Записки выжившего в узбекской тюрьме
Специальный репортаж

Рассказ от первого лица о пытках, унижениях и "выбивании" показаний в пенитенциарной системе, где правят бал изверги в милицейской форме и матерые бандиты.

Руслан ШАРИПОВ – узбекистанский журналист и правозащитник, ныне проживающий в США, где ему было предоставлено политическое убежище.

Сказать, что в тюрьмах Узбекистана жестоко обращаются с заключенными, значит - не сказать ничего. За 13 месяцев пребывания в различных изоляторах и тюрьмах я узнал все.

В августе 2003 г. меня приговорили к пяти с половиной годам тюрьмы, затем – по апелляции – срок сократили до четырех лет. Все обвинения против меня были полностью сфабрикованы по политическому заказу. Большую часть срока я провел в колонии. (Подробности о суде надо мной см. в RCA №226, 15.08.03, "Узбекистан: еще одним диссидентом меньше" (http://www.iwpr.net/index.pl?archive/rca/rca_200308_226_1_eng.txt)

Но этот рассказ – не обо мне лично, а обо всей пенитенциарной системе Узбекистана, какой она предстает "изнутри". Мой опыт в этой системе был вполне исчерпывающим – я прошел путь от камеры предварительного заключения до колонии.

Я много раз становился свидетелем физической расправы над заключенными, не говоря уже о том, что пришлось пережить мне самому.

Все, о чем я пишу, я видел и испытал лично. Лишь информация, касающаяся заключенных-женщин, почерпнута мной из рассказов охранников и других заключенных, если не считать криков, которые я слышал из соседних камер.

Типичный "маршрут" следования заключенного внутри пенитенциарной системы таков: до или во время следствия заключенного переводят из КПЗ в подвал городского отделения МВД. До и во время суда он находится в СИЗО Ташкента или другого города, а после вынесения приговора осужденного отправляют в колонию.

В тех случаях, когда заключенного переводят на "смягченный" режим пребывания под стражей, его могут перевести в так называемую "тюрьму открытого типа" с возможностью частичного пребывания под домашним арестом.

ДО СУДА

Два дня меня допрашивали в двух ташкентских отделах милиции, а 27 мая 2003 г. поместили в камеру в подвале Центрального городского управления МВД Узбекистана.

Здесь подозреваемого могут удерживать и допрашивать до 10-ти дней. Меня держали по максимуму. За это время я побывал в трех разных камерах.

Первые несколько дней я провел в общей камере с бетонными полами и стенами. Таких камер в здании ГУВД – множество.

В нашей камере было всего четыре деревянных койки, или "шконки", на 12 человек. Приходилось спать "посменно", по два часа за раз. В камере было одновременно холодно и невыносимо душно. Мыться здесь не полагается, окон нет, а из-за смрада от открытой "параши" в углу невозможно было дышать.

Кормят два раза в день. На завтрак – хлеб с солью и кипяченой водой; на обед – рис или пустой суп.

Сколько бы заключенный ни просил, медицинской помощи здесь не оказывают и лекарств не дают.

Каждый день заключенных уводят на допрос в различные части здания, в зависимости от того, в ведении какого департамента оказалось его дело.

ПЫТКИ

Самые жестокие физические мучения приходится перенести именно на этом этапе, когда ты, подслественный, полностью в руках милиции. Как правило, от тебя (последственного) требуется письменное признание – документ, который в суде является достаточным для вынесения обвинительного приговора, даже если подсудимый отказывается от показаний и заявляет, что "признался" под пытками.

Давление на задержанных таково, что через два-три дня они готовЫ подписать все, что угодно, например, признаться в совершении кражи, которой они не совершали. Письменное признание - основа обвинения, и после того, как оно получено, обвиняемого отправляют далее по "этапу" - в ташкентскую или другую тюрьму.

Письменное признание является основным элементом судебного разбирательства и здесь идут на все, чтобы его получить, независимо от тяжести содеянного – будь то мелкая кража или подстрекательство к мятежу.

Для получения признательных показаний МВД использует различные методы – от простого избиения до изощренных пыток с использованием электричества, удушения противогазом или полиэтиленовым пакетом, выдирания ногтей и зубов.

Мне довелось видеть и испытать на себе многое из того, на что способны сотрудники МВД. (Подробнее об этом см. RCA №234, 12.09.03, "Узбекистанский активист "сознался" под пытками" (http://www.iwpr.net/index.pl?archive/rca/rca_200309_234_1_eng.txt)

Вот кое-что из того, что мне пришлось пережить.

При мне одного задержанного жестоко избили, а затем в наручниках и колодках вывесили вниз головой из окна третьего этажа. Ему сказали, что его выбросят в окно, и в этот момент он потерял сознание. Когда задержанный пришел в себя, его стали душить с помощью противогаза, затем развели в железном ведре огонь и заставляли его ставить туда ноги. Человек снова потерял сознание и его унесли.

Через два дня после помещения меня в камеру моего сокамерника по имени Шахрух увели на очередной допрос. Вернулся он не сам – его внесли двое охранников и швырнули на койку. Шахрух был в ужасном состоянии – весь в крови, одежда разодрана… Ему выдрали все ногти на ногах. Стоять он не мог. Шухруха избивали молотком и, видимо, переломали ему ноги.

Как выяснилось позже, Шахруха пытались заставить признаться в убийстве 18-летней девушки, но он упорствовал, настаивая на своей невиновности.

Всю ночь он кричал от боли и не мог пошевелиться, но никакой медицинской помощи оказано не было. Утром его унесли куда-то на носилках, и больше я его не видел.

Особо бесчеловечные пытки применяются к реальным и подозреваемым сторонникам запрещенных исламских организаций, таких, как "Хизб-ут-Тахрир". Эти задержанные, как правило, отказываются что-либо подписывать; на них смотрят, как на "врагов народа".

Чтобы заставить задержанного побыстрее "сознаться", его могут поместить в отдельную камеру, где им "займутся" специально обученные сотрудники.

ПАЛАЧИ О СЕБЕ И СВОЕЙ РАБОТЕ

Следователи и сотрудники "застенков" любят свое дело – это видно сразу. Причиняя неописуемые мучения своей жертве, они весело смеются и обмениваются новыми "идеями".

Моих палачей звали Валера Лобанов и Марат Иззатулин. Вначале я думал, что они – задержанные, как и я сам. Но когда нас втроем перевели в отдельную камеру, выяснилось, что они – сотрудники контртеррористического отдела ташкентского ГУВД, в ведении которого находятся "политические" дела.

Они пытали меня и заставили подписать десятки каких-то бумаг.

Но в последние дни нашего совместного "проживания", когда я уже подписал все, что требовалось, они рассказали мне немало "увлекательных" историй из своей практики.

Валера и Марат принадлежат к категории агентов, которых специально готовят, а затем внедряют в ряды заключенных. Их зарплата выше, чем у рядовых сотрудников милиции.

Как признался Иззатулин, они выполнят любой приказ. Он сам не раз убивал заключенных таким образом, чтобы это выглядело, как самоубийство. Как раз за неделю до этого Иззатулин убил человека.

Это был верующий мусульманин, и он отказывался сознаваться в каком-либо преступлении. Иззатулину был дан приказ – получить признание любой ценой. Он изнасиловал мусульманина, а затем швырнул его вниз головой с верхнего яруса – прямо на туалет, вдребезги разбив тому голову.

Рассказывая эту историю, Иззатулин улыбался, явно гордясь собой. Он уверен, что все мусульмане желают свергнуть существующий в Узбекистане политический режим, поэтому всех их необходимо уничтожать.

Того же мнения придерживаются и его коллеги. Убить "хизбутчика" в МВД считается делом престижа. Сотрудники соревнуются – кто убьет больше. На счету Иззатулина – шестеро исламистов в подвале МВД и в ташкентском СИЗО. "К сожалению, администрация не всегда это разрешает", - вздохнул Иззатулин.

Указывая на своего коллегу Лобанова, Иззатулин заявил, что тот еще молод и неопытен, но у него все впереди.

Лобанов признался, что не убил пока ни одного "хизбутчика", а всего за несколько лет работы на его счету – три смерти. Лобанов заявил, что не хотел их убивать. Он лишь выполнял приказ начальства и сожалеет о содеянном.

Лобанов вообще казался усталым. В какой-то момент он признался, что не любит эту работу, и занимается ей исключительно из необходимости кормить семью.

Он сказал, что предпочитает "добывать" признания под пытками, чем убивать, и, что, по идее, убийство в его обязанности не входит.

НАДРУГАТЕЛЬСТВО

Сексуальное надругательство является самым обычным элементом "работы" с задержанными. Одна из наиболее жестоких и изощренных разновидностей сексуального насилия - введение бутылки в задний проход.

Иногда заключенных насилуют сотрудники учреждения, но чаще они привлекают для этого других заключенных. Все это фотографируется или записывается на видео, после чего заключенному угрожают направить материал вместе с ним в колонию, что автоматически гарантирует ему место в бараке для "опущенных".

Даже в переполненных камерах различных подразделений МВД опущенные считаются изгоями и "неприкасаемыми". Если заключенного изнасиловали, он автоматически оказывается среди опущенных, и в любой момент может быть обижен снова. Опущенный не имеет права говорить с другими заключенными, не может передвигаться по камере. Его постоянное место – у туалета, где он и спит. (Об этой категории заключенных см. главу "Опущенные").

Сам я этой участи избежал, так как другие заключенные ничего не знали о моей сексуальной ориентации. (О причинах и гарантах моей относительной безопасности см. в главе "Мой начальник и начальник начальника").

Мне не довелось контактировать с заключенными-женщинами. В подвале центрального городского отделения МВД было три женских камеры и по ночам оттуда доносились душераздирающие крики. Было известно, что женщин постоянно насилуют как сами сотрудники МВД, так и другие заключенные. За плату в 15-20 долларов заключенных водили в женскую камеру, где они вступали с заключенными-женщинами в половую связь против их воли. Эту услугу – одну из наиболее дорогостоящих в этом учреждении – охранники не раз предлагали и мне, и другим заключенным.

"Прейскурант" также включал такие услуги, как чашка чая за 1 доллар и наркотики по 20 долларов за дозу (включая шприц).

Если задержанный оказывается обеспеченным человеком или имеет богатых родственников, он, как правило, не попадает в подвал подразделения МВД, если обвинения против него не связаны с политической деятельностью или принадлежностью к исламской экстремистской организации. Нужному чиновнику дается взятка, и дело закрывают. Правда, здесь существует и "оборотная" сторона медали – обеспеченных людей иногда специально задерживают, чтобы получить от них выкуп.

ТАШКЕНТСКИЙ СИЗО

После десяти дней, проведенных в подвале центрального городского отделения МВД, я все еще не мог взять в толк, как государство может платить людям за то, чтобы они мучили и убивали других людей. Тогда я думал, что уже увидел самое худшее, но я еще не знал, что ждет меня впереди.

После того, как я написал признание, мне открылась прямая дорога в ташкентский следственный изолятор (СИЗО). СИЗО существуют в каждом крупном городе. Здесь подсудимые содержатся до окончания судебного процесса.

Как и в центральном городском отделении (ГУВД) МВД, камеры СИЗО переполнены, но туалет хотя бы отгорожен зеленым целлофаном. В камере есть окно, но оно забито металлическим листом. В камере днем и ночью горит электрический свет.

Заключенные общаются через смотровую щель в двери камеры. Через нее заключенным передают пищу другие заключенные, отвественные за разнос пищи. Охраники наблюдают за заключенными через специальный глазок, который располагается в верхней части двери.

Кормят в СИЗО три раза в день, но пища настолько низкого качества, что многие заключенные предпочитают голодать. Однако начальник СИЗО Эркин Камилов, с которым мне довелось неоднократно беседовать, настаивал, что лично пробует пищу каждый день.

Медицинская помощь ограничивается таблетками от головной и желудочной боли. У одного заключенного на нашем этаже случился сердечный приступ, но лекарств ему так и не дали. Никакой медпомощи оказано не было.

В СИЗО имеется санчасть, но попасть туда простому заключенному в случае болезни не так просто. В санчасти лучше условия содержания. Состоятельные заключенные могут за взятку обеспечить себе койку в санчасти без всякой болезни.

Те, у кого есть деньги, также имеют возможность покупать сигареты, алкоголь и наркотики. Могут даже заказать в камеру телевизор.

И СНОВА – ПЫТКИ
Большинство из тех, кто попадает в СИЗО, уже "сознались", а тех немногих, кто еще упорствует, продолжают пытать.

В частности, это происходит с заключенными-исламистами, которых не так просто "сломать". Излюбленным способом унизить их самих и осквернить их веру является изнасилование. Часто обвиняемые, проходящие по "образцово-показательным" делам об исламском экстремизме, вообще не подписывают признания или, если подписывают, то затем в суде отказываются от них ссылаясь на пытки. На приговоре это никак не отражается, но по возвращении в СИЗО их продолжают пытать.

Единственное, что может хоть в какой-то мере сдержать физическое насилие над этой категорией заключенных – это когда их дело получает резонанс в зарубежных СМИ, а родственники обращаются за помощью в международные правозащитные и иные организации. Если же не происходит ни того, ни другого, заключенного будут истязать и унижать постоянно, в том числе и после перевода в колонию.

В ташкентском СИЗО над заключенными в основном измываются другие заключенные – осужденные, которым удалось избежать перевода в колонию в обмен на сотрудничество с начальством. Им не платят, зато они пользуются множеством разнообразных льгот, как то – свободное передвижение по учреждению, бесплатные сигареты, доступ в женские камеры и досрочное освобождение. В обмен на это они шпионят за другими заключенными и истязают их по приказу начальства. В последнем случае жертвами обычно становятся те, кто еще не написал "признание".

САМОИСТЯЗАНИЕ

Среди заключенных нередки случаи самоубийства. Человек приходит к этому по мере осознания безысходности своего положения. Человек, впервые оказавшийся в заключении, часто тешит себя надеждой, что если он оговорил себя под пытками, ему стоит лишь сказать об этом в суде – и его оправдают.

Но этого не происходит. Когда человек убеждается, что его свидетельство об оговоре под пытками оставлено судьями без всякого внимания и никак не повлияло на приговор, он нередко пытается наложить на себя руки путем повешения или вскрытия вен.

Один мой сокамерник по имени Толик перерезал себе вены, получив семь лет за кражу мобильного телефона из машины. Толик утверждал, что ни имел к этой краже никакого отношения. Он дважды пытался покончить с собой, а во второй раз не вернулся из санчасти.

20-летнего Акрома судили за изнасилование женщины, которую, по его утверждению, он впервые увидел в суде. На последнем судебном заседании прокурор потребовал для него 12 лет тюрьмы. В последний раз я беседовал с Акромом за два дня до оглашения приговора. Его камера была напротив моей, и мы могли общаться через смотровую щель. Я запомнил бесконечную печаль в его взгляде. Акром говорил, что судьи наверняка дадут ему по "полной", и он не сможет этого вынести.

На следующее утро сокамерники нашли Акрома повесившимся. У них у всех собрали письменные заявления о том, что Акром покончил жизнь самоубийством. Вскоре после этого камеру расформировали.

ИЗГОИ И ЖЕНЩИНЫ

Множество самоубийств происходит среди "опущенных", оказавшихся в невыносимых условиях. В ташкентском СИЗО они содержатся в отдельных камерах и обращаются с ними также, как и в застенках МВД. Потом это продолжается в колонии.

Хуже всего для заключенного - попасть в число опущенных. Тогда его жизнь становится сущим адом и это будет продолжаться на протяжении всего срока заключения. Страх стать опущенным используется тюремными властями как эффективный инструмент террора.

Обычный заключенный всегда может за взятку получить в "пользование" опущенного и заняться с ним сексом в душевой. Подобные сделки держатся в секрете, так как в этом случае "клиент" сам рискует оказаться в числе опущенных.

Женщины содержатся в отдельном крыле СИЗО. Охранники насилуют их сами и за взятку дают это делать другим заключенным. Были случаи, когда женщины пытались сопротивляться – например, обливали охранников кипятком, но ничем, кроме сугубой экзекуции, это не заканчивалось.

Заключенные часто рассказывали о своем опыте "общения" с заключенными-женщинами. Иногда об этом открыто говорили и охранники. От скуки они иногда начинали болтать с заключенными через смотровую щель.

КОЛОНИЯ

После оглашения обвинительного приговора осужденного переводят в колонию, где ему предстоит отбывать срок. Меня направили в Учреждение №64/3 в пос. Товаксай. В отличие от большинства аналогичных учреждений, Товаксай находится всего в 70-ти км. к северо-востоку от Ташкента. Здесь я находился с октября 2003 г. по март 2004 г.

Товаксай – колония общего режима, которых по всему Узбекистану – множество.

Среди 2-х тысяч обитателей колонии несколько сот осужденных по "религиозному" признаку, т.е. за мнимое или реальное членство в "Хизб-ут-Тахрир" или других запрещенных исламских организациях. Большинство остальных заключенных сидят за наркотики, кражу и убийство. Меньшинство составляют проштрафившиеся бывшие чиновники и крупные предприниматели, оказавшиеся за решеткой по обвинению в коррупции или за критику руководства страны.

Если вы читали о "Гулаге" советского образца, то современная узбекистанская колония – примерно то же самое. С тех времен мало что изменилось.

"Зона" обнесена бетонной стеной, снаружи которой по периметру идет ограждение из колючей проволоки. Пространство между колючей проволокой и второй – внешней – стеной патрулируется охранниками с собаками. По периметру расставлены вышки, на которых 24 часа в сутки дежурят охранники – солдаты внутренних войск.

Внутри находятся двухэтажный административный корпус, производственный корпус, корпус для свиданий с родственниками, медсанчасть ("Сангородок"), отдельный сектор для ВИЧ-инфицированных и бараки.

Заключенные обитают в четырех секторах, каждый из которых поделен на несколько бараков примерно по 100 человек в каждом. В бараках тесно, нечем дышать, а зимой – холодно. Здесь не топят и многие заключенные болеют.

Основным производством в Товаксае является стеклянная посуда. Покупатели вывозят продукцию из колонии своим автотранспортом. Предполагается, что выручка поступает в Управление исполнения наказаний (ГУИН) МВД и администрации лагеря, но на практике большая ее часть просто оседает в карманах чиновников.

Если поступает срочный заказ – например, какому-то местному заправиле срочно понадобилась уйма стаканов на свадьбу – заключенные не уходят с работы пока не выполнят его целиком.

Кормят три раза в день. Из-за недостаточной площади столовой пищу принимают посменно – примерно по 50 человек за раз. На прием пищи и мытье посуды заключенному отводится всего несколько минут.

Качество пищи – ниже всякой критики и вызывает многочисленные заболевания желудочно-кишечного тракта. Наиболее ценная часть предусмотренного рациона – мясо, масло и т.п. – присваивается администрацией лагеря и заключенным не достается.

ТУБЕРКУЛЕЗ

Медсанчасть лагеря обслуживают всего несколько человек персонала, а запас лекарств ограничивается таблетками от температуры, головной боли и для желудка.

Туберкулез – бич узбекистанской пенитенциарной системы, и Товаксай – не исключение. В условиях перенаселенности бараков ТБ быстро передается воздушно-капельным путем среди заключенных, чей иммунитет уже подорван некачественной пищей и тяжелыми условиями содержания.

Единственный в системе ГУИН туберкулезный стационар находится в г. Чирчик в нескольких км. к северо-востоку от Ташкента и не так уж далеко от Товаксая. Однако немногим туберкулезникам выпадает счастье туда попасть. Основная их масса остается в лагере. Их здоровье ухудшается; они заражают остальных. В Чирчик можно попасть лишь за деньги, а также за особые заслуги перед администрацией колонии, но в любом случае Чирчик не справился бы с огромной массой туберкулезников, содержащихся в пенитенциарной системе Узбекистана.

ВИЧ-инфицированные содержатся в отдельном корпусе без номера в дальнем углу лагеря. Они живут как бы в "тюрьме внутри тюрьмы" - им запрещено покидать отведенное им пространство, а другим заключенным запрещено всякое общение с ними.

ФИЗИЧЕСКОЕ НАСИЛИЕ

Возможно, это может показаться странным, но заключенные колонии пользуются относительной свободой в своих повседневных делах, по крайней мере – в Товаксае (см. "Воровской закон"). Лишь когда за какой-либо проступок заключенный попадает в "одиночку" (СИЗО на территории колонии), он оказывается в полной власти тюремной администрации и подвергается разного рода истязаниям.

"Завсегдатаями" СИЗО являются заключенные-исламисты. Упорно не желая отрекаться от своей веры, некоторые из них проводят в СИЗО многие месяцы. В СИЗО они попадают, например, за открытое отправление молитв, либо за отказ писать прошение о помиловании на имя Президента Ислама Каримова (как правило, этого требуют от всех исламистов). Иногда они собираются и устраивают коллективные акции протеста. Это создает немалую головную боль для тюремного начальства, так как оно обязано сообщать обо всех подобных случаях вышестоящему руководству МВД.

В СИЗО широко практикуется физическое насилие и разного рода издевательства. Алишер – осужденный за членство в исламской организации – шесть месяцев провел в крохотной, холодной одиночной камере с бетонным полом, из которой вышел совершенно больным человеком.

По словам Алишера, он поплатился за отказ отречься от исламской веры и просить президента о помиловании, а также за свои высказывания в защиту прав заключенных.

"Религиозные" в колониях отличаются упорством и бесстрашием. Нередко они устраивают массовые акции протеста. При мне произошло несколько голодовок.

В какой-то момент – во время одной из таких акций - поступила информация, что правительство собирается направить в колонию войска, но вместо этого приехал заместитель министра внутренних дел Раджаб Кодыров. Он применил к голодающим коварную тактику – стал выборочно отсылать их поодиночке в другие колонии всего за один день, а остальных предупредил, что если будут продолжать нарушать режим, их разобьют поодиночке и будут постоянно возить из колонии в колонию.

ВОРОВСКОЙ ЗАКОН

Товаксай – одна из так называемых "черных" колоний. Это означает, что порядки здесь устанавливают криминальные авторитеты, а не администрация.

Неофициальное деление колоний на "черные" и "красные" унаследовано еще с советской поры и свято соблюдается как тюремным начальством, так и спецконтингентом.

Большинство лагерей в системе ГУИН Узбекистана окрашены в "красный", т.е. в них администрация отдает приказы, а надзиратели с помощью доверенных заключенных (т. наз. "СПП") их исполняют. СПП носят на рукаве красную повязку.

"Черных" колоний осталось всего две – Товаксай и Чирчик. Здесь распорядок повседневной жизни и система наказаний отданы на откуп самим заключенным, а всем заправляют криминальные авторитеты, или "воры в законе", которые находятся на самом верху лагерной иерархии, составленной из разного рода "профессиональных" преступников.

Такая система "дистанционного" управления колонией дает администрации и охране массу преимуществ. Например, когда зэка наказывают руками других зэков, всегда можно "списать" полученную после этого инвалидность или даже убийство на результат потасовки между заключенными.

В мое пребывание в Товаксае тамошним авторитетом был некто по имени Зокир. В лагере ему подчинялись беспрекословно, а он, в свою очередь, подчинялся начальнику колонии.

Повсюду в лагере у Зокира были "глаза" и "уши" - так называемые "секторные" (по одному на каждый сектор лагеря) и – ниже по рангу – "барачные" (старшие бараков). Еще ниже уровнем находятся так называемые "васьки" - мелкие стукачи, дежурящие посменно 24 часа в сутки.

В колонии существует сложная система поборов. Например, барачный обязан в месяц собирать со своих 100-110-ти человек от 80 до 100 долларов деньгами плюс алкоголь, наркотики, сигареты и чай. К этому он прикладывает свое личное подношение и сдает все это вышестоящему "авторитету". Секторные обязаны сдавать "авторитету" по 200 долларов в месяц.

Таким образом авторитет собирает около 3-х тыс. долларов в месяц и большую часть этой суммы сдает начальнику лагеря, оставляя себе определенную долю. Затем собранные сигареты, водка и прочие товары вновь оказываются на "внутреннем рынке" лагеря, и доход от розничной продажи вновь поступает начальнику лагеря.

Авторитет решает все вопросы на "сходняке", который собирается раз в неделю. Зокир собирал сходняки по субботам.

На сходняках вершится правосудие. Провинившихся бьют железными спинками коек или кирпичами, душат полиэтиленовыми мешками, ломают руки и ноги.

Одной из форм расправы является заставить одного заключенного изнасиловать другого, после чего обоих отправляют в барак к опущенным со всеми вытекающими из этого последствиями (см. "Неприкасаемые") При отказе от такого совокупления избивают до потери сознания.

За пять с половиной месяцев моего пребывания в Товаксае в результате субботних "разборок" погибло, как минимум, двое заключенных. Ходили слухи и о других смертях, но эти случаи администрации удалось скрыть. В одном из двух известных случаев тело нашли под высоким деревом. По версии администрации, заключенный упал с дерева, переломал себе руки и ноги, и вдобавок при падении с ним случился сердечный приступ, так что спасти его не было никакой возможности. В другом случае многочисленные увечья на теле погибшего были объяснены падением с крыши двухэтажного здания.

В лагере было известно, что с этими двумя расправились во время субботних сходняков.

Смысл этих коллективных расправ – запугать остальных заключенных, показать им, что их ждет в случае неповиновения.

У меня сложилась уверенность в том, что власти Узбекистана сознательно направляют "проблемных" осужденных – "богатеньких", "религиозных" и "диссидентов" - в "черные" лагеря, рассчитывая таким образом их запугать, сломить их волю. Это – очень эффективная тактика. Никто не осмелится пойти против "вора в законе" и его приспешников.

"НЕПРИКАСАЕМЫЕ"
Один из четырех секторов отведен для "опущенных" - заключенных в самом низу лагерной иерархии, организованной по образцу советского "Гулага".

Легко попасть в число опущенных, но путь обратно в основной контингент зэков для опущенного закрыт навсегда. Заключенные живут в постоянном страхе оказаться опущенным, что является одной из распространенных форм наказания за провинность.

Все опущенные считаются "гомиками", хотя многие из них на "воле" никогда не интересовались мужчинами в сексуальном плане, а были изнасилованы в местах лишения свободы. Сексуальная ориентация здесь ни при чем. Все решает сила и власть. Опущенные лишены всех прав; им не разрешается заговаривать с другими заключенными; они выполняют самую черную работу, такую, как чистка туалетов.

Опущенные являются "неприкасаемыми" во всех смыслах. Другим заключенным нельзя разговаривать с опущенным, прикасаться к нему, даже смотреть ему в глаза. Нельзя пользоваться кружкой и ложкой опущенного, иначе сам рискуешь оказаться среди опущенных.

Клеймо "опущенного" преследует человека даже после выхода на свободу. В конце концов о его тюремном прошлом узнают окружающие и с ним начинают обращаться соответственно, особенно в таком консервативном обществе, как узбекистанское.

Опущенных бьют и унижают постоянно. За время моего пребывания в колонии я насчитал не менее 30-ти случаев, когда на моих глазах опущенных истязали другие заключенные или охранники. Лишь в самых тяжелых из подобных случаев жертву отправляли в медсанчасть в Чирчик. Никто из этих несчастных, увозившихся в состоянии полусмерти, в лагерь так и не вернулся.

МОЙ НАЧАЛЬНИК И НАЧАЛЬНИК НАЧАЛЬНИКА

Мое дело носило политическую окраску и привлекло внимание зарубежных СМИ и правозащитников. Благодаря этому мне гораздо чаще, чем рядовым заключенным, довелось общаться с людьми, в ведении которых находится пенитенциарная система Узбекистана.

Начиная с лета 2003 г. я неоднократно встречался с замминистра внутренних дел Кодыровым. Было видно, что его беспокоят возможные последствия моих жалоб в Конституционный суд и ряд международных организаций.

Для начала он предупредил меня, что моя судьба сейчас целиком и полностью зависит от него и руководимой им системы, и что любые проявления критики с моей стороны могут закончиться для меня плачевно. Позднее - после моих жалоб в ООН, "Хьюман райтс уотч" и другие организации - он попросил больше не писать, а взамен пообещал, что в колонии меня "не тронут". Было очевидно, что если со мной произойдет что-либо неблаговидное, это может поставить его самого в очень неприятное положение.

В итоге мое пребывание в заключении было сравнительно безопасным; я не подвергался серьезному физическому насилию.

Кодыров лично проинформировал меня о переводе в тюрьму открытого типа, что и произошло в марте 2004 г.

Тюремное начальство было осведомлено о моих встречах с Кодыровым. Начальник колонии Мирмахмуд Миразимов неустанно напоминал мне, чтобы я ни в коем случае не писал ничего "плохого" о порядках в его колонии, иначе его нахождение на этой должности окажется под угрозой.

Он говорил мне, что если потеряет эту работу, его семья окажется без средств к существованию. "Любая ошибка стоит мне денег, Руслан, - сказал он как-то раз. – А если я останусь без денег, то останусь и без работы".

Таким образом, Миразимов тоже взял меня под защиту. Его заместитель по политическим вопросам Сайдулло Азимов общался со мной почти каждый день.

Общаясь с руководством, я многое узнал о жизни и порядках в колонии - как заключенные платят "дань" администрации через криминального авторитета и как некоторых заключенных за взятку досрочно освобождают. Охранники и офицеры – тоже в системе: за провинность с них также причитается штраф.

Система, при которой все по цепочке платят "дань" вышестоящему начальству, которое удерживает свою долю и передает остальное выше по иерархии, и так далее, не является чем-то новым или уникальным. Аналогичная система действует в иерархии государственной и местной власти Узбекистана – снизу доверху.

ОТКРЫТАЯ ТЮРЬМА И ДОМАШНИЙ АРЕСТ

В марте 2004 г. меня перевели для отбывания оставшегося срока в Ташкент, в тюрьму открытого типа. Тюрьма открытого типа – это колония со смягченным режимом, где заключенному разрешается часть времени проводить дома под домашним арестом.

В моем случае мне даже разрешили жить у родственников в пос. Кибраи близ Ташкента при условии, что я ежедневно буду лично отмечаться в местном отделе милиции. Однако, когда выяснилось, что я пишу по электронной почте в различные международные организации и встречаюсь с их представителями в Ташкенте, это было расценено как нарушение режима домашнего ареста. Меня снова поместили в "открытую" тюрьму, и в ней я провел большую часть оставшегося срока.

В тюрьме открытого типа заключенные работают по договору с внешними заказчиками. За каждого работающего заключенного учреждение получает в месяц чуть больше 50-ти долларов, но заключенному не достается ничего. Заключенным полагается определенное денежное содержание, но на практике большая его часть вычитается за питание и прочие расходы по содержанию заключенного, так что его труд является по существу рабским.

Так как деньги, выплачиваемые учреждению гражданскими фирмами, нельзя снять с тюремного счета, руководство учреждения придумало следующее: на эти деньги приобретаются автомобили или иной ликвидный товар. Затем он реализуется, а вырученные суммы начальство делит между собой.

Невзирая на систематическое хищение у них денежного содержания, заключенные, как правило, рады переводу в открытую тюрьму. Здесь лучше кормят, существует медицинское обслуживания и даже охранники относятся к заключенным более гуманно.

Руководство страны говорит о более широком использовании открытых тюрем как прообраза пенитенциарной реформы, проведения которой требуют от Узбекистана страны Запада. На самом деле, со стороны государства здесь присутствует и немалая коммерческая заинтересованность. Ведь чем больше заключенных направляется в открытые тюрьмы, тем больший доход получает система.

К несчастью для заключенных, отсюда сложнее выйти по предусмотренному законодательством условно-досрочному освобождению, особенно если заключенный хорошо работает, ведь здешние заключенные "кормят" систему.

ОБРАТНО В КОЛОНИЮ – КОШМАР С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Некоторые заключенные бунтуют – пытаются бежать или отказываются работать. В последнем случае, а также если ударившегося в "бега" заключенного ловят, его сажают "охладить пыл" в местный СИЗО. Порядок такой, что если ты дважды побывал в СИЗО и провинился в третий раз, тебя отправляют назад в колонию.

Тех, кто напрочь отказывается работать, в СИЗО пытают и в худшем случае тоже отсылают обратно в колонию. За период моего здесь нахождения – с марта по июнь 2004 г. – в лагерь вернули двоих, но до этого их долго мучили, а потом провели перед строем заключенных – чтобы другим не повадно было.

Большинство заключенных не ропщут и повинуются, зная, что в случае возвращения в колонию – например – в тот же Товаксай - их ждет так называемая "ломка". "Ломка" - это когда человека "ломают", т.е. постоянно и жестоко избивают.

Мне случилось наблюдать эту процедуру еще в Товаксае: охранники дубинками и железными прутьями избили троих заключенных в кровавую кашу. Присутствовавший при этом помощник начальника колонии Азимов объяснил мне, что приказом ГУИН МВД такая экзекуция автоматически причитается любому заключенному, имевшему несчастье вновь оказаться в колонии после открытой тюрьмы. По инструкции следует человека избить как следует, чтобы он "все понял раз и навсегда".

При этом в большинстве случаев заключенных оставляют в открытой тюрьме даже после нескольких рецидивов нарушения режима. Скорее всего, это происходит оттого, что каждый работающий заключенный имеет "денежную" стоимость.

Ринат побывал в СИЗО уже восемь раз, а Бахтиер – шесть. Оба прекрасно понимают, насколько им повезло оказаться в открытой тюрьме, даже несмотря на рабский труд. Здешние условия не сравнить с лагерными.

"Слушай, мы все нарушаем и нарушаем, а им – хоть бы что!, - говорит Ринат. – Главное, мы работаем, зарабатываем им бабки".

Мало кто из опущенных попадает в открытую тюрьму. В моем учреждении таких было всего трое или четверо – как раз столько, сколько было необходимо для выполнения черной, грязной работы. Отношение к опущенным здесь примерно такое же, как и везде в пенитенциарной системе.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Когда в марте замминистра Кодыров сообщил, что меня переводят под домашний арест, он заставил меня подписать бумагу в том, что я обязуюсь не разглашать увиденное и услышанное, а все жалобы и претензии направлять непосредственно на его имя – он-де сам разберется и накажет виновных. В случае моего ослушания Кодыров обещал обеспечить мне возвращение в Товаксай – теперь уже без обратного билета.

Кодыров напомнил мне об известном узбекском писателе Мамадали Махмудове, который находится в заключении с 1999 г. и вряд ли когда-нибудь выйдет на свободу.

Однако я считаю себя свободным от обязательств, данных мной в упомянутом документе, так как писал его под принуждением.

Наконец – 23 июня этого года – я оказался на свободе по условно-досрочному освобождению. При этом суд выставил мне массу условий. В оставшиеся мне два года я должен был жить в Бухаре (600 км. от Ташкента) и заниматься на общественных началах социальным трудом.

Но это – то, что я услышал официально из уст чиновников. Агенты спецслужб по секрету велели мне "по добру по здорову" убираться вон из Узбекистана, если я не хочу снова очутиться за решеткой и если жизнь дорога. Кодыров сам мне сказал, что в Бухаре он не хозяин и защитить меня уже не сможет.

Я внял разумному совету и вскоре покинул Узбекистан.