Пошли "Данайцы". Роман казахстанца А.Хуснутдинова издан в Москве 07:14 02.09.2004
Андрей Хуснутдинов: "Исповедую фантастику с человеческим лицом" Этим летом в Москве была опубликована книга "Данайцы" постоянного автора нашего журнала Андрея Хуснутдинова. Сам по себе этот факт весьма примечателен. У нас в Казахстане практически нет собственного рынка художественной литературы, как нет и авторов. Поэтому публикация в России "Данайцев", написанная автором, живущим в Алматы и, что особенно примечательно, пишущим для "КонтиненТа", стало событием в нашей жизни
Интервью Булата Абдулина
- Андрей, скажите, как казахстанскому автору удалось в принципе пробиться на достаточно жесткий конкурентный рынок книги России?
– Пробиться – сильно сказано. Выпустить книжку удалось. Или "пробился" – в том смысле, что в России впервые за последние годы выходит книжка автора с казахстанской пропиской? Для меня тоже загадка, почему этого до сих пор не сделал кто-нибудь еще. Конкурентный рынок на то и конкурентный рынок, что в принципе открыт для всех. Может быть, не пишут? Или пишут, но не знают, кому предложить рукопись? Все просто: на сайтах российских издательств есть соответствующие адреса, по которым можно отправлять тексты. Конечно, рукописи должны пройти форматный отбор. Это другой вопрос. Впрочем, не менее вопросительно и то, почему у нас не сложился собственный конкурентный книжный рынок, почему в этом отношении мы остаемся территорией чистого сбыта.
– Сейчас все рекорды российского проката бьет "Ночной дозор" – продукт казахстанского происхождения. Как вы оцениваете этот проект?
– Многочисленные оценки фильма, как восхищенные, так и разгромные, мне кажется, основаны на неверных понятийных посылках. Если "Дозор" оценивать как клип, или даже как собрание клипов, то зрелище получилось вполне на уровне. Я с какого-то момента так и смотрел его – будто оказался на фестивале рекламы. Но если оценивать как кино... Это не кино. У Бекмамбетова, к сожалению, нет режиссерского видения. Он клипмейкер, и этим все сказано. Он неплохо чувствует себя на коротких дистанциях, в границах одной композиции, но не может или не хочет выстраивать перспективы. А без такого "генерального" видения нет режиссуры, без этого даже короткометражки не снять. Я не знаю, что он сотворил бы с первоисточником, который содержал бы в себе такой генеральный план, но, видимо, при работе со сценарием Лукьяненко он вообще не чувствовал никакой ответственности перед материалом. Кстати, самому Лукьяненко, я думаю, от такого "наплевательского" подхода только польза: из вторичной и порой просто неграмотно написанной подростковой книжки вышло представление унифицированное, на все возрасты.
– Создается впечатление, что вы, фантаст, недолюбливаете фантастику.
– В том виде, в каком она сейчас пребывает, недолюбливаю. Посмотрите, фэнтези сейчас самое массовое явление в фантастике. Но начало и конец фэнтези – эпопея Толкиена. Все остальное – либо переработки его, либо откровенное безобразие, пляски на костях. Писать фэнтези после Толкиена все равно что пытаться патентовать лампочку накаливания после Эдисона. Да даже и при всем при этом спад читательского интереса к такого рода "халтуре" сейчас налицо. В Москве отделы уцененной литературы, помимо "дамских" романов, завалены нераспроданными тиражами фэнтези. Наелись, что называется. И фантасты после этого сетуют, что их не "пущают" в большую литературу. А почему не "пущают"? Потому что фантастике сегодня, в отличие от тех времен, когда писали Стругацкие или Булычев, нечего предложить требовательному читателю. Фантастика сегодня не составляет предмета литературы как таковой. И самое удивительное, что не хочет составлять. Это тексты техногенные, в лучшем случае антиутопические. Герой – а соответственно и жестко завязанный на него стиль письма – для фантастики дело десятое. Но герой есть мера всех вещей в литературе. Мне возразят, что Гоголь и Булгаков были фантасты. Но это заблуждение, основанное все на той же неверной понятийной посылке. Нечистая сила, сверхъестественное присутствуют в классике как некие архетипы массового мифического сознания, но не как предмет для "технической" экспертизы. Фантастику же интересует именно механика, калькуляция чертовщины. Но что известно литературе о психологии черта? Ничего не известно. Классическая литература и не рассматривает его как героя. Литературным героем черт может быть ровно в той степени, в какой он очеловечивается автором. Иначе черт – просто часть пейзажа. Как у Гоголя. Нельзя изобрести психологию. Тем более нельзя изобрести нечеловеческую психологию. Нечеловеческая психология для литературы – нечто внеположное, как вечный двигатель для термодинамики. В фантастике же наоборот: человек – часть нечеловеческого пейзажа. Да и не человек даже, а так, что-то эмоционально несостоятельное, недоразвитое. Имбецил – с точки зрения не только устойчивых черт характера, но даже элементарных реакций психомоторики. Фантастика сегодня не способна писать человека. Она не знает, что это такое.
– В своем романе вы как-то попытались справиться с этой проблемой?
– Нет. То есть я не ставил перед собой никаких сверхзадач. Я могу сказать, что исповедую фантастику с человеческим лицом. Ту, которую писали братья Стругацкие, Кир Булычев. Но никаких планов сражения с "нечеловеческой" фантастикой не вынашиваю. Хотя все-таки с "Данайцами" я оказался в странной ситуации. В "Знамени", где впервые прочитали роман, сказали откровенно: про космические корабли не к нам. Написано ничего себе, но не к нам. То есть для них это оказался "чересчур" фантастический текст. Хотя уже скоро будет почти полвека как "космические корабли бороздят просторы Вселенной" и столько же времени космический корабль изъят из фантастического арсенала самим ходом вещей, самой реальностью. Тут – безотносительно к роману – сказалась инерция взаимного забвения между литературой традиционного направления и фантастикой. Интересно, что на следующий год в "Знамени" приняли к публикации другой мой опус. И тот рассказ был в сто раз фантастичнее "Данайцев". По всем параметрам. Начиная с несуществующего жанра "деструкции", в котором я его писал, то есть жанра, который я выдумал исключительно под него. И кончая строем текста, когда слова были пересыпаны смайликами, спецсимволами и чудовищными, почти на всю страницу лакунами. Я допрыгался до того, что впихнул туда даже график с таблицей. И это – прошло. Космический корабль не прошел, а это прошло. В "Московских новостях" тогда Золотоносов уличил меня в попытках создания некоего псевдоязыка, смешал, не скажу с чем – в общем говоря, указал на место. Но самое забавное то, что на соседних "унитазах" разместил двух таких же, по его мнению, "изобретателей" – Сорокина с Пелевиным. За что большое ему человеческое спасибо.
– В общем, с точки зрения классического читателя в "Данайцах" слишком много фантастического, а с точки зрения фантастического читателя – психологии?
– Ну да. Это я понял после того, как роман завернули и в одном фантастическом издании. Борис Стругацкий тогда прочитал рукопись и сказал, что это напоминает ему, с одной стороны, Лема (тут я с ним отчасти согласен), а с другой – опять-таки Пелевина (здесь не соглашусь). И сказал, что роман не забойный. В 99-м для фантастического текста это было равносильно приговору. Короче говоря, я на несколько лет положил роман в стол. За это время "Данайцы" избавились от лишнего веса, перенесли несколько "пластических операций", зато явно подтянулись, стали энергичнее. Их время пришло в 2003-м. Тогда Борис Натанович взял роман к себе в Питер, в редакцию журнала "Полдень, XXI век", и одновременно рекомендовал донецкому "Сталкеру", украинскому партнеру "АСТ". Правда, и после публикации "Данайцы" все равно остаются пограничным текстом – слишком психологичным для читателя-фантаста и слишком фантастичным для читателя-традиционалиста. Эдакое "земноводное": и сушу ему подавай, и море-океан.
– То есть на широкое читательское признание вы не рассчитываете?
– Почему? Вся "прибрежная" полоса – моя.
№15 (127) 18 - 31 августа 2004
|