Великий пассионарий Евразии
Недавно в Казахстане увидела свет уникальная повесть-исследование "Евразийский лев". Ее автор - Татьяна Фроловская, единственный казахстанский исследователь наследия великого историка-этнографа Льва Гумилева, признанный его семьей

Ирина ГАЛКИНА

Лев Николаевич Гумилев и через десять лет после завершения своего жизненного пути, после того как были написаны все его книги, не стал обиходным и понятным при первом прочтении. Сейчас уже нет проблемы - не издают, сейчас трудно охватить разом, что доступно широкому читателю. Его увлекательные, "нескучные", как он сам говорил, открытые для понимания книги не сделали общедоступными проблемы, которые его волновали как самые насущные. "Гумилева поймут еще нескоро", - считает Татьяна Фроловская. И это ее исследование, этот "взгляд издалека" может стать настольной книгой для стремящихся постичь истинное миропонимание Льва Гумилева.

- Гумилев был человек необыкновенный. Вот он прожил 80 лет, из них детство и отрочество - 16, тюрьмы, ссылки, каторга - 14, война - 1,5, отлучение от академических изданий - 13 лет. Что осталось? 36 лет. Это и учеба, и заработки на жизнь - борьба за существование, и болезни, и старость, и ссоры с ближними, и суды, и укусы со всех сторон за то, что не похож на других, как две капли воды. Он был похож, но не на тех, на кого были похожи следователи и тайные доносчики в академических шапочках, завистники, исказители и оскучнители истории. Вся эта отрицательная масса ненавистников Гумилева давит и на нынешнее поколение. Он нуждается в комментариях объективных людей.

- Можете ли вы сказать о себе, что вы как раз и есть человек беспристрастный, с равной степенью внимающий добру и злу, занятый лишь сбором множества сведений и систематически эти сведения и сообщения располагающий?

- Нет, нет. Я очень предвзятый человек, и только система разъяснения моей предвзятости и сопоставление фактов в некоторой степени оправдывают меня и мою книгу. Я очарована, и давно очарована. Все, что пишу, уложилось в голове за долгие годы, я ведь не сразу уверовала в Гумилева - долгое время он был для меня лишь любимой экзотикой. Как это не принимать реформ Петра Первого?! Для меня весь Петр - сначала в исполнении Николая Симонова. Я видела этот фильм в таком возрасте, когда отпечаток остается на всю жизнь. Далее - строитель Петербурга, еще до встречи с Гумилевым, соответствовал пастернаковскому видению: "О, как он велик был..."

Два моих языческих бога, два единственных - Пушкин и Пастернак, с которыми мы были согласны, думали о Петре кое-что другое, совсем не то, что Лев Николаевич. Главное, Пушкин прямо написал, что реформы Петра были необратимы и позднейшее, неадекватное Петру женское правление не смогло их загубить.

А вот что пишет Гумилев в предисловии к книге Н. С. Трубецкого, правоверного евразийца: "Наихудшим последствием петровских реформ он считает их необратимость". Значит, необратимость - и наилучшее, и наихудшее последствие. Как хорошо бы остаться в плену ранних представлений, но когда уже начинаешь понимать, что истина - это не золотая середина, а безобразная от непривычки крайность, плен прежних заблуждений начинает тяготить. Я обожаю "Историю Государства Российского" Карамзина, у меня зрение ухудшилось на чтении нонпарельных примечаний. Но теперь, когда мне есть о чем с ним поспорить, я люблю его много больше.

- Так бросаете ли вы на страницах "Евразийского льва" перчатку Льву Николаевичу в качестве непримиримого оппонента, чтобы оспорить какие-нибудь его положения, пытаетесь ли вступить в бескомпромиссный спор, руководствуясь правилом "Платон мне друг, но истина дороже"?

- А кому это по силам? Ну разве что по проблемам стихосложения, а что касается глубинных проблем истории... Вообще-то он не был просто историком. Он писал историю этносов - дьявольская разница. С ним опасались спорить академики. Когда Гумилев вызывал их на диспут, тут "тараканы - под диваны, а козявочки - под лавочки": "Как с ним диспутировать, если он гуляет по мировой истории, как по своей квартире!". Там его не победил бы никто.

- Вы не были знакомы с Гумилевым, только слушали его лекции. Потом читали книги и много раз к ним возвращались. Неужели не хотелось, чтобы ваше понимание, ваш старательный просветительский комментарий получили высокую оценку Льва Николаевича, чтобы он отличил вас как "человека посвященного"?

- Вот уж правда так правда. Но сейчас я рада, что он меня не различал в толпе слушателей. Во-первых, у него было так мало времени, чтобы мне претендовать на его внимание, а во-вторых, мне ведь нечего было ему сказать - главные его книги и мое понимание их пришло в девяностых, когда я сама читала лекции по проблемам евразийства и по трудам Гумилева - как воскресившего великие идеи начала века.

Чем больше я узнаю о нем, тем больше радуюсь, что не полезла ему на глаза - он ведь был человек в высшей степени неудобный. Гуляя, он бормотал то, что должно было лечь на бумагу, и непосвященный мог бы и посмеяться над его чудачеством. Он читал лекции, как соловей в мае, в полном забвении, когда его может выследить и сцапать кошка. Как его цапали - кто попало, как ему мешали, да еще и завидовали меньшие по разуму коллеги. Я никогда не задавала ему вопросов. При всем уважении к аудитории, ему было трудно перейти на ее уровень образованности, поступаясь своей феерической эрудицией. Именно поэтому ему приходилось повторяться, приспосабливаясь к уровню непонимания, чтобы постепенно подтянуть заинтересованных к мысли, что все не так просто, а заблуждения опасны, так как уменьшают количество истины на душу населения. Кроме того, он был человек "лагерный" и жил по понятиям, как продукт эпохи и судьбы, а в этих житейских символах я была полный профан. Вы не поверите, приближение к нему людей обыкновенных казалось мне ничем неоправданным себялюбием. Ему повезло с женой - Наталья Викторовна оказалась необыкновенной.

- Вы могли бы двумя-тремя фразами обрисовать суть главных научных открытий Льва Николаевича Гумилева? Конечно, имеются его книги, сборники статей, воспоминания о нем, однако же в свете того, что вы сказали, есть смысл перед знакомством с трудами великого историка и философа обрести надежную путеводную нить.

- Не знаю, удастся ли, но попробую. Всем известно, как на Руси вечно спорили славянофилы и западники. Так вот, он вклинил между ними не им открытую идею, а евразийцами, отправленными далеко от Руси, что для нашего славянского мира этот спор беспредметен. То, что не удалось донести евразийцам в силу их эмигрантской недобровольной изоляции, Гумилев донес, ничего не расплескав и значительно обогатив, потому что уровень науки истории в начале века был далеко не на том уровне, на каком его оставил Лев Николаевич. Гумилев открыл евразийство заново, не как велосипед открывают, а в неопровержимой научной оснастке. Наука развивается, впереди еще есть что открыть. Но главное - славянский мир без тюркского не существует - это мы сами, это наш этнос, в котором есть и крайние формы, но они в таком меньшинстве, что погоды в данном споре не сделают. Чего только нет у Бога. Но такой общности, как евразийская, быть нигде не может. Это совершенно уникальный путь.

- Любопытная констатация. Выходит, что Гумилев все-таки нашел некий третий путь. А как на это посмотрят приверженцы пути первого, пути второго? Полагаю, что с таким решением они смириться не смогут.

- Первые два - это проблема даже двух человек, непохожих друг на друга. А две общности? Обязательно одна будет восточнее, а другая западнее. Уйгуры, тюркские каганаты, две российские столицы, буряты (западники и восточники), казахские жузы, левобережная и правобережная Украина. Но антагонизма между ними нет, а когда мы видим черты антагонизма, то можем проследить и их насильственное раздувание, ради политических сиюминутных целей экстремистских групп.

- Вы как-то обходите стороной конфессиональные проблемы. Достаточно вспомнить времена крестовых походов, дошедшее до наших дней противостояние шиитов и суннитов, многие кровопролитные столкновения, даже большие войны объясняются именно религиозной конфронтацией.

- Тут не поспоришь - это почва очень важная, и именно ненавязчивость своей морали, интимность своей совести помогают людям сосуществовать на гигантских пространствах Евразии. Религию Бон, которую исповедовали монголы, они никому не навязывали. За обман доверившегося или за кражу в степи оседланной лошади по Ясе (своду законов Орды) полагалась смертная казнь, а вера была сокровенным делом каждого - многие в монгольских улусах исповедовали христианство несторианского толка. Потому им было не слишком трудно переходить в православие, когда надо было спасаться на Руси. Именно религиозная терпимость татаро-монголов была привлекательна для Александра Невского, который, к нашей радости, обратил взоры на восток, и мы уцелели в своей евразийской общности со своим исповеданием. Нетерпимость, грубое внедрение в эту отдельную сферу, совесть толпы вместо разговора с Богом - это огнеопасно. "Соборне" нельзя веровать. Поджечь, убить, защищаться от врага, клеймить врага народа можно в групповом порядке, но веровать...

Это как в рождение и в смерть: идешь один.

- Что-то очень толерантные у вас татаро-монголы. А мученическая смерть Евпатия Коловрата? Или вы на стороне завоевателей, подвергнувших героя позорной казни? Вам же хорошо знакомы современные версии некоторых самонадеянных дилетантов от исторической науки по поводу того или иного давнего события из истории Древней Руси и Великой Степи.

- Только не это! Это издержки недостаточного образования. Критерии отсутствуют. Создавать "черные легенды" можно о любом народе, чем он наивнее и честнее, тем больше. Лев Гумилев жизнь отдал, чтобы вернуть тюркам и монголам подобающее им историческое место. Заодно он определил место и возраст казахского этноса с великим уважением к нему. Разорение Батыем Рязани произошло из-за того, что рязанцы перебили монгольских послов. Все мы после книг Гумилева стали понимать себя, свой народ, свой "кормящий ландшафт" диалектичнее. До чего мы ленивы и нелюбопытны, но гораздо более неблагодарны. Это соблазн - сделать из исторической фигуры политическую и витийствовать, разжигая вражду на пустом месте.

Ученый или хотя бы жаждущий учености или образованности человек не допустит этого. В нашей стороне душераздирающий эпизод истории - гибель Отрара. Прочитав Гумилева, мы знаем, как это было на самом деле. В Отраре, пренебрегая нравственными законами Великого Шелкового пути, ограбили и убили купцов, которые предваряли приезд монгольских дипломатов. И все-таки Чингис-хан направил послов для выяснения причины, которые также были убиты по приказанию правителя Отрара. Этот эпизод истории вызвал переселение народов. И это ж надо договориться до того, что Чингис-хан провокаторски убил сначала купцов со своими подарками прямо в Отраре, а затем и своих послов! Если эту мысль внушить школьникам, им придется переучиваться всю оставшуюся жизнь.

Культура воинственных монголов была своеобразной, но вероломства у Чингис-хана не было. Зато до него и после распада Золотой Орды на вероломстве зиждилось "благополучие" отдельных родов. Яса была справедлива, и только благодаря суровому закону Чингис-хан мог сохранять дисциплину и честь в Орде. Методы партизанской войны, перенятые русскими от монголо-татар, неоднократно спасали нашу землю от завоевателей: немцев, поляков, французов. Вот уж нетерпимые были к чужой религии.

Наука евразийцев и за ними Гумилева в конечном итоге призывает к самопознанию - это ведь намного труднее, чем судить без всякого знания.

- Необходимый, даже неизбежный для темы нашего разговора серьезный вопрос о вашей вере в Бога.

- Можно не отвечать? Только что призывала к интимности отношений с Богом, как при рождении и смерти, и вдруг займусь публичной исповедью.

Но религия этноса - это очень важный вопрос. Евразийцы признали бы положительную сторону реформ Петра, но именно из-за нарушения тайны исповеди они отрицали и все остальное. Это было не православное мышление - назначить надзирателем над церковью обер-прокурора. И ведь эта необратимая "реформа" продержалась 200 лет. Сразу после революции 17-го года и упразднения Сената и Синода митрополит Тихон принял русскую церковь, но митрополитство просуществовало ровно семь дней, пока большевики не вспомнили и не упразднили не то что церковь, а религию, всех служителей церкви, самого митрополита, а заодно религиозную философию со всеми философами выслали из страны. Вот трагедия! 270 лет в нечеловеческих условиях жила православная церковь. А как пострадали иные конфессии! Какой урон нанесли эти деятели культуре. Евразийцы, одобрившие СССР и как преемницу Российской империи и новую евразийскую общность, не могли согласиться с варварскими действиями большевиков. Это было похуже монгольского ига и нападения католиков. Еще раз вспомним Пушкина: "Наше духовенство до Феофана достойно было уважения...". Это сказано о Феофане Прокоповиче - сочинителе петровской церковной реформы. Даже Пушкин, как можно убедиться, не все петровские реформы принимал безоговорочно.

Но, видно, реформы Ольги и Владимира, а также ратные и духовные труды Александра Невского и Сергия Радонежского тоже необратимы, иначе невозможно было бы сегодня существование православной церкви в том ее новом, но и в прежнем виде, в виде полноправного вершителя не только духовных, но и государственных дел. Русская церковь никогда не чуждалась государственности. В идеале, когда государство и духовенство живут в согласии, народу лучше. Другое дело, что согласие - дело довольно трудно достижимое и часто зависит от возраста этноса. Но если знаешь прошлое и готов учиться на чужих ошибках, то во имя согласия можно свой ущербный энтузиазм запрятать куда-нибудь подальше.

- Как не согласиться с вами, что в таком деликатном вопросе нужна максимальная осторожность. Но все-таки являлся ли Лев Николаевич верующим человеком?

- Несомненно. Он был человеком воцерковленным и сам в последние годы полного запрета веры помогал обрести духовный покой, становился крестным отцом и учил нравственности, вере, совести. При этом более терпимого к иным культурам человека нельзя себе представить. Мусульманский тюркский мир был ему симпатичен своей ненавязчивой, нефанатической формой, в какой он на евразийском пространстве существует по сию пору.

- Вполне возможно, что это обыкновенный обывательский взгляд на вещи, но расстаться с уважительным отношением к Европе, с мировоззрением, которое вы с вашим высокоученым кумиром пренебрежительно именуете "европоцентризмом", совершенно невозможно. И не одна я так считаю... Вон в одном издании имеется издевательский раздел "Азиопа" - как символ самого замшелого душевного болота - озорное противопоставление понятию "Евразия".

- Скажу вам, я тоже европоцентристка. Но есть особенности. Всегда нужны критерии для понимания самих себя. Европа, которая в своем развитии как европейский этнос ушла вперед лет на пятьсот - прекрасный критерий. Если мы откажемся хотя бы от крупицы разнообразия, существующего в мире, то уже предела допущениям не будет. Я себя чувствую гармоничнее между пожилой и опытной Европой и совсем юной и наивной Америкой. Этносы, как люди, имеют возрасты, у каждого возраста есть свои недостатки и достоинства - не станет человек сокрушаться о своей молодости в 10-15 лет и не променяет свою старость сегодня на молодость сегодня, он с этой сегодняшней молодостью категорически не согласен. Гениальная сказка Аркадия Гайдара "Горячий камень" именно об этом. Я говорю своей внучке, поругивая модную газировку, какая она вредная, пересказываю статейку из газеты, а она мне резонно отвечает: " А молодежи нравится". Кто может с этим поспорить?

Европа, европеец своим существованием создают нам критерии для понимания самих себя, без этого мы были бы "азиатские невежи", точно по Пушкину, сказавшему в Петербурге: "азиатское невежество царило при дворе". Меньше всего он хотел уязвить Центральную Азию, куда он посматривал с огромным пиететом. Я с удовольствием читаю "Письма русского путешественника" правоверного европоцентриста Карамзина. Другое дело, как европеец относится к нам. Сейчас, когда железный занавес рухнул и европейские специалисты хлынули в наш "кормящий ландшафт", нет-нет да столкнешься с их комплексом полноценности. Однако все зависит от уникальности. Мир намного интереснее в своем истинном существовании, чем в придуманной для себя изолированности.

- Конечно, это все необходимо обдумать, осмыслить, ведь человеку свойственно втайне чувствовать себя центром вселенной, а более смешного состояния нельзя себе представить. А вы чувствуете себя центром вселенной или - что одно и то же - пупом земли? Спрашиваю потому, что со мною такое порою происходит.

- Против этого есть замечательное оружие - чувство юмора. Вот китайцы свое государство называли Срединной империей. Мы приметили, не промахнулись - наша столица Астана равноудалена от мировых океанов. Пуп земли - не иначе. А человек, он же слаб, ему и Бог велел ощущать себя неким центром. И хорошо без этого ощущения, без этого личного патриотизма какое действие можно совершить? Разве что нечто серенькое.

- Вы постоянно проживаете в Казахстане, а в орбите вашего интеллектуального внимания - весь мир, многие события его разнообразной, по большей части трагической, истории. Не чувствуете ли вы себя человеком периферийной судьбы, одинокой персоной, бредущей в безвестности на краю ойкумены? Каким воспринимаете вы давнее и неизменное место своего обитания?

- Как нечто совершенно неподражаемое. Об этом я пишу в своих стихах. Кстати, и Гумилев, и евразиец номер один Савицкий в свободное от евразийства время писали стихи. У меня есть такие строчки:

Несравненной родине моей
Не чета оазис и розарий -
Лик ее суров и светозарен
В черной оспе выжженных камней.

Много выше уровня морей,
Много ниже Бога, ближе к зверю...
В эту землю праведную верю,
Заступом за хлеб воюю с ней.

У меня есть такое ощущение, что только здесь, в нашей стране, с ее совершенно бескорыстной любовью к Гумилеву, я могла так долго заниматься самым интересным для меня предметом и даже издать книгу не за свой счет, как тщеславный дилетант, а с рекомендацией Министерства образования "Для дополнительного обучения". Конечно, это примета современного демократического мышления. Истина в сравнении: в некоторых школах Петербурга (в России издано множество учебников истории) запрещают книгу Гумилева "От Руси до России". Я в школе была в душе оппозиционеркой, и если бы мне запретили, я стала бы изучать эту книгу с пристрастием. Жаль, в наши школьные годы ее не было. Гумилев - учитель разумного патриотизма, последовательный материалист и духовный наставник. Оказывается, все это совмещается и не противоречит друг другу.

*6 (08) от 29 марта 2004