Алматы как второй Харбин. Часть первая

Жалил СУРАГАНОВ

"Чем хуже идут дела, тем больше презентаций,
выставок, салонов и пышных банкетов".
Никита БОГОСЛОВСКИЙ

Это выражение невольно вспоминается, когда смотришь на официозные события последнего времени. Особенно в этой связи привлекает то, что происходит в южной столице. В конце марта в Бишкеке (прежнем Фрунзе, Пишпеке), городе, похожем на Алматы своей судьбой и историей с момента появления до настоящего времени, как ни один другой город в мире, в одночасье произошел переворот с погромно-разгромными последствиями, изменивший ход истории братской страны. А в ходе последовавших вслед за этим недель применительно к нашей южной столице разворачивалась череда мероприятий, которым впору тягаться друг с другом по амбициозности. На позапрошлой неделе (4 апреля) это был семинар-презентация проекта превращения Алматы в региональный финансовый центр, на прошлой (12 апреля) - презентация Генплана развития южной столицы, на этой – Евразийский медиафорум с участием звезд журналистики со всех концов света. В общем, амбиций и планов – громадье. И никто из тех, кто стоит за ними, явно не хочет думать о том, что для Алматы куда ближе и, самое главное, реальней повторение судьбы находящегося в четырех часах езды от него Бишкека, чем превращение к 2010 году в блестящий финансовый и туристический центр и в своего рода Медиа-Нью-Васюки. А им, Бишкеку и Алматы, вместе – повторение в лучшем случае (подчеркиваем это!) судьбы нынешнего дальневосточного китайского города Харбина.

Ведь тот же Харбин и наш Алматы (Бишкек в данном случае отставим в сторону) в свое время возникли в силу практически одних и тех же обстоятельств. И с небольшими поправками на разность геополитической среды и контекстов событий на Дальнем Востоке и в Средней Азии развивались и меняли раз за разом статус схожим образом. Их заложили россияне. И сделали это в эпоху своей наступательной политики в отношении державы-соперницы в Азии в лице Китая, руководствуясь исключительно своими геополитическими и экономическими интересами. А вовсе не для того, чтобы они потом так просто отошли соответственно тем народам, на земле которых эти города были поставлены. Другой вопрос: чьи это были земли? Но об этом ниже.

А сейчас вернемся к вопросу о схожести судеб Бишкека и Алматы. В кыргызской столице после революции вновь было принято решение о раздаче земель вокруг города. А Бишкек и так уже в значительной мере превратился в такой город, какой типичен для мира отсталых государств. Он окружен кольцом самостроек, которые возникли на тех пахотных землях, которые в начале прошлого десятилетия были захвачены их нынешними обитателями явочным порядком. Тогдашний президент А.Акаев смирился с этим, так как подъем вышедших из повиновения коммунистическим руководителям простонародных масс был одним из тех условий, благодаря которым он, ученый, и пришел к власти. Сейчас – это кое-как возведенные саманные дома, времянки и землянки без электричества, воды и газа. Новая власть уступает земли под расширение пространства такого рода застроек, потому что она тоже своим приходом обязана в немалой степени недовольству обездоленного простонардья. То есть Кыргызстан со своей столицей идет уже по пути, который прошли многие вновь возникшие в 60-е годы африканские государства после ухода оттуда администрации западных государств. В их столицах центральная часть с ее современным обликом постепенно поглощалась надвигающимися со всех сторон традиционного типа кварталами, и они со временем утратили вид изначально европейских городов. Бишкеку никакого иного пути не остается. Средняя зарплата 1,5-2 тыс. сомов, коммунальные счета даже самых маленьких квартир поглощают 500-600 сомов. Тарифы растут без конца. А производительность не растет, потому что производить-то особенно нечего. Следовательно, в реальном выражении зарплата не может расти. Но коммунальные платежи практически никак не отражаются на все ухудшающемся состоянии инженерных сетей. На их воспроизводство денег нет. Следовательно, Бишкек как современный город просуществует еще столько, сколько еще протянут оставленные советской властью инженерные сети. А потом уже беспрепятственная африканизация на таких географических широтах, где бывают отнюдь не африканские морозы.

В Алматы, хотя он считается городом куда более богатых, чем бишкекчане, людей, ситуация с инженерными сетями ничуть не лучше. Еще недавно сам аким И.Тасмагамбетов называл ее "патовой" (то есть безысходной) и говорил: "Глобальной проблемой является физический и моральный износ инженерных сетей, повреждаемость которых растет из года в год. Из 2300 км водопроводных сетей процент износа составляет 64%. Износ канализационных сетей протяженностью 1200 км – около 47%. Из 1400 км тепловых сетей требует ремонта более половины. Из 30 тыс. км электрических сетей – порядка 70%". Из этих слов видно, что хозяйство Алматы стоит на пороге необратимых изменений. То есть сохраняется таковым, каковым его привыкли воспринимать, уже из последних сил. На воспроизводство и тут нет денег. Бюджет - 32 млрд. тенге. Из этих денег система городского образования поглощает 11 млрд., здравоохранения – еще 11,5 млрд. На все остальное остается 9,5 млрд. тенге, или 73 млн. долларов. С такими скромными ресурсами и таким запущенным хозяйством город то заявляет о притязаниях стать региональным финансовым и туристическим центром, то принимает колоссальной амбициозности Генплан, то проводит мероприятия по сценарию "а-ля Нью-Васюки"...

У Бишкека, кроме безвылазной африканизации, всего один выход. Это - китаизация. Не в том смысле, чтобы пойти под власть Китая. А в том смысле, чтобы так или иначе опереться на китайские инженерно-цивилизационные, финансовые и пр. ресурсы, чтобы выжить и сохраниться как современный город.

Такой же выбор, по сути, стоит и перед Алматы. Причем выбирать, скорее всего, будут не люди, а время и логика развития событий в этой части света.

Чтобы понять ее, эту логику, надо обратить внимание на то, как все было до сих пор. Для этого надо будет совершить экскурс в историю. В историю российско-китайских отношений.

Российско-китайские отношения вот уже 350 с лишним лет определяют историю народов, волею судьбы оказавшихся между двумя этими мировыми державами. Сперва – с конца XVII века до начала XIX века - наступал Китай, а Россия, руководствуясь своими политическими соображениями и экономическими интересами, уступала или, во всяком случае, не препятствовала ему. И в результате исчез целый ряд самостоятельных государственных владений. Потом – во второй половине XIX и в первой половине XX века – уже Россия пошла в наступление, а Китаю пришлось уступать.

В конце XX века Большая Россия в лице советской державы развалилась. И она как государство откатилась к своим границам той 350-летней давности. И страны сохранившихся крупных народов, прежде входившие в ее состав (Казахстан, Кыргызстан) или находившиеся в вассальной зависимости от нее (Монголия), оказались предоставлены самим себе.

При этом эстафета наступления снова, по всей видимости, перешла к Китаю. В последнем случае речь не идет о конкретной агрессии. Просто он сейчас в экономическом отношении стремительно развивается. И его возможности столь же стремительно увеличиваются. Так что он – хочет того сам или нет – одновременно быстро увеличивает свое влияние и воздействие на прилегающие к его границам регионы и страны. Прежде всего – на те же Казахстан с Кыргызстаном, а также на Монголию. Получается это у него уже хотя бы вследствие того, что он, нарастив экономические мускулы, взялся теперь за подъем своих традиционно отсталых западных и северо-западных районов. Часть из них как раз прилегает к Казахстану, Кыргызстану и Монголии.

В такой политике Китая, разумеется, нет ничего предосудительного. Но по ту и по эту сторону границ между ним и этими странами живут представители одного и того же народа – казахского, кыргызского или монгольского. И если там уровень социально-экономического развития и соответственно жизни со временем окажется бесспорно выше, чем здесь, влияние оттуда сюда примет, можно не сомневаться, во многом решающий характер. И тогда, можно предположить, уже сложившийся нынешний постсоветский расклад снова окажется под вопросом.

История российско-китайских отношений с момента возникновения первых официальных контактов до начала XX века делится на 3 периода. В ходе первого периода – в 1649-1689 гг. – Российская империя пыталась добиваться одновременно двух целей сразу – расширять свое политическое влияние на Дальнем Востоке и добиваться экономических выгод в торговых отношениях с Поднебесной. Цинская же империя в Китае, имевшая самодостаточную экономику, в торговле не только с россиянами, но и с другими европейскими нациями не особенно нуждалась, а посему могла спекулировать их устремленностью к получению торговых выгод от нее ради достижения политических целей.

Правда, такие цели всего-то заключались тогда в том, чтобы как-то противостоять притязаниям колониальных держав Запада все больше и больше расширять свое влияние на региональное окружение Поднебесной и на нее саму. России, чье присутствие на Дальнем Востоке в XVII-XVIII веках (в силу отсутствия у нее сильного морского флота и крайней отдаленности этого края от ее центральной части) было выражено весьма слабо, до поры до времени не было особого смысла в том, чтобы упорствовать на своей политической цели в ущерб возможностям извлечения экономических выгод. То есть в условиях той реальности торговые интересы были однозначно приоритетны. Вследствие такой очевидности в рамках дальнейшей политики России в отношении Поднебесной соображения экономических выгод в торговле взяли верх над понятиями долговременных политических задач. Тем самым было положено начало второму периоду (1689-1842 гг.) в отношениях царской России с Цинской империей. Китаю в условиях надвигавшейся со всех сторон угрозы колонизации европейскими державами было важно создать вдоль своих сухопутных гарниц на севере и северо-западе цепь буферных территорий. Россия, имея в виду приоритетность своих экономических выгод, пошла на поводу у политики Пекина, диктовавшейся такой задачей. В 1689 году был подписан Нерчинский договор, по которому за Цинской империей остались территория Приамурья и часть Северной Маньчжурии.

До того эти территории представляли интерес как для Китая, так и для России. И там имело место борьба между ними. Еще Хабаров и его сподвижники наложили ясак на население Северной Маньчжурии. В ответ на это цинские власти переселили объясаченное ими население в Южную Маньчжурию. То есть они оставили Северную Маньчжурию русским. У них, правда, была попытка выбить пришельцев с севера с применением силы, но она оказалась безуспешной. Кстати сказать, примерно в то же время, когда шли годы вышеназванного первого периода, сами маньчжуры и их династия Цин вели завоевательные войны (1644 – 1683 гг.) в собственно Китае. Маньчжурию и Приамурье они рассматривали как свой тыл для отступления на случай неудач в военных походах. А между тем русские оказались у них на исторической родине. И грозили лишить их этого самого тыла. Завоевательные походы маньчжуров завершились успешно, и цинская династия закрепилась в Китае. И тут-то наступило время для урегулирования отношений с Россией таким образом, чтобы результаты более или менее устроили обе стороны.

Нерчинский договор и дальнейшая политика России в отношении Поднебесной не только отложили по меньшей мере на сто лет освоение русскими Амура и на такой же срок затормозили развитие связей России с Японией, Корей и другими дальневосточными государствами, но и также способствовали тому, чтобы на огромном пространственном протяжении от Маньчжурии до района озера Балхаш остался дальше существовать целый ряд буферных владений: Халха, Джунгарское ханство, объединения казахских родов и племен на юге и юго-востоке современного Казахстана.

Мы сейчас удивляемся тому, почему же Россия, сокрушившая "Великую армию" ("Grand armee") Наполеона, потом добравшаяся до его столицы Парижа, а впоследствии управлявшаяся прославившимся как "жандарм Европы" Николаем I, до второй половины XIX века практически не углублялась во владения трех казахских жузов, хотя два из них еще в первой половине XVIII века в лице своих правителей приняли ее подданство. Такая воздержанность царских властей в действительности, помимо прочего, объясняется глобальными интересами политики и практики российско-китайских отношений второго периода (1689-1842 гг.).

Как бы удивительно это не выглядело, Россия, которая провела множество войн с сильнейшими государствами Европы того времени и в большинстве одержала верх, формально имела статус зависимой от Цинской империи страны. Четвертое официальное посольство России в Китай под руководством Н.Г.Спафария, побывавшее там в 70-х годах XVII века, совершило в Пекине ритуал "коу-тоу", а это означало, что Россия тем самым признает свою зависимость от Поднебесной империи и что к ней теперь может применяться обозначение "фань", то есть "варвар". Это было еще в те времена, когда русские цари находились в Москве, "окно в Европу" еще не было прорублено и коренной европеизации в России еще не произошло. Но ни превращение ее самой в империю при Петре I, ни переустройство всего ее государственного управления по европейскому типу не изменили характера отношений между ней и Китаем. После Кяхтинского договора, заключенного в 1727 году, сношения Поднебесной с российской стороной осуществлялись через Лифаньюань – китайское ведомство по делам варваров. Так что на территориальные уступки каждый раз шла Россия, а цинский Китай эти самые территории приобретал – где путем переговоров, а где и мечом.

(Продолжение следует)

20.04.2005