"Как поэту мне приятно чувствовать себя маргиналом"
О трагедии и драме, Москве и Монреале, Бродском и Пастернаке, авторитаризме и диктатуре, Саше Соколове и Сергее Довлатове с Бахытом КЕНЖЕЕВЫМ во время его недавнего приезда в Москву беседовал журналист и писатель Слава СЕРГЕЕВ

– Ты только что сказал, что тебе не нравится моя последняя книга стихов*. И почему же это она тебе не нравится, собака ты злая?

– Ну, во-первых, может быть, я ничего не понимаю в поэзии, да? Но вот если сравнить новую книгу "Невидимые" с вашей более ранней книгой "Осень в Америке"**, то "Осень" как-то легче.

– "Осень" легче? Это самая трагическая книга в русской поэзии! Хотя приятно, что ты ее читал.

– Сейчас… Она легче не по темам или там смыслу, а по ощущениям от нее… Мне показалось, там даже рифмы легче.

– Правильно. Но дело не в рифмах. Потому что "Осень в Америке" – это драма, а то, что я пишу сейчас, – трагедия. Вот и все. А между драмой и трагедией – большая разница. В драме худо-бедно можно как-то устроиться. А в трагедии устроиться нельзя никак. С ней ничего сделать нельзя. Встречает Эдип на дороге папу, его убивает, потом живет с мамой, потом кончает с собой. Ничего сделать нельзя, он не знал, и он не виноват! Мой любимый поэт Баратынский писал только трагедии и никаких драм.

Эмиграция как способ сэкономить жизнь

– Да, я так и думал, что Баратынский ваш любимый поэт. А к Батюшкову как относитесь?

– Очень хорошо. Он чудесный… Но Баратынского я люблю больше, потому что Батюшков – он… более парфюмерный. Он правильный. А Баратынский – неправильный, поэтому Батюшков – великий поэт, а Баратынский – гениальный. Большая разница, да?

– Кажется, Бродский очень любил Баратынского?

– Бродский… Бродский говорил, что его любимые поэты – это Мандельштам и Баратынский. А на самом деле он "ученик" Пастернака. Потому что мне кажется, что до настоящей трагедии Бродский так никогда и не поднялся. Настоящая трагедия – это Баратынский, это Тютчев, Ходасевич и Мандельштам прежде всего. И Бродский признавался в любви ко всем им. Но на самом деле он ученик Пастернака, который поэт не трагедии, а драмы. При том, что я его очень люблю, он великий поэт… Пример. Знаешь, сейчас продают за 100 тысяч долларов путешествие в Космос. При этом юридическое определение путешествия в Космос – это если ты поднимаешься на 100 км над уровнем моря и там на 20 секунд испытываешь чувство невесомости. Тогда юридически ты совершил путешествие в Космос. И люди охотно платят за это 100 тыс. долларов. Но это не совсем путешествие в Космос, потому что ты поднимаешься по параболе, попадаешь в эту зону на 100 км, потом спускаешься. Ты не летишь вокруг Земли. А Мандельштам, Баратынский и Пушкин – это путешествие даже не вокруг Земли, а на Луну, как в фильме "Аполло-9", причем без гарантии возврата… А Пастернак – нет, хотя еще раз – я его очень люблю.

– Но, может быть, Пастернак сознательно такой "приземленный"? Точнее, "земной". Мне кажется, он сознательно это делал…

– У каждого свой талант. Пастернак – гениальный поэт, я не отрицаю этого.

– Об этом лучше вообще не говорить. Кто "гений", кто "не гений" – это вообще тема такая, довольно скользкая.

– Но когда-то Осип Эмильевич, который, несомненно, является главной драгоценностью русской культуры ХХ века, выше его нет никого, кроме Блока, пожалуй, но Блок – это скорее ХIХ век… Мандельштам – это "иду на вы": на мироздание, на все… А Пастернак – нет. Очень приятно, в Переделкине сидел, чаек попивал, все замечательно – дивные стихи, дивные… Я плачу от этих стихов, замечательные стихи, но стихи Мандельштама – это просто другой класс… И вот Иосиф Александрович Бродский – это замечательный поэт, но он от Пастернака, а не от Мандельштама.

– А как вы думаете, это диктуется обстоятельствами биографии?

– Конечно, нет. Нет. Человек выбирает себе биографию сам. Всегда. Если уж мы заговорили о Мандельштаме, то ему, как известно, в 1927 году Балтрушайтис, полномочный представитель независимой Литвы, предлагал литовский паспорт. Мандельштам ведь родился в Каунасе… Тогда не думали же, что Литву сожрут. Мандельштам подумал и сказал: нет, я не хочу. А если бы он уехал в Литву, то, по крайней мере, до 1940 года прожил бы. И прожил бы в относительном довольстве и прочем… Но он отказался.

– А почему, как вы думаете? Вот с Ахматовой – похожая история…

– Потому что для поэта главное, что есть в жизни, – это писать. А что такое писать? Писать – это значит жить. А жить – это значит жить опасно. Не надо спасаться… Живет и живет. В конце концов убили. Звери. И Гумилева убили. Анну Андреевну замучили, посадили сына. Но зато они сейчас на небесах радуются. Потому что они прожили достойную, настоящую жизнь.

– Откуда вы знаете, что они радуются?

– Потому что они ни разу в жизни не сделали подлости. Мы говорим про Бога. Житейские дела – это другое.

– А Ходасевич, Набоков, оба Иванова, Северянин – уехали же, и отлично все, замечательные поэты. Это сейчас актуально, наверное, да? Этот "дискурс"?

– Подожди. У каждого своя судьба. Определяет ее Бог. Ходасевичу нужно было уехать… Если бы он не уехал, его бы расстреляли еще в 1927 году. Он это понимал и сэкономил себе немножко жизни и написал великолепные стихи. А Осип Эмильевич про себя чувствовал, что ему не надо уезжать. Так же и Ахматова.

"Мне сидеть было бы неприятно"

– Ну да… Но вы-то – уехали?..

– Я уехал по очень простой причине: я не политик, не борец… В условиях, которые существовали тогда, при советской власти, меня бы просто съели. Меня бы посадили, а я очень не люблю сидеть в тюрьме, потому что я не борец. Борцу нравится сидеть в тюрьме, он может плевать в лицо своим тюремщикам, как Марченко, не надо его и их всех забывать. Это
благодаря этим людям мы сейчас сидим на кухне, пьем вино и нормально разговариваем…

– Непонятно. А может быть какой-то части номенклатуры просто стало удобно легализовать собственность.

– Ты прав, это серьезно. Но мы же сейчас говорим не об экономике и не о деньгах, а о смысле жизни. И в плане "смысла жизни" эти ребята – прежде всего Сахаров, Солженицын и все диссиденты – это люди, которым мы всем нынешним обязаны. Потому что Россия не изолирована, есть внешний мир, и эти ребята расшатали внешний образ Советской России настолько, что… номенклатура поняла, что она может все переменить, чтобы прибрать к рукам побольше денег… Но тем не менее за ними огромная, огромная заслуга. Включая и Александра Исаевича, которого все сейчас так ругают.

– А вы не считаете, что да, конечно, за ними огромная заслуга, но в то же время "страшно далеки они от народа". Разве результаты последних выборов это не показывают?

– Да, далеки… Народ хочет купить колбасы… А что такое история? История очищает происходящее от так называемого "народа" и его "колбасы" и… Был в советские времена такой прелестный анекдот. Значит, 2050 год. Большая советская энциклопедия. Статья "Брежнев". Брежнев – мелкий тиран эпохи Сахарова и Солженицына… Так ведь оно и есть.

– А вот, кстати, расскажите, пожалуйста, о вашем детстве.

– Москва, Чистый переулок, дом 5 а. Был такой трехэтажный дом, к которому надстроили в советское время еще 3 этажа. Прелесть была в том, что он был рядом с домом пять, в котором жил Патриарх всея Руси. А мы жили в подвале, вчетвером, в комнате в коммунальной квартире – сестренка моя, папа, мама и я. Папочка был казах, женился на русской, и я повторил его биографию – он женился на русской и эмигрировал. Хотя сначала он пытался жить на родине с женой-иностранкой, в Чимкенте. Они три года там прожили, потом поняли, что больше нельзя, и уехали в Москву. По тем временам это была такая же эмиграция, как сегодня в Америку. Долгое время мы жили у моей бабушки, у нее была трехкомнатная квартира, в которой жили 16 человек, потом моему отцу как демобилизованному офицеру дали жилплощадь. Это была "жилплощадь" – комната 16 метров, но это было безумное счастье, потому что наконец-то можно было жить не с 16 человеками. Это было восхитительное время, хотя мы были бедные, папина зарплата составляла 55 рублей, но у нас была замечательная семья, у родителей была любовь, в этой подвальной комнатке с решетками на окнах мы были счастливы… Это было большое счастье, я тогда этого не понимал, а понимаю только сейчас. Конечно, хорошо было бы жить побогаче и получше и прочее, но непонятная и невероятная совершенно вещь – она определяется не материальными компонентами жизни, она определяется компонентой жизни на букву "л" – любовь. Я не изобретаю ничего нового, при этом родители ссорились, мирились, но это был рай. Эдем… По ощущению… цельности бытия. Большой специалист по этому состоянию – Алексей Цветков, который написал книгу "Эдем" – о своей юности в городе Запорожье. Нищей, отвратительной советской юности в отвратительном советском городе Запорожье. Но эта книга – шедевр. Она посвящена любви и тому, как все было хорошо. "Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли…". Потом я учился в школе во Вспольном переулке…

– А после школы куда вы пошли?

– Химический факультет МГУ.

– Ага. И закончили его. Как положено.

– Не только как положено, меня оставили там при факультете. Как хорошего студента. На отделении "коллоидной химии".

– А стихи когда начали писать?

– 4 января 1969 года.

– Нет, серьезно.

– Серьезно, 4 января 1969 года.

– Хорошее стихотворение написали?

– Плохое очень.

– Помните его?

– Не могу. Плохое.

– А до отъезда печатались?

– Еще как. "Студенческий меридиан", "Комсомольская правда"… Что-то такое… То, что нужно было, чтобы начать советскую карьеру.

– То есть вы печатались в Союзе… Ишь ты какой!

– Я не только "ишь ты какой". Меня напечатали 4 или 5 (не помню) ведущих советских издания. Кроме тех, что я назвал, еще была "Юность". Я окрылился. И напечатавшись раз, я решил напечататься еще. И тут они говорят: нет. Мы не можем напечатать вас второй раз. Но почему? Мы не хотим потерять работу. Но я не пишу ничего антисоветского! Они говорят: вы что, идиот? Ну не так, конечно, но смысл был такой. Один раз, "случайно", было можно. Два – нет…

– А как произошло, что вы уехали? Университет, такая хорошая работа…

– Мне было 25 лет или даже меньше. И я понял одну простую вещь: вот я сижу, пишу стишки, не люблю советскую власть. И она меня не любит. Если я останусь, меня рано или поздно посадят. Почему? Я пишу стихи и хочу их где-то печатать. Есть возможность печатать их на Западе. Я послал свою подборку в журнал "Континент". Их напечатали с большим удовольствием. А журнал "Континент" тогдашняя советская власть очень не любила. И меня начали таскать в ГБ.

– Реально вызывали?

– Еще как.

– В "большой дом" или районное отделение?

– В гостиницу "Россия". Там у них был специальный номер.И были добрый и злой следователи. И я понял, что мне надо уехать. Иначе меня посадят. А если меня посадят, мне будет тоскливо. Я повторю то, что уже сказал сегодня. Есть борцы. Борцам сидеть приятно. А мне было бы неприятно сидеть. Я люблю пить водку, разговаривать, ухаживать за девушками… Мне сидеть было бы неприятно.

– А как вы уехали?

– Я женился. Я женился на девушке Лауре, канадской гражданке. У нас потрясающий сын, мы прожили вместе 20 лет… в Монреале. Но познакомились мы здесь, в Москве, она была тут на стажировке. Мы, кстати, прожили в Москве четыре года, пока меня не пригласили уже официально и не сказали: пора думать, Бахыт Шкурлаевич. Либо на Восток, либо на Запад. Подавайте заявление на выезд, а иначе мы будем вынуждены поступить с вами согласно нашим чувствам… Я не ручаюсь за точность цитаты, но смысл был такой.

– Понятно. А что вы делали в Канаде?

– Я работал на "Радио-Канада"… Это не очень важно.

"Я – русский писатель, но чувствую себя казахом"

– Почему не важно? Это же актуально. Сейчас многие думают, чтобы уехать.

– Не-ет… Многие думают, чтобы уехать, но времена изменились. Я вообще не могу сказать, что живу в Канаде. У меня российский паспорт и московская прописка… Ну что, мы приехали в Канаду, Лаурочка была беременна, и я столкнулся с невероятной нищетой.

Настоящей нищетой. Денег не было. Глухо. У нас была Лауркина стипендия, и все. А плюс к этому – этот фантастический удар по голове, когда ты, процветающий московский мальчик, талант, когда у тебя лучшие русские литераторы друзья – и вдруг ты попадаешь в полную пустоту. Пустота. Полная. Ты никто. Канадцам ты не интересен, русских там нет. Сейчас, конечно, есть… Сейчас, кстати, в Монреале я чувствую себя вполне комфортабельно в плане писателя, так как всегда кто-нибудь позвонит и скажет: Бахыт Шкурлаевич, не хотите ли вечер устроить? Но это сейчас. А 20 лет назад там и русской-то речи не было. Пришлось очень сильно биться, как та лягушка, которую бросили в молоко и которая взбила себе масло…

– Что делали?

– На радио пошел работать. Причем я же не знал, что в Монреале есть "русское" радио… На "Радио-Канада" я проработал 10 лет, а потом наступила перестройка, и я понял, что могу продолжать работать на радио до пенсии, а могу ездить в Россию. А поскольку я все-таки русский писатель, то я ушел с радио и пошел на дурацкую работу, которая давала мне возможность ездить в Россию три раза в год. Это был бизнес, и про это я написал роман. Он есть на моем сайте. Это продолжалось года два, а потом все лопнуло. И в середине 90-х я пошел работать переводчиком в Международный валютный фонд, где работаю до сих пор. Переводчик и переводчик, хорошая работа. Но писатель – это публичная фигура, а публичная фигура не должна работать в МВФ. Были скандалы. Сейчас все это близится к концу, и слава Богу, потому что мне все это надоело… Вообще кому интересно, как поэт зарабатывает деньги? Тютчев в последний период своей жизни зарабатывал деньги, будучи председателем Комитета иностранной цензуры. Баратынский был помещиком. Пушкин брал в долг. Мандельштам переводил какую-то фигню. Кто это сейчас помнит?..

– Кто их любит… А вообще где сейчас живете?

– В Монреале. Монреаль – это чудесный город, чудесный… Отсылаю всех желающих к моему роману "Плато". Монреаль – это не Америка, там можно жить. Тихо-тихо. Это что-то типа Ленинграда. Я довольно часто оговариваюсь. Когда я еду в Нью-Йорк, я говорю – в Москву поехал. А когда в Монреаль, говорю: в Питер…

– А про Алма-Ату что скажете?

– В Алма-Ате очень хорошо. В Алма-Ате сидит президент Назарбаев, "отец нации", которого я бы назвал просвещенным тираном. Назарбаев продал весь Казахстан иностранцам, это было, как говорится, "политически трудное, но правильное решение", потому что иностранец приносит с собой не только и не столько деньги, но и культуру работы. Эффект от этого уже очевиден, потому что Казахстан догнал Россию по уровню жизни, хотя еще 5 лет назад они жили, как все республики… Правда, он все же тиран. Эта дурацкая идея со столицей в Астане…

– Ну он боится, чтобы северные земли не отошли к России.

– Они и так не отойдут к России, потому что эмиграция русских из Казахстана в Россию сильно сократилась, в Казахстане и так хорошо. Куда им ехать? Дурацкая идея. Тем не менее Алма-Ата остается, осталась процветающим столичным городом, с интенсивной культурной жизнью, с очень интересными художниками, писателями и поэтами. Когда я приезжаю туда, я просто наслаждаюсь.

– А вы действительно чувствуете себя там… ну как бы дома?

– Конечно. Я там родился. Точнее, родился я в Чимкенте, но это не важно. Я чувствую себя казахом. Это очень смешно. Я – русский писатель, который живет в Канаде, и тем не менее я настаиваю на том, что чувствую себя казахом.

– Давно вы почувствовали себя казахом?

– Всегда. Я когда получал паспорт в 16 лет, в советское время, меня спросили: хотите записаться русским? Я сказал нет, хотя, я тебе говорил, мама у меня русская… Но я поэт, и как поэту мне чрезвычайно приятно чувствовать себя маргинальным человеком. И в каком-то смысле в стороне от всех национальных вопросов. Русские, евреи, все эти дела… Хотя в Казахстане национальной проблемы нет. В нашей компании, когда мы сидим на кухне в Алма-Ате, всех поровну, никто не считается. У меня это вызывает абсолютный восторг.

– Были же волнения в… 1986 году, кажется?

– Были. А сейчас нет. Не стану хвалить Назарбаева, на самые хлебные должности он назначает чиновников-казахов, это правда. Но русские обойдутся, они займутся бизнесом и заработают еще больше денег. В культурном же плане, в плане интеллигенции, я говорю с полной ответственностью, национальной проблемы нет.

– Там такая же "атмосфера", как сейчас в России?

– Нет. Казахстан не воюет в Чечне. А у моих казахских друзей (я имею в виду и русских и казахов) отношение к чеченской проблеме такое же, как в Канаде. А именно: отпустите этих несчастных на свободу, и все. Не лезьте в их дела. Это говорят все. Чего в России я не слышал уже давно. В России все говорят, что их надо раздавить, уничтожить и оторвать им яйца.

– А отношение к Назарбаеву со стороны интеллигенции такое же, как отношение в России к Путину? Там вообще-то… "методология" другая или та же?

– Другая. На мой взгляд, Назарбаев – просвещенный тиран, в отличие от… непросвещенных. Он не подавляет русских, во-первых. Он разрешает свободную экономику. Его можно терпеть… В Алма-Ате можно легко купить газету, где написано, что Назарбаев – тиран и казнокрад. В Москве это невозможно.

– А по ТВ?

– Про ТВ я не могу ничего сказать. Говорят, что телевидение захватили "назарбаевцы", но я просто не знаю. Я не смотрю там телевизор. Но газеты такие есть. Кстати, в Алма-Ате в любом ларьке продаются все российские газеты. И в российских газетах можно напечатать, что Назарбаев – плохой, и эта газета не будет изъята из продажи. Поэтому я не против него, он просвещенный тиран.

– То есть такого страха нет. Никого не сажает.

– Ну в России тоже никого не сажают. Кроме Ходорковского…

– Но в России люди остерегаются говорить о Путине.

– А ты остерегаешься?

– До некоторой степени. Говорю же вот. Немного.

– Боишься, что тебя выгонят с работы?..

Зачем читать?

– Непонятно, чего боюсь. Своих советских воспоминаний скорее… Еще вопрос: вы были знакомы с Довлатовым?

– Мы виделись два раза, у нас были отношения не дружбы, но большого взаимного уважения. Как с Бродским. Он приезжал в Монреаль. Вообще это уникальный пример талантливейшего прозаика, который косил в своей прозе под журналиста. И все думали, что все, что он пишет, это про него. Это, конечно, неправда. Это тонкий и очень четко разработанный прикол. Это легко доказать, потому что то, что он рассказывает про свою жену в разных рассказах, не совпадает. Я сначала думал, что все так и есть. И только потом я понял, что это наколка. Гениальная. Мой самый любимый у него роман "Иностранка"…

– Повесть…

– Да, повесть… Она производит впечатление чистой правды, но ничего этого не было. Не было ни этой Маши, или как там ее звали, ни Довлатова, героя этой повести, который был с ней якобы знаком, – это все придумано…

– Почему вы так думаете?

– Я знаю. Это было придумано, но придумано гениально. Это похоже немного на Бабеля по "приему". Все ведь думали, что это действительно про него, когда он наврал проститутке, что он – "мальчик" у армян, и за это получил бесплатный секс. Бедный Бабель еще при жизни от этого отмывался. Точно так же, как придумал все Довлатов. В этом его гениальность. Все его рассказы, даже "Соло на ундервуде" – это тоже придумано.

– Но ведь это с кем-то происходило?

– Не обязательно. Все его "настоящие" имена и анекдоты из литературной жизни – очень многое придумано.

– Евгений Рейн, у которого я брал интервью (НВ № 43, 2004), сказал, что он подарил Довлатову более 30 сюжетов для его рассказов.

– Тридцать? Почему так мало?.. Ладно. Я специально спрашивал у двух героев анекдотов, которые фигурируют в "Соло на ундервуде": это правда? Они говорили: нет, неправда. Это он придумал.

– Так они вам и расскажут. Как вам показалось, как Довлатов себя чувствовал в Америке?

– Хорошо. Ведь его рассказы печатались в "Нью-Йоркере"… Потом, когда его не стало, мне доставило огромное удовольствие наблюдать, как он становится знаменитым уже в России, его 100-тысячные тиражи, это у Довлатова, который не мог напечатать здесь ни одной книги… Сейчас это немного схлынуло, но схлынуло не потому что Довлатов потерял популярность, а потому что купили полмиллиона его книг, это как минимум – ну сколько можно? Во всяком случае, посмертно Довлатов получил свою славу, причем настоящую славу, и я очень радовался за него. Так как он просто гримировался под журналиста…

– А Бродский, вы близко его знали? Вообще, как вы считаете, вы испытали его влияние как поэт?

– Категорически нет. А знакомы были, но не близко. Я преклоняюсь перед ним, великий поэт, то-се, но я ненавижу эту ленинградскую манеру чтения. В один вечер в Монреале он ухитрился меня и очень обрадовать, и обидеть. Его спросили, кто, на ваш взгляд, лучшие русские поэты сегодня? Он называет кого-то, и среди прочих – мою фамилию, Горбаневскую и еще троих, кажется. Приятно, согласитесь. Особенно потому, что эстетически мы противоположны… А после этого, я же работал на "Радио-Канада", я ему говорю: Иосиф, скажите мне пару слов для радио. Он вдруг говорит: не буду. Я удивился, говорю: Ось, ну какую-нибудь благоглупость скажите, в конце концов… Я же деньги этим зарабатываю. Нет, говорит, не хочу. Я обиделся.

– Неприятно. А почему он отказался?

– Ну устал человек… Я его простил давно. За то, что он сказал перед этим. Я думаю, что его комплимент стоит больше, чем интервью… Хотя, если сказать честно, я его слова всерьез не воспринимаю. Под конец жизни он стал очень мягким и раздавал свои комплименты всем.

Он писал предисловия и послесловия к самым разным поэтам, скажем так… И поскольку, как я уже сказал, мы, как поэты, противоположны, мне его комплимент, в общем-то, ни к чему.

По-настоящему он не должен был меня хвалить. "И до самой кости ранено/ все ущелье криком сокола". Я, допустим, так пока не написал. А Иосиф Александрович и не хотел так писать. Он писал по-другому.

– Я тут недавно читал большое интервью Саши Соколова… И там Соколов, если можно так сказать, "жаловался" на Бродского, говорил, что тот не очень любил настоящих талантов… Препятствовал выходу его книги в "Ардисе", в частности… Правда ли это?

– Сашу Соколова я очень люблю как писателя, и более того, мы личные друзья. А дальше без комментариев.

– Хорошо. Почему?

– Потому. Кого Бродский зажимал?! Больше дел не было у Бродского, как не дать Соколову печататься в "Ардисе". Сашу печатали в "Ардисе" всегда по первому требованию… Вообще Соколов написал два гениальных романа – "Школа для дураков" и "Между собакой и волком".

– Вам нравится "Между собакой и волком"?

– Да. Но для того чтобы понять, что это гениальная книга, ее нужно прочесть восемь раз. Это великий роман.

– Восемь раз. А можно задать неожиданный вопрос? Скажите, а зачем… читать? Не восемь, а
вообще – один раз?

– Я думал, ты спросишь, "зачем нужна литература". Зачем читать?.. Приятно.

– Но это же вымысел. Ладно, мемуары, это "полезно". На чужих ошибках, как говорится… А тут, сидел какой-то х... и что-то придумывал. Вам-то это зачем? Вы же реальный человек, у вас дети. Деньги надо зарабатывать…

– Слава. Вот посмотри наверх. Наверху потолок, а над потолком существует Господь Бог, который там сидит и на нас смотрит. Я в одном стихотворении про Него сказал: "Улыбаясь Марии, Господь один, равнодушно судит живых и мертвых". Идея служения Господу.

Служения Господу Богу, понимаешь? Читаешь хорошую литературу – и чувствуешь рядом Господа. Лучше этого ничего нет. Над вымыслом слезами обольюсь. Вот мы сидим, водку пьем, где-то ходят бабы и бегают детки. Но в реальности есть что-то, что выше нас, гораздо.

Оно и есть искусство – литература, живопись. Без этого была бы "Республика" Платона, в которой все бы друг друга резали и ели…

№16 24 апреля 2005