Страна, ждавшая Ататюрка

Упущенный шанс Узбекистана

Максим АРТЕМЬЕВ

Последние трагические события в Ферганской долине заставляют внимательней всмотреться в происходящее в Средней Азии. После развала СССР в 1991 году, этот регион фактически выпал из поля внимания российских СМИ, появляясь в нем лишь в связи какими-то экстраординарными событиями. Как жили на огромной территории все эти пятнадцать лет десятки миллионов наших сограждан, оставалось совершенно неизвестным, да и, если честно, малоинтересным.

Но история жестоко мстит за пренебрежение. Возникший почти вдруг кровавый мятеж в "благополучном" Узбекистане, о котором ничего, по сути, кроме того, что президентом там – Ислам Каримов, мы не знали, заставил запаниковать отечественную политтусовку, запричитавшую об угрозе "зеленой" революции. Но существуют ли к тому предпосылки?

Постсоветская история государств Средней Азии – несмотря, на сходные стартовые условия, оказалась радикально различной. Анализируя их настоящее и недавнее прошлое, всегда стоит помнить, что республики Средней Азии суть порождение ленинской национальной политики. До 20-х годов национальное самосознание в этом регионе отсутствовало напрочь, заменяясь родовым или же династийным суверенитетом ханств и эмиратов. Никакого четкого понятия об узбеках и таджиках не существовало. В ходу был термин "сарты", коим обозначалось оседлое население кишлаков и городов. Зачатки народности существовали лишь у кара-киргизов и туркмен, но у последних племенное сознание превалировало.

На протяжении веков главной объединяющей силой в Средней Азии был ислам, усвоенный особенно глубоко оседлыми жителями. Консервативное общество, с развитым общинно-квартальным сознанием ("махалля") лишь поверхностно усвоило признаки "советского" человека, пребывая целиком во власти традиций. Вынужденно отказавшись от чадры, арабской письменности и многоженства, туркмены, узбеки и таджики сохранили основные принципы привычной жизни.

Горбачевская перестройка оказала слабое влияние на жизнь в Средней Азии. Антикоррупционная кампания ("дело Гдляна и Иванова"), была принята в штыки, поскольку несла угрозу традиционным ценностям. ("Начальник для того и начальник, чтобы властвовать и брать" - во-первых; а, во-вторых: "мой сосед по кварталу всегда прав, даже если он не прав"). Массы пребывали в восточном фатализме, и потому ниязовы-каримовы легко удержали власть уже без КПСС и СССР. Попытки же народной активности в 1989-1990 гг. неизменно выливались в беспорядки, кровавые погромы и резню иноплеменников.

В Таджикистане, где влияние ислама было особенно сильно, а элита – неконсолидирована, переход от советской эпохи к постсоветской прошел весьма драматично. В начале 1990-х исламистам там на короткое время удалось захватить властные рычаги. Однако удержать их они не сумели. Победителем в разгоревшейся гражданской войне стала новая элита, генетически связанная с прежней советской, но значительно более молодая. Ей в конечном итоге удалось частично инкорпорировать, частично выдавить исламистов, создав некое подобие стабильности.

Конфликт в Таджикистане, разумеется, не преодолен, риск его возобновления по-прежнему велик. Однако парадоксальным образом опасность уравновешивается тем, что именно таджики оказались наиболее подвижным народом, сотням тысяч двинувшимися в Россию на заработки. В этом смысле исламизму в республике поставлен надежный заслон. Таджики в Москве не только спасаются от нищеты, но и стремительно, порой и помимо своей воли, приобщаются к западной урбанистической культуре. Для смуглых дворников, строителей, грузчиков самая дешевая модель мобильного телефона значит больше, чем шариат и пятиразовая молитва. К тому же с метлами и за прилавками все больше видно таджичек, получающих в России первые уроки эмансипации. Об этом, пожалуй, стоит задуматься многим возмущающимся "понаехавшими" - таджики, работающие в Москве, как гарантия того, что Таджикистан не станет истовым рассадником радикального ислама – цена вполне подходящая.

Почти анекдотичным путем, воплощающим худшие стереотипы о менталитете жителей Центральной Азии, пошло постсоветское развитие Туркмении. Сапармурат Ниязов, опираясь на вековую покорность баю, создал удивительное государство, в котором получают воплощение самые смелые его фантазии. Удивительно, как в этом вполне образованном человеке, много лет прожившем в Питере, когда-то верном союзнике Горбачева, подспудно таились замашки Нерона и Ким Ир Сена. Лишившись надзирающего ока московского "Большого Брата", он словно решил пожить в свое удовольствие, немало не смущаясь, что о нем думают во всем свете, благо, бездонные запасы газа это позволяют.

Впрочем, Туркменистан, да и Таджикистан – далеко не основные игроки региона. Настоящей региональной державой Средней Азии, безусловно, является Узбекистан, чье население вдвое превосходит население его соседей вместе взятых. По идее, политические и экономические процессы в Узбекистане могли задать тон всей Центральной Азии. Однако произойти такое могло лишь при условии, если бы страна выбрала четкий и эффективный проект развития. По большому счету, вполне уместен вопрос: "Почему Ислам Каримов не стал центральноазиатским Ататюрком?" Проблемы и выбор, стоявший перед обоими лидерами, в чем-то были довольно схожими. Первый светский лидер Турции пришел в 1922 году к власти в стране, являвшейся признанным центром мусульманского мира. Турок как нацию предстояло еще создать, поскольку у османских тюрок религиозное сознание подменяло национальное.

Но в том-то и заключалась гениальность Мустафы Кемаля, принявшего первую в истории Турции фамилию – Ататюрк и заставившего последовать за собой всех сограждан, что он сумел подавить исламизм в едва ли не самой фанатичной стране мира и направить ее развитие по европейскому пути, заставив перевести Коран на турецкий, запретив шариат, арабский алфавит, религиозные братства и даже традиционные фески, введя взамен латиницу, швейцарское гражданское право, итальянский уголовный кодекс и немецкий процессуальный. Благодаря Ататюрку Турция стала единственной светской страной среди мусульманских, и уже стоит на пороге Евросоюза, продолжая интенсивно модернизироваться.

Ничего подобного совершить Ислам Каримов не смог. Унаследовав от СССР республику с относительно развитой экономикой (в сравнении с тем же Афганистаном или Бангладеш), с населением, привыкшим к светскому государству, он мог бы продолжать модернизацию, но уже на рыночных рельсах. Но, озабоченный более всего сохранением личной власти, Каримов не проявил мудрости Ататюрка, растеряв достижения советской эпохи, не предложив ничего взамен. Рыночные механизмы по-прежнему в зачаточном состоянии, административный произвол, в том числе запрет на миграцию в города, велик.

Острейшей проблемой перенаселенного Узбекистана является высокая рождаемость, особенно в Ферганской долине, где почти восемь миллионов человек, занятых преимущественно в сельском хозяйстве, проживает на территории менее половины Московской области. Но предложить, подобно Дэн Сяопину, политику "одна семья – один ребенок", Ташкент не осмеливается, затягивая веревку на собственной шее. В результате население, еще помнящее относительно зажиточную и спокойную жизнь в СССР, стремительно нищает, не имея никаких перспектив.

Ислам Каримов позиционирует себя перед Западом и Россией в качестве заслона исламскому фундаментализму. Такая опасность, действительно, существует, но избежать ее (как учит опыт неудавшейся "белой революции" в Иране) можно лишь постоянно разъясняя обществу выгоды модернизации, привлекая его в качестве равноправного партнера. В противном случае, не получив ничего от светского курса, массы неизбежно обратятся (на собственную погибель) к архаичной утопии.

17.05.2005