собственно подготовка к введению: концепция, сценарий всех действий (было подробно расписано, что делать не только в "день Х", но и в день "Х–45", "Х–30", "Х–2", "Х+5" и так далее). Наконец, третий уровень – это сугубо техническая работа Нацбанка. Было написано около 20 инструкций: сколько денег выдавать в одни руки, каковы действия кассира, как вести пересчет, лимиты и многое другое
– Очевидно, экономика Казахстана пережила инфляционный шок во многом из-за двусмысленной позиции России?
– На следующей неделе после ввода тенге россияне нам признались: они исходили из того, что мы сможем ввести собственную валюту не ранее середины декабря. Если бы так и получилось, можно себе представить, сколько бы еще нам свалили старых советских рублей и что было бы с казахстанской экономикой. Основной шок экономика испытала в момент, когда Россия фактически сама вышла из рублевой зоны. Вот одно яркое сравнение. Весной 1993 года у нас был один курс по наличным рублям, а другой – по безналичным, причем наличные были дефицитом. А в октябре, спустя всего несколько месяцев, ситуация развернулась: безналичные рубли стали гораздо дороже, потому что с ними проводились еще какие-то расчеты. А с наличными случился полный обвал – во многих местах люди просто перестали их принимать. Основной удар по экономике страны случился как раз в октябре-ноябре 1993 года, когда стало уже практически невозможно вести расчеты в старых рублях. Перед этим фактически существовали российский советский рубль и казахстанский советский рубль, курсы по которым к доллару сложились разные. Сегодня можно сделать вывод, что если бы мы не остановились из-за заявлений россиян о единой рублевой зоне и завершили всю техническую работу раньше, то можно было бы ввести тенге уже где-то в сентябре, и казахстанская экономика во многом бы выиграла. Но это очевидно сейчас, а тогда было очень много вопросов. Во-первых, как такой шаг отразится на отношениях с Россией. Во-вторых, в финансовой системе было очень сложное положение. Сейчас только золотовалютные активы Национального банка достигают 4,9 млрд. долл. и еще в Национальном фонде аккумулировано почти 3 млрд. Тогда вместе с золотом было всего 730 млн. долл., и у нас не было полной уверенности в том, что этого хватит. Проблем было очень много.
– Как ситуация развивалась в первые месяцы?
– Октябрь и ноябрь были довольно тяжелыми. На систему очень повлияло то, что не сразу отпустили цены, с чем мы были решительно не согласны, однако Терещенко настоял. Следующее, что очень сильно ударило по нашей валюте, – это так называемый "кредитный межзачет" для предприятий в феврале-марте 1994 года, против которого категорически выступал Нацбанк. Когда ввели нацвалюту, курс тенге к доллару был 4,75, потом он начал падать из-за накопившегося спроса на доллар, но в феврале стабилизировался на уровне 11 тенге. Когда правительство только объявило о проведении тенгового межзачета для предприятий курс за три месяца упал до 40 тенге. Идея-то была "замечательная" – Нацбанк даст кредит правительству, оно, в свою очередь, даст деньги предприятиям-неттокредиторам, деньги сразу сделают оборот, и в течение полугода правительство их вернет через налоги, уплату задолженности и так далее. Но в итоге инфляция выросла в несколько раз. В июне 1994 года ее месячный показатель достигал 46 проц. Сейчас, как известно, у нас годовая инфляция составляет 6 проц., и многие выступают за дальнейшее ее снижение... Вот иллюстрация того, где мы были и где находимся сейчас.
С другой стороны, нет худа без добра: после истории с межзачетом большинство разумных политиков в нашей стране поняли, что с денежно-кредитной политикой шутить нельзя и что Нацбанк должен действительно быть независимым. Предприятия вернули в номинале всего 22 проц. полученных по межзачету средств, а в реальном выражении это оказалось не 22, а порядка 7 проц. Взамен мы получили инфляцию на уровне 46 проц. в месяц и девальвацию национальной валюты в четыре раза.
– Предпосылкой, видимо, был лоббизм директорского корпуса?
– Безусловно. Плюс непонимание экономических процессов. Большинство директоров предприятий на всех уровнях возмущались, мол, из-за ваших реформ мы потеряли оборотные средства. Вы теперь дайте их нам – и все будет хорошо, мы все вернем, и заводы заработают. Но они не учитывали самой ситуации: за тот период, который потребуется для оборота полученных денег, цены вырастут минимум на ту же сумму, и в реальном выражении они ничего не выигрывают. Более того, когда стало ясно, что затея провалилась, директора начали во всем обвинять Национальный банк: мол, мы, промышленники, были против, а вы сами втянули нас в эту авантюру. Но выводы были сделаны. Когда у нас в 1994-м и в 1995 году на той же почве кредитования возникали серьезные разногласия с правительством, Президент нас совершенно однозначно поддерживал.
Интересно, что многие и поныне верят в такие схемы. Сейчас, например, обсуждается тема: как развивать жилищное строительство в Казахстане. Представители строительных компаний предлагают нам: сделайте контролируемую эмиссию, а мы за счет денег Нацбанка построим дома, деньги вернем, и никакой инфляционной угрозы, мол, в этом нет. Десять лет прошло, но в стране по-прежнему многие руководители ничему не научились. Какая разница, как использовать необеспеченную эмиссию: покупать сырье для предприятий или строить дома? В любом случае на то же самое количество товаров появляется гораздо больше денег, и ясно, что цена на товары должна расти.
– А какой выход из этого кризиса был найден, с чего вы начали в 1994-м?
– Нужно было поменять всю старую советскую систему – то есть переписать всю нормативно-правовую базу. И, главное, пересмотреть подходы к денежно-кредитной политике. В чем заключалась основная проблема? Львиная доля кредитования экономики ложилась на Национальный банк, который путем необеспеченной эмиссии давал кредиты коммерческим банкам. Это делалось по смешным ставкам – 55–60 процентов годовых при инфляции в 2000 проц. Соответственно, бизнес можно было делать просто замечательный. Получив такой кредит, вы могли сразу же "уйти в доллары", а спустя полгода часть этих долларов конвертировать обратно в тенге. Поскольку инфляция была огромной, этого хватало и на то, чтобы погасить основную сумму, и на проценты Нацбанку, причем больше половины еще можно было оставить себе. Фактически это была кормушка. И такую порочную систему нужно было срочно сломать. После опыта межзачета это стало понятно правительству. Но полностью прекратить кредитовать реальный сектор тоже было нельзя – экономику бы просто парализовало, потому что оборотных средств у предприятий действительно не было. А все предприятия, за исключением малых, еще были государственными. Вначале мы ввели систему так называемых "директивных" кредитов: теперь принципиальные полномочия по определению заемщиков перешли в руки Министерства экономики. Директора ходили со своими проектами в Минэкономики, была ежеквартальная квота, и в ее пределах мы выдавали кредит правительству под его же гарантии, а уже правительство, в свою очередь, распределяло ресурсы предприятиям. Однако мы прекрасно знали, чем это кончится. В январе 1995-го правительство тоже убедилось, что деньги все равно не возвращаются, то есть система не работает. А ведь оно отвечало перед нами по всем невозвращенным кредитам. После этого мы перешли на так называемые "аукционные" кредиты: в рамках утвержденных правительством квот проводился межбанковский аукцион, и те коммерческие банки, которые предлагали нам самые высокие процентные ставки, получали кредиты, а уже оттуда могли кредитоваться заводы и фабрики. Далее мы перешли к так называемым "ломбардным" кредитам, которые выдавались под залог государственных ценных бумаг. За все это время прошла серьезная реформа банковской системы, и банки стали работать так, как везде в мире: перестав быть "распределителем" средств Нацбанка, они начали привлекать вклады населения, депозиты предприятий и эти средства предоставлять в виде кредитов. Вот такой эволюционный путь стратегически прошла наша финансовая система. Сегодня можно видеть результат: если в 1993 году совокупные активы банков составляли 1 млрд. долл., а самих банков было 230, то сейчас у нас 33 частных коммерческих банка и 3 государственных, и их совокупные активы превышают 10 млрд. долл. При этом объем кредитов реальному сектору – более 6 млрд. Самое же главное, что тогда до 80 проц. всех кредитов выдавалось за счет средств Нацбанка, и экономически это была совершенно ненормальная система, которая порождала инфляцию: в экономику выбрасывалось все больше денег, а производство сокращалось. Такая система была рудиментом советской финансово-распределительной модели для госпредприятий, но в новых условиях она была обречена. Попытки оживить производство накачиванием еще большего количества денег (как мы попробовали сделать путем того же межзачета) приводили к еще большей инфляции, к еще большему снижению производства и жизненного уровня граждан.
Еще один принципиальный момент – платежная система. В 1992–1994 годах можно было неделями, а иногда месяцами ждать платежа из банка. Вы знали, что вам деньги переведены, но на вашем счете ничего нет – банк "крутил" эти деньги. Ныне у нас уже 3,5 года работает система валовых платежей в реальном времени: деньги переводятся мгновенно. Платежная система, аналогично кредитной, тоже развивалась эволюционным путем. Вначале во всех районах были отделения Нацбанка. В 1995 году мы организовали Бюджетный банк, который проводил платежи для бюджетных организаций. А затем уже на его базе создали систему казначейства. Вспомним: межзачет – директивные кредиты – аукционные и ломбардные кредиты – нормальная коммерческая банковская система. Так мы "росли". Но если бы в 1993 году мы начали говорить про консолидированный надзор, про систему управления рисками или внедрение стандартов Европы (что успешно делаем сейчас), нас бы просто не поняли. Нельзя перепрыгнуть через какие-то этапы эволюционного развития системы рыночных отношений. Мы и не пытались это делать.
– Не секрет, что Казахстан в своей финансовой политике часто действовал вопреки рекомендациям МВФ. Что, на ваш взгляд, особенного, "нестандартного", с точки зрения западных концепций, предпринял Казахстан по выходу из кризиса?
– У МВФ есть единый комплекс требований – так называемый "Вашингтонский консенсус": независимый центральный банк, низкая инфляция, низкий дефицит бюджета, правильная налоговая политика. И есть набор стандартных рекомендаций, в целом одинаковых для всех стран. По многим из них у нас было отторжение и непонимание, но в итоге мы именно к этому и пришли: к низкой инфляции, низкому дефициту и так далее. Что бы ни говорили консультанты МВФ, Всемирного банка или других организаций, все это останется мертвой теорией, пока мы реально не применим на себе, с учетом своей местной специфики. Пример – хотя бы та же эволюционная цепочка в системе кредитования, о которой я только что рассказывал. Это ноу-хау, такого никто в мире еще не сделал. Все то, что мы делали, эффективно сработало на нашей почве, но не факт, что это так же хорошо будет работать, скажем, в той же России. Россияне должны выстроить собственную модель действий, подходящих для их ситуации. Мы все понимаем, куда нужно приходить, но главное – как это делать. И именно по этому поводу были очень серьезные разногласия с МВФ.
МВФ далеко не всегда оказывался прав в своих советах. Например, общеизвестно, что в 1992 году он активно выступал за сохранение рублевой зоны. И только к концу года его позиция изменилась. В начале 1995-го эксперты МВФ сильно настаивали на том, что нужно фиксировать курс тенге на уровне 75–76 за доллар. Что бы с нами произошло в 1999-м, если бы мы послушались? Мы были категорически против, и нам хорошо подыграл мексиканский кризис 1995 года. После него в МВФ поняли: фиксированный курс – это не всегда благо. Вообще подобные советы возникают на опыте удачных реформ в каких-либо странах, но ведь любой опыт нельзя делать универсальным рецептом. Тем не менее главное, что сделали для нас специалисты МВФ, – они очень многих людей и в правительстве, и в администрации Президента продвинули в понимании того, что такое вообще рыночная экономика и как она должна функционировать.
– Насколько далеко мы продвинулись в развитии валютно-финансовой системы относительно соседей по СНГ?
– Все дело в задачах и способах их выполнения. Есть фундаментальные задачи, и тут наших соседей по СНГ сравнивать сложно, потому что сами соседи очень разные и задачи у них разные. А все остальное – уже практика, точнее, то, что называют learning by doing. На первый взгляд все просто, читаете стандарты, вроде бы все понятно, какие проблемы – на них перейти? Тем не менее мы переходили пять лет. А что у соседей? В той же России, скажем, этот переход все время откладывается, а в некоторых других странах (возьмите Узбекистан) подобные задачи в принципе и не ставятся.
Что меня особенно умиляет: в российской печати сейчас появились статьи, авторы которых пытаются доказать, что на самом деле международные стандарты имеют кучу недостатков и переходить на них вообще не надо. У нас, мол, свой путь (как там, у поэта: "умом Россию не понять, аршином общим не измерить..."). Сейчас, мол, мы разработаем новые стандарты, лучше международных, и начнем на них переходить.
Успех же, в конечном счете, упирается в развитие структурных институтов и в культуру. А это приходит только по мере продвижения реформ. Другая проблема успешности реформ – в их политической обусловленности. Как мне заметил в одной из бесед г-н Бальцерович, все знают, что нужно сделать экономически. Но проблема – как это сделать политически при том или ином составе парламента, позиции правительства. Можно по-разному говорить о нашем казахстанском парламенте, тем не менее факт – большинство всех рыночных законов он поддерживал. А насколько прохождение аналогичных законов через российскую Думу было возможно в те же исторические сроки, большой вопрос.
– Последний вопрос. Сейчас в России много говорят об экономическом объединении нескольких стран СНГ по примеру Евросоюза и о введении общей валюты. Что вы думаете по этому поводу?
– Здесь опять-таки есть вопрос общей эволюции. Деклараций и намерений может быть сколько угодно, но надо понимать, что нельзя перепрыгнуть через один, два, пять этапов. Сначала страны, желающие объединяться, должны прийти к унификации тарифов через сближение таможенных и торговых систем. Затем – выровнять макроэкономические параметры. Я предлагаю всем вместе двигаться вперед, взяв за основу модель интеграции Европейского Союза. Мы видим следующие условия интеграции: среднегодовая инфляция в странах-участницах – пять процентов, размер совокупного государственного долга, внешнего и внутреннего – не более пятидесяти процентов ВВП, дефицит бюджета – не более трех процентов ВВП. Достигнув этих параметров, можно будет реально двигаться к валютной интеграции. В любом случае общая валюта – это венец, последний шаг общего процесса интеграции, и нам всем вместе вначале надо сделать все предыдущие шаги.
№20 (107) 22 октября - 4 ноября 2003
|