Филип Стивенс: США еще должны приспособиться к возвышению Китая ("The Financial Times", Великобритания)

Будет честным заявить, что американцы длительное время пренебрегали последствиями быстрого превращения Китая в глобальную державу

Филип Стивенс (Philip Stephens), 01 апреля 2005

1 апреля 2005 года. Вернемся назад годика на 2-3; в то время лучшие внешнеполитические мозги больше всего занимал вопрос, как Америка будет (или должна) использовать свою непревзойденную мощь после террористических нападений 11 сентября 2001 года. В более позднее время брови нахмуривались в связи со стратегическими последствиями решимости президента Джорджа Буша-младшего (George W. Bush) покончить с авторитарным status quo на Ближнем Востоке. Но внешняя политика, как, впрочем, и многое другое, является рабыней моды. И поэтому главным вопросом текущего момента уже не является то, как глобальная система приспосабливается к американской верховной власти, но, скорее, как Соединенные Штаты приспосабливаются к возвышающимся в мире державам, прежде всего к Китаю.

Прозаическая реалия состоит в том, что все три эти вопроса будут переделывать геостратегический ландшафт в предстоящие десятилетия. Свойственные каждому из них огромные неопределенности - равно как и взаимодействие между ними - во многом способствуют объяснению того факта, что местность все еще окутана плотным туманом. Логика говорит за то, что мир, свободный от ядерного противостояния "холодной войны", должен быть более безопасным. Но мы уже знаем, что опасные определенности могут казаться более успокаивающими, чем непредсказуемые потрясения.

В этом контексте будет честным заявить, что мы длительное время пренебрегали последствиями быстрого превращения Китая в глобальную державу. Война в Ираке, охота за "Аль-Каидой", обещанное стремление США демократизировать Ближний Восток и раскол в трансатлантическом альянсе все занимали больше газетных заголовков. Китай и, если на то пошло, Индия появлялись в газетах только на заднем плане. И только недавно геостратегические последствия роста экономической мощи Китая стали привлекать серьезное внимание за стенами аналитических организаций.

Трансатлантические споры из-за того, следует или нет Европейскому союзу (ЕС) отменить свое эмбарго на продажу оружия Пекину, иллюстрируют этот пункт. Необдуманное решение отменить запрет не говорит о каком-либо серьезном обсуждении того, как Европа должна строить конструктивные отношения с Китаем. Скорее, это отражает инстинктивное желание ухватить себе кусок прибыльного рынка.

Равным образом, гневная реакция администрации Буша-младшего (George W. Bush) на европейское предложение была вызвана в такой же мере политическим рефлексом, что и обдуманным суждением. Администрация США не может избежать занятия определенной позиции в отношении Китая, не в меньшей мере по причине угроз безопасности, которые вызваны ростом напряженности в Тайваньском проливе, а также ядерной программой Северной Кореи. Но нынешний подход Вашингтона - поощрение интеграции Китая в глобальную экономику, продолжая в то же время сдерживать его военную мощь, и укрепление двусторонних союзов Америки - едва ли можно назвать стратегической "дорожной картой".

Один сообразительный наблюдатель недавно сказал мне, что историки станут оглядываться на ноябрь 2004 года как на тот момент, когда экономическая мощь Китая преобразовалась в решающий сдвиг глобального политического соотношения сил. В том месяце китайский председатель Ху Цзиньтао (Hu Jintao) совершал турне по Латинской Америке, закупая столько железной руды, меди, олова, бокситов и соевых бобов, сколько смог отыскать.

Однако это было нечто большее, чем просто поездка с остановками, предпринятая с целью удовлетворения ненасытного аппетита Китая к сырью. В момент, когда пристальный взгляд Вашингтона оставался прикованным к Ближнему Востоку, Китай создавал в подворье Соединенных Штатов Америки союзы и заводил себе друзей из числа врагов г-на Буша. В декабре Уго Чавес (Hugo Chavez), президент Венесуэлы и несчастье Вашингтона, посетил Пекин, чтобы заключить долговременное соглашение о поставках в Китай нефти. За всем этим, разумеется, последовали другие, столь же нежелательные, сделки Китая по поставкам энергоносителей из таких стран, как Судан и Иран.

Я не уверен, что историки будут настолько усердными в своих исследованиях, как заявляют мои друзья. Правда в том, что китайская мощь стала еще более очевидной, пока администрация Буша колебалась в вопросе о том, стоит ли видеть в Китае стратегического партнера или соперника. Во время своего недавнего турне по региону государственный секретарь США Кондолиза Райс (Condoleezza Rice) умудрилась сделать и то, и другое сразу. "Нам нужен Китай как глобальный партнер", - сказала она в одном случае. Пекин проявил себя как союзник в войне с террором и сыграл критически важную роль в убеждении Пхеньяна прекратить осуществление его программы разработки ядерного оружия. А далее, не переводя дыхания, она предостерегла, что решение европейцев (сегодня, кажется, приостановленное) снять эмбарго на оружие, привело бы "к нарушению баланса сил в регионе". Пекин тем временем нарастил напряженность с Тайванем, приняв новый закон против отделения. Попытки США улучшить свои отношения с Японией, Южной Кореей и Индией, продолжала г-жа Райс, были рассчитаны на то, чтобы "создать окружение, в котором Китай будет играть позитивную роль". Это звучит в очень большой мере как политика сдерживания.

Некоторым из очевидных противоречий можно дать объяснение. В любом случае, геополитика редко бывает чистоплотной. Однако допускающая двоякое толкование позиция США к тому же затемняет подспудно действующие силы. По определению, Китай - соперник США. Не затрагивая вопроса о жажде Китая к нефти и другим природным ресурсам, в последние 60 лет США являются ведущей державой и единственным гарантом безопасности Восточной Азии. Растущее влияние Пекина, как политическое, так и военное, а также и экономическое, обещает покончить с этой американской гегемонией. Проще говоря, возвышение Китая неизбежно будет происходить за счет утраты могущества США. Вашингтон может попытаться замедлить этот процесс с помощью эмбарго на оружие и военную технику и заключения противодействующих альянсов, но он не сумеет его остановить.

Вопрос, в таком случае, звучит так: будет ли переход сравнительно гладким и совместным, и какая, если вообще какая-нибудь, структура безопасности придет на смену нынешнему Pax America; или, быть может, где-то по пути угрозы или просчеты вовлекут США и Китай в конфликт?

Опасности достаточно ясны. Оставив в стороне риск неумышленной войны на Тайване или на Корейском п-ове, Восточной Азии еще только предстоит отбросить прочь исторические обиды и территориальные споры. Возрождающийся японский и китайский национализм служит напоминанием о том, как былые распри тяжелым грузом давят на этот регион. Вместе с ними и большая "известная неизвестная", касающаяся вопроса о том, не трансформируется ли растущая экономическая мощь Китая в политические перемены. Не пойдет ли коммунистическое руководство на уступки или же оно попытается ограничить давление в пользу большего плюрализма? В какой мере это руководство сохранит контроль над событиями.

Поэтому Вашингтон инстинктивно пытается сдерживать Китай, выступая в роли балансирующей силы в регионе. Какое-то время это может работать. Но для того, чтобы это работало в долгосрочном плане, недостает одного жизненно важного ингредиента: многосторонней основы безопасности, к которой, пусть и при поощрении со стороны США, сможет приспособить свои интересы другая ведущая региональная держава. Европе потребовались ЕС и атлантический альянс, чтобы изгнать злых духов своей истории. И то, и другое зависело от просвещенного эгоизма в Вашингтоне. Однако в те дни, разумеется, мультилатерализм понимался в Белом доме как источник силы, а не слабости.