Алексей Малашенко
"Люди не рождаются фанатиками и террористами"
Беседовал Владлен МАКСИМОВ

"Новые Известия" продолжают дискуссию о мифах и реалиях истории взаимоотношений чеченского и российского народов, начатую председателем Координационного совета чеченских культурных и общественных организаций РФ Мавлитом Бажаевым. Эта тема получила широкий отклик как среди наших читателей, так и среди авторитетных экспертов. На страницах нашей газеты уже выступили доктор политических наук Эмиль Паин и директор Института этнологии и антропологии РАН Валерий Тишков. Сегодня, после взрывов в Москве, катастроф двух авиалайнеров и захвата террористами школы в Беслане, когда почти завершившаяся операция по наведению конституционного порядка в Чеченской Республике как-то незаметно превратилась в широкомасштабную войну с международным терроризмом, эта тема приобретает особое значение. О роли международного терроризма в чеченском конфликте и обострении ситуации на Северном Кавказе "НИ" рассказывает доктор исторических наук, член научного совета Московского центра Карнеги Алексей МАЛАШЕНКО.

– Алексей Всеволодович, еще летом федеральным силам в Чечне противостояли "отдельные незаконные вооруженные формирования". Сегодня власти говорят о войне против международного исламского терроризма. Мы на самом деле, по выражению президента, подверглись нападению?

– Нынешнее положение трудно описывать в черно-белых тонах – все намного сложнее. В первую очередь нужно вспомнить то, как начинался чеченский сепаратизм: тогда практически не было религиозного фактора. Джохар Дудаев изначально выступал за создание светского государства. Но позже он же говорил: "Россия вбила нас в ислам". Чеченский сепаратизм обрел реальные черты джихада уже в разгар конфликта в середине 90-х. Хотя я роль исламского фактора не преувеличивал бы. Более того, когда в середине 90-х годов в Чечне появились исламские радикалы и пошли разговоры о необходимости создания исламской республики, то подавляющая часть населения республики, 70–80%, не поддержали эту идею. Но исламский радикализм к тому моменту уже пустил корни в Дагестане, Кабардино-Балкарии и Ингушетии. И чеченский конфликт был скорее не источником этого радикализма или ваххабизма, а его катализатором.

– В перечисленные вами северокавказские республики ваххабизм был занесен извне?

– Дело в том, что когда после развала СССР был поднят "железный занавес", то информационный поток хлынул не только с Запада, но и с Юга: из зоны Персидского залива и Саудовской Аравии. Именно тогда в числе прочих новых для нас веяний в Россию стали попадать и идеи исламского радикализма, ваххабизма, фундаментализма. И все это накладывалось на те социальные условия, которые существовали на Кавказе. Недовольство проводимой политикой, отсутствием социальной справедливости подталкивало людей на Северном Кавказе к идее о том, что есть некая исламская альтернатива, опираясь на которую, можно переустроить общество согласно шариату. Эту утопию поддерживали в лучшем случае 15–20% населения Чечни. Да и сегодня речь идет всего о нескольких тысячах экстремистов на всем Северном Кавказе. Так появился феномен ваххабитского движения. Прежде всего оно возникло в Дагестане и, конечно, рано или поздно появилось и в Чечне. В 97-м году вообще по Северному Кавказу гуляла идея создания халифата на основе Дагестана и Чечни. И были люди, готовые сражаться за это.

– Но они получали деньги из-за рубежа?

– Я думаю, что получали. Но вряд ли это были те десятки миллионов долларов, о которых так любят сегодня говорить. Были миссионеры, приезжали арабы, причем не наемники, а добровольцы, которые хотели воевать за идею. Тем не менее общую картину определяли не эти процессы, а внутренняя ситуация на Северном Кавказе. Но Кавказ, как вся Россия, не изолирован от внешнего мира. Одновременно с развитием конфликта в Чечне где-то происходили процессы, которые мы сегодня называем международным терроризмом: теракт 11 сентября в Нью-Йорке, война в Ираке, Афганистане и многое другое. И постепенно люди, выступавшие с исламистских позиций на Северном Кавказе, стали отождествлять себя с мировым джихадом. Они мол не просто сепаратисты, не просто какая-то публика, которая выступает против милиционеров в Махачкале, а борцы за Исламскую Справедливость и создание исламского государства. Борцы против внешнего влияния, будь оно российское или западное – какое угодно. Это объективный процесс. И с этой точки зрения последние теракты и все происходящее на Северном Кавказе, конечно, вписываются в то, что принято называть "международным терроризмом". Тут важно понять всю двойственность этого явления: корни местные, но все это покрывается исламистской идеологией.

– Как же, по-вашему, нужно бороться против этого явления?

– Этого пока никто не знает. Рецепты ищут и в Европе, и в Америке, и в России. Явление достаточно новое, и необходим опыт борьбы ним, а этот опыт, к сожалению, без жертв не обходится. Тут есть два самых опасных момента. Во-первых, всех этих экстремистов невозможно уничтожить как феномен, потому что в их ряды постоянно приходят новые люди. Кто-то по идеологическим соображениям, кто-то из-за денег, пусть и небольших, ведь в этом регионе крайне низкий уровень жизни и самая высокая в стране безработица. Кто-то идет во имя мести. Я считаю, что главная задача властей – каким-то образом этот поток отсечь. Потому что люди не рождаются фанатиками и террористами. Они становятся ими в силу социальных и политических причин. Вот с этими причинами и нужно бороться в первую очередь. Но эта проблема у нас, по-моему, не решается. И во-вторых, самое печальное, что международный религиозный терроризм постепенно начинает действовать по своей логике. Это означает, что если вдруг завтра чудесным образом решится чеченский конфликт, а американцы выйдут из Ирака и Афганистана, то международный терроризм уже сам по себе не прекратит своего существования.

Трагедия Беслана особой болью отозвалась в сердцах чеченских детей.
– Кроме федеральных сил сегодня с экстремистами и террористами приходится непосредственно бороться и чеченским властям. Как бы вы оценили их усилия в этом направлении?

– Трудно сказать, насколько успешно происходит эта борьба. Честно говоря, я не был в восторге от политики Ахмат-хаджи Кадырова. Но надо признать, что в последние месяцы его правления произошел какой-то сдвиг, пусть и небольшой. Для того чтобы говорить об эффективности противостояния чеченской власти сепаратистам и экстремистам в горах, нужно время. Пока что этого времени нет. С момента убийства Ахмат-хаджи Кадырова 9 мая этого года и до 1 сентября, когда произошли события в Беслане, ситуация на Северном Кавказе качественно изменилась. Поэтому сейчас говорить о какой-то успешности – это просто заниматься демагогией. Тем более что весь Кавказ сейчас живет в ожидании 13 октября, когда в Северной Осетии закончится траур по погибшим. Ситуация находится на распутье, в том числе и в Чечне. А те люди, которые однозначно говорят, что все очень плохо или хорошо, просто играют в политические игры.

– Можно ли говорить о том, что власть в Чечне сегодня сконцентрированна, находится в одном центре?

– Если можно говорить о центре, то о весьма рыхлом. Во главе республики стоит Алу Алханов, который фактически назначен из Москвы и не имеет реальной популярности в Чечне. Да он и сам сразу после выборов заявил, что является промежуточной фигурой и за ним придет другой. Есть Рамзан Кадыров, который претендует на то, чтобы быть местным абсолютным лидером. И есть федеральная власть, которая либо будет поддерживать одного из них, либо будет добиваться консенсуса, либо полностью возьмет бразды правления в свои руки. Во всяком случае, какого-то окончательного решения центральная власть, и прежде всего Владимир Путин, еще не приняла. Есть обещания Москвы создать в Чечне офшор или отдать всю нефть под республиканский контроль, но это слишком рискованный шаг. Фактически это будет признанием экономической независимости Чечни. Ведь и сегодня в республике официально добывается около 2 млн. тонн нефти в год, из них 400 тыс. тонн уходит на сторону через дырки в трубе. Еще 800 тыс. добывается нелегально. То есть и сейчас практически половина нефти остается в республике. При этом интересно, что за последнее время в республике не был взорван ни один бензовоз. То есть в нефти заинтересованы все: и военные, и кадыровцы, и люди в горах.

– Если Алу Алханов – промежуточная фигура, то означает ли это то, что будущим реальным президентом Чечни станет сын покойного Ахмат-хаджи Кадырова Рамзан?

– Все зависит от него. Если он будет сдерживать свои амбиции, если он поймет то, безусловно, важное место, которое отводит ему Путин, и не будет претендовать на большее, то он вполне может состояться как президент. Он парень не глупый. Но если амбиции возьмут верх, у президента не будет другого выхода, как отодвинуть его от власти в республике. Рамзан Кадыров даже чисто внешне не готов быть респектабельным президентом такой сложной республики, как Чечня. Как минимум ему нужно перестать носить спортивный костюм, тем более в Кремле. Если он вдруг вырастет в большого политика, как, скажем, Наполеон… Что ж, такое тоже бывало в истории. Но если этого не произойдет, то он станет дополнительной головной болью для Путина, который оказался заложником собственного курса на такую "чеченизацию" руководства республики.

1.10.2004