Иола Монахова: "В Андижане было убито как минимум четыреста человек" 08:24 06.06.2005
Иола Монахова: "В Андижане было убито как минимум четыреста человек"
Иола Монахова – одна из немногих журналистов, побывавших в Андижане вскоре после произошедших там трагических событий. По своему происхождению она русская, хотя с раннего детства живет в Соединенных Штатах. В качестве фотографа сотрудничает с газетой "Нью-Йорк Таймс". Работала в Афганистане, Ираке, Иране, Палестине. Она – единственный представитель "Нью-Йорк Таймс", которому удалось попасть в Андижан, поэтому ей пришлось одновременно и фотографировать, и готовить репортажи.
- Иола, каковы ваши впечатления от увиденного в Андижане?
- Когда я прибыла в Ташкент, то пять дней не могла попасть в Андижан, потому что этот город был абсолютно закрыт, дорога была перекрыта, и моя первая попытка туда попасть оказалась безуспешной. Позже я все же проникла в этот город и вместе с корреспондентом ИА "Фергана.Ру" мы ходили по махаллям и разговаривали с семьями людей, которые потеряли своих близких. Больше всего меня поразило, что везде стояли поминочные скамейки, и что такие семьи разыскать было очень просто – нужно было просто спросить: "Извините, а кто тут у вас погиб"? И сразу ребята на улице говорили: "Вон у того сын погиб, а у этого брат погиб". Таких людей было очень много, и мы записали очень много грустных историй.
- Вы знаете, что официальная цифра погибших – 173 человека, а неофициальная – тысяча и больше. Как вы полагаете, какая из них ближе к истине?
- Я думаю, довольно точно мы можем сказать, что убитых было как минимум четыреста. Насчет тысячи не знаю – это сложно оценить. Доказательством такого количества погибших можно считать свидетельства о смерти, которые выписывались в морге и выдавались семьям вместе с трупами. Оказалось, что у некоторых мертвых были ярлыки с номерами на большом пальце ноги. Сама я таких ярлыков не увидела, но я узнала, что ярлыки соответствовали номерам, написанным на свидетельстве о смерти. Там были и очень большие, и маленькие номера. Например, я помню номер 370 – это был самый высокий номер, который я видела на справке. Я его даже сфотографировала. Некоторые упоминали номера 400 с лишним, а один человек рассказал, что у его родственника был номер 20. И мы поняли, что эта нумерация началась не в начале года, а сразу после этих событий – они начали с нуля и дошли до такой вот высокой цифры. Плюс к этому есть люди, которых семьи сразу подобрали на улице, в морг не относили и сами похоронили, плюс мы видели примерно 45 могил неопознанных людей в Боги-Шамале, и я даже не знаю, прибавлять ли их к этому числу.
- Боги-Шамал – это место, где массовое захоронение?
- Нет, это нельзя назвать массовым захоронением. Там рыли большие могилы на два человека, между которыми клалась перегородка. Каждое тело обозначено маленькой гранитной плиткой с номером, и номера доходят до 45-47.
- А кто вам показал это место?
- В городских кварталах, махаллях распространились слухи, что там находятся много новых могил. Кроме этого, я встретила одну семью, которая нашла своего родственника в Боги-Шамале. Они пришли в морг и увидели там на стене фотографии неопознанных людей, и когда на одной из них человек узнал своего брата, ему сказали, что тот похоронен в Боги-Шамале. Они поехали туда, выкопали его, привезли домой и перехоронили на обычном кладбище. И поэтому на следующий день мы тоже поехали в Боги-Шамал и увидели те могилы.
- А что вас поразило больше всего после всех этих событий?
- То, что все это скрывается. Это тоже кажется преступлением, потому что эти ужасные события произошли, а государство старается надвинуть на это крышку, чтобы информация о них совсем не выходила.
- Как это скрывается?
- Например, в Андижан не допускают журналистов. Иностранные журналисты не смогли туда проехать, местным журналистам угрожали, когда они там работали, забирали у них аппаратуру. А потом по махаллям распустили слухи, что тем, кто разговаривает с журналистами, придется плохо. Все официальные органы стараются помешать работе журналистов. И не только журналистов – еще есть гуманитарные группы, которые хотят попасть в Андижан, чтобы посчитать пострадавших и понять, что там произошло – их тоже не пускают. Работать можно только неофициально, причем в любой момент власти могут схватить журналиста и выслать. Или журналист волнуется, что у семьи, с которой он разговаривает, будут проблемы. С одной стороны мы стараемся, чтобы эти события не удалось замолчать, потому что это огромное преступление и нужно миру об этом рассказать, с другой стороны мы не хотим, чтобы с людьми, которые уже пострадали, потеряв своих родных, еще что-то случилось из-за того, что они об этом рассказали.
- Сколько времени вы провели в Андижане?
- Шесть дней.
- Вы видели там иностранную прессу или журналистов, работающих на местные СМИ?
- Я встретила там журналистов из Би-би-си, которые там были два дня. Кроме них я не видела в Андижане никакой иностранной прессы, никакой прессы вообще. Вместе со мной работал корреспондент сайта "Фергана.Ру", а больше никого из журналистов мы не видели. Мы ходили там единственные, нас уже все знали… Как я поняла, те узбекские журналисты, которые находились там во время событий, сделали все, что могли. Они были напуганы и уже разъехались, потому что слишком долго там находиться трудно – каждый день ощущается возрастающая угроза. Хотя эти журналисты почти все работают на иностранные СМИ… А местных журналистов я там не видела.
- Обращались ли вы за какой-нибудь информацией к узбекским властям?
- Я приехала в Узбекистан с искренним желанием сотрудничать с властями. Я думала, что все будет делаться официально, что они нас аккредитуют и дадут нам возможность выполнить нашу работу. Но нас не только не аккредитовали – даже не подняли трубку, когда я звонила в МИД. Мне сообщили, что обращаться нужно к Атабеку Хамраеву, и я ему звонила как минимум сотню раз. Трубку подняли только раз и сообщили, что он сейчас спустится. Прошло полтора часа, но он так и не спустился. Что интересно – когда я пришла на брифинг в Генпрокуратуру, куда неожиданно приехал сам президент, то выяснилось, что я внесена в список журналистов, которым разрешено присутствовать на брифинге. Значит, они знали, что я тут работаю. Наши материалы для аккредитации мы выслали по факсу, и они у них были. Однако мне не только не дали аккредитацию, но даже не отказали в ней – они просто не брали телефонную трубку. И мне пришлось работать без аккредитации.
- Вы можете рассказать, как попали в Андижан?
- Просто благодаря Богу. Когда я попыталась проехать туда первый раз, меня не пустили. Я ехала с другими журналистами, и, увидев, что мы журналисты, нас не пропустили даже через перевал Камчик. А во второй раз у меня получилось. Но я не буду слишком много об этом рассказывать… По дороге миллион людей едет на машинах, я была в одной из этих машин и пробилась. Можно прорваться, хотя это очень рискованно. Но мне было очень важно увидеть все своими глазами, поговорить с людьми, ведь в Ташкенте очень трудно получить информацию.
- Что вы можете сказать об Андижане и об Узбекистане в целом, о причинах андижанских событий?
- На мой взгляд, Узбекистан обладает очень многими дарами природы. Люди доброжелательные, природа роскошная, страна мне очень нравится. И поэтому вдвойне грустно оттого, что, как я заметила, люди в Узбекистане живут очень бедно. Например, в Андижане один человек не мог отремонтировать свою крышу, потому что это стоило бы ему 5000 сумов. Это пять долларов, но для него это были огромные деньги. Ужасная бедность. И все единогласно говорили, что собравшиеся на митинг возле андижанского хокимията высказывались о тяжелой жизни, о том, что в стране плохие условия для предпринимательства, что налоги и таможенные пошлины большие, что бизнес зажимается. И когда я смотрю вокруг себя и вижу, что тут есть все – природные богатства, газ, хорошие условия для сельского хозяйства, люди очень умные и образованные, осталась советская инфраструктура, так спрашивается – почему люди так плохо живут? Среди тех, с кем я разговаривала, я не видела террористов, людей, которые хотели бы что-то сделать силой – это были люди, которым очень тяжело, и когда пришел момент и они смогли об этом сказать после многих лет молчания, то они начали высказываться. Я была в Узбекистане еще год назад, после взрывов, и еще тогда удивлялась, что в таком репрессивном обществе люди уже год назад открыто говорили о своих бедах. Они видели, что мы журналисты, подходили к нам и спрашивали – вы знаете как тут плохо? Люди не могут об этом молчать, они не понимают, почему они так плохо живут.
- А какое впечатление на вас произвел президент?
- Очень харизматичный. Он очень красиво говорит, убедительно. И я понимаю, почему многие люди ему доверяют – он хорошо владеет риторикой, хорошо формулирует мысли. Поэтому, когда он что-то говорит, то кажется, что это действительно так, что он говорит правду. Но потом цифры доказывают, что президент был не откровенным.
- У вас есть прогнозы относительно дальнейшего развития ситуации в Узбекистане?
- Мне кажется, что-то изменится, должно измениться, потому что сегодня узбекский народ несчастлив. И если он несчастлив, он долго жить так не будет – что-то должно произойти. Это вопрос масштаба и времени, произойдет ли это завтра или через десять лет. И какие у всего этого будут последствия, я сказать затрудняюсь.
Примечание. Все упоминающиеся в интервью номера врачебных свидетельств о смерти округлены, чтобы избежать преследования людей, общавшихся с журналистами.
Записала Инера Сафаргалиева
5.06.2005
|