Закат Европы?
Когда после Первой мировой войны Освальд Шпенглер завершил свой грандиозный труд, ставший впоследствии известным как "Закат Европы", одни считали его провидцем и оракулом, другие – научным шарлатаном, мистиком или, в лучшем случае, пессимистом. Европа после Шпенглера пережила еще одну военную катастрофу, затем сорокалетний раскол, воссоединение и до последнего времени двигалась в направлении единого государства. Но ответ на вопрос, поставленный великим немецким философом, до сих пор не получен: что есть Европа – культура или цивилизация?

Мурат ЛАУМУЛИН
Алматы

Более того, современная история развития Европейского Союза поставила бы перед Шпенглером еще одну дилемму: что такое ЕС – это больше экономический или политический союз, единое федеративное государство или же конфедерация, Евросоюз – это серьезный геополитический игрок или просто-напросто таможенное и валютное пространство?

Прошедшие в начале июня референдумы во Франции и Нидерландах показали, что население в "старой Европе" вовсе не довольно тем, как развивается ЕС. Таковыми оказались больше половины французов и свыше шестидесяти процентов голландцев. Но мотивация у протестного электората в этих странах различная. Во Франции против Европейской конституции объединились как левые, так и правые силы. Причем это те силы и те слои населения, на которые в судьбоносные времена мог рассчитывать республиканский режим. Прошедший референдум как раз и был таким судьбоносным моментом. Об этом говорил гражданам с пылкостью лучших традиций голлизма президент Республики Жак Ширак в трех беспрецедентных выступлениях по национальному телевидению, пытаясь убедить их поддержать конституцию единой Европы.

Но левых не устраивала социальная составляющая проекта конституции, правых – чрезмерный либерализм в иммиграционной политике. Таким образом, голлистский проект единой Европы от Гибралтара до Немана (а его автор – ученик и соратник де Голля Валери Жискар д’Эстен) был успешно провален. В геополитическом плане ЕС как геопроект Парижа и Берлина был отброшен назад по меньшей мере на пятнадцать лет.

Блестящая изоляция Англии

Голландцами двигало возмущение нарушениями Пакта стабильности и развития со стороны лидеров ЕС, мотора евроинтеграции – Франции и Германии, которые постоянно требовали от всех соблюдения соглашения, но в последние два-три года сами беззастенчиво нарушали его. Чтобы понять суть такой коллизии с Пактом стабильности, следует как более внимательно присмотреться к самому соглашению, так и взглянуть в суть того, что недавно называлось Европейским сообществом, до этого – ЕЭС, а еще раньше – "Общим рынком". На деле Евросоюз как универсальное пространство не существует. В реальности есть как бы несколько евросоюзов, не совпадающих друг с другом: валютный (Еврозона, в которую входят 12 государств), пограничный (Шенгенский режим, охватывающий 14 стран), единый рынок труда, включающий 12 старых членов ЕС и препятствующий трудовой миграции из новых участников. Кроме того, существует "атомная Европа", "Европа угля и стали" и множество других объединений. Всех вместе их еще 20 лет назад именовали Европейскими сообществами – именно так, во множественном числе.

Но настоящая Европа, ее сердцевина – это Европейский Экономический и Валютный Союз (ЭВС), а вовсе не громоздкое сооружение под названием ЕС. Именно ЭВС сыграл ключевую роль в европейской интеграции в прошлом, и, по-видимому, ему придется сыграть такую роль в интеграции политической. В настоящее время ЭВС сталкивается с двояким вызовом: со стороны процессов глобализации и необходимости внутренней модернизации. Первый вызов связан с обостряющейся мирохозяйственной конкуренцией, второй – с очевидной утратой европейской экономикой необходимой динамики, гибкости, инновационности, и как следствие – конкурентоспособности на глобальных рынках.

Несмотря на внешне значительный рост ВВП стран ЭВС в период 1993–2003 годов (свыше 25 проц.), слабым местом ЭВС являлось отсутствие гармонизации циклов развития отдельных экономик. Ярким примером являются бывшие аутсайдеры: Ирландия, которая за последние пятнадцать лет по темпам своего развития превратилась в своеобразного "кельтского тигра", и Португалия, обогнавшая по темпам развития Германию. В то же время единая денежная политика ЭВС (ее апофеозом стало введение евро в 1999–2002 гг.) вышла из фазы эксперимента и вроде бы доказала свою эффективность. Но и здесь запрятаны свои подводные камни: дело в том, что финансовая политика стран-участниц все еще остается прерогативой национальных правительств.

Наиболее продуманной, следует отметить, была политика Великобритании с ее историческим отказом в 1992 году от механизма обменных курсов ЭВС, которая как раз и была построена на понимании асимметрии экономических циклов британской экономики и стран континентальной Европы. В 1997-м Лондон предпринял другой важный шаг, выведя монетарную политику из сферы компетенции правительства и предоставив Банку Англии операционную независимость. А в это время Европейскому центральному банку (ЕБЦ) приходилось иметь дело сразу с двенадцатью правительствами стран Еврозоны, каждое из которых старалось проводить свою бюджетную политику. В результате Лондон за это время превратился во второй после Нью-Йорка мировой финансовый центр. И именно Лондон взял на себя львиную долю корпоративных слияний и поглощений, которые прокатились по странам Еврозоны в последние годы. А ведущие американские и японские банки рассматривают Лондон как плацдарм для финансовой интервенции в Евросоюз. Таким образом, традиционная английская политика "блестящей изоляции" приносит свои плоды и в XXI веке.

Однако многие эксперты полагают, что неучастие Великобритании в зоне евро – это временное явление. В результате описанных выше процессов происходит своего рода "европеизация" британского бизнеса, оригинальное наложение коммунитарного по своей сути экономического механизма ЕС на британскую хозяйственную систему. Практически 99 процентов правовых норм ЕС в области создания единого внутреннего рынка уже инкорпорировано в британское законодательство. Внешнеэкономические связи Великобритании переориентируются на континент. К лету этого года, особенно после очередной победы лейбористов на выборах, складывалось впечатление, что вступление Британии в Еврозону – вопрос ближайшего времени. Но провал голосования по Евроконституции во Франции и Нидерландах отодвигает для правительства Блэра необходимость выходить с референдумом по этому вопросу. Тем более что неустойчивое большинство лейбористов в парламенте может превратить референдум по конституции ЕС в вопрос об их дальнейшем пребывании у власти.

На случай провала референдума по Евроконституции, который закрыл путь к политическому союзу, у Блэра существует своего рода запасной план, предлагающий превратить Европу в огромную зону свободной торговли с минимальным уровнем регулирования. Франция, выступавшая против "англосаксонской" модели, в случае развития событий в ЕС по такому сценарию рискует занять место, которое в Европе традиционно принадлежало англичанам, то есть остаться в гордом одиночестве.

Испытательный полигон

Но вернемся к злополучному Пакту стабильности и роста, принятому в соответствии с Маастрихтским договором (1992 г.). Пакт предназначался для координации экономической и финансовой деятельности в зоне ЭВС и представлял собой главное дисциплинирующее средство с целью не допускать перекладывание издержек неограниченных заимствований (как правило, на поддержку социальных программ в бюджете) какого-либо отдельного государства на Сообщество в целом. Пять стран ЭВС (ФРГ, Франция, Португалия, Италия и Греция) уже неоднократно нарушали пакт, а Греция вообще начала свое вхождение в Евросоюз с того, что обманула Брюссель, занизив размеры своего бюджетного дефицита. Париж и Берлин постоянно борются с искушением преодолеть экономический спад и высокую безработицу с помощью неокейнсианских методов, то есть через стимулирование спроса с помощью роста бюджетных расходов. Канцлер Шредер уже открыто стал говорить о пересмотре Пакта и отмене жесткого трехпроцентного потолка дефицита госбюджета.

Но Пакт все же сыграл свою позитивную роль в истории ЕС: уже к 2000 году страны ЭВС достигли высокой степени сбалансированности бюджетов. Но кризиса все-таки миновать не удалось. И здесь мы выходим к проекту Европейской конституции, которую недавно фактически провалили французы и голландцы. Конституция представляла собой шкатулку с секретом: она заметно ослабляла положения Маастрихтского договора: вместо "неинфляционного роста" там идет речь о "сбалансированном росте". Этот факт доказывает, что руководство Германии и Франции не было готово к прозрачным, четким и жестким процедурам, обеспечивающим выполнение Пакта.

Таким образом, именно Пакт стабильности и роста стал средоточием социально-экономических и политических проблем Евросоюза. Пакт задумывался как "инструмент деполитизации денежной политики", то есть средство заставить правительства при осуществлении расходов думать не только о своих обязательствах по отношению к собственному электорату, но и о стабильности финансовой системы всего Союза. Пакт должен был стать испытательным полигоном, а затем и первой ступенькой к общей бюджетной политике ЕС. Но за прошедшее десятилетие он вскрыл неполноту интеграции и конвергенции, наличие существенных политических провалов и институционального несовершенства и сбоев под влиянием внешних факторов, которые в условиях глобализации становятся все более сильными.

Новая "старая Европа"

Итак, очень скоро мы увидим другую Европу, с новым политическим лицом. Последние события примерно показали, в каком направлении движется ЕС, чего хотят и чего не желают его элиты и простые граждане.

В последние полтора десятилетия правящие политические элиты Евросоюза (по крайней мере, во Франции и Германии) упорно толкали ЕС в сторону создания единого государства со всеми атрибутами имперского образования или как минимум – крупной геополитической силы. Граждане "старой Европы", в том числе французы и немцы, однозначно высказались против этой затеи. Но их "нет" прозвучало несколько запоздало: Евросоюз уже провел расширение своих рядов за счет государств, большинство из которых отвечали стандартным требованиям Брюсселя с большой натяжкой.

На ниве геополитических амбиций складывались удивительные политические комбинации: сначала альянс социалиста Франсуа Миттерана и правого политика с замашками реваншиста Гельмута Коля, а затем – трогательный союз голлиста Ж. Ширака с немецкими левыми – социал-демократом Г. Шредером и эколеваком Й. Фишером. Но всех их объединяло одно: ясное понимание, что необходимо создавать сильную Европу, которая сможет единым фронтом выступать на поле битвы глобализации; и что это могут сделать только объединенные политические воли Франции и Германии. Как выяснилось впоследствии, их объединяли также антиамериканизм – у Ширака прирожденный, голлистский, а у Шредера и Фишера – реликтовый, вынесенный из 1968 года, а также невольное уважение к России (и ее лидеру) и плохо скрываемое пренебрежительное отношение к "новой Европе".

Французский президент и не пытался скрывать это отношение к восточноевропейцам во время иракского кризиса, проронив историческую фразу о том, что у поляков была прекрасная возможность промолчать, но они ею не воспользовались. Но и в последнее время Ширак продолжает радовать публику и журналистов своим красноречием. Сразу же после злополучного референдума у него вырвалось: вот теперь правительство сможет наконец заняться национальными проблемами. Получается, что все эти годы Елисейский дворец был занят не французскими, а общеевропейскими вопросами в ущерб собственным интересам.

Немецкий канцлер высказывается более сдержанно, но у него другие проблемы: будучи политиком левого происхождения, социал-демократом, он вынужден был все годы своего канцлерства делать прямо противоположное целям и задачам СДПГ – демонтировать знаменитую немецкую модель социально-рыночной экономики, то есть избавить от чрезмерного груза социальных обязательств и освободить руки капиталу. Эта стратегия была также частью германской политики в ЕС. Но, судя по нарастающему в ФРГ кризису, ему это сделать не удалось. В то же время, пытаясь приступить к демонтажу, Шредер прикрывал свою стратегию псевдосоциалистской риторикой. В это время его противники – правые христианские партии – перехватили социал-демократические лозунги и сейчас уверенно двигаются к власти под лозунгами спасения немецкой социально-рыночной модели, прекрасно понимая, что последняя давно превратилась в неподъемный груз для германской и европейской экономики.

Грядут перемены

Итак, что мы увидим в ближайшие годы на политическом поле Европы? Здесь назревают удивительные перемены. Во Франции происходит смычка между левыми силами и правыми националистами. Общее у тех и у других – стремление сохранить социальную составляющую системы. Кроме того, у социалистов точно такие же страхи, как и у крайне правых: безработица, возможный наплыв иммигрантов из Восточной Европы, бегство капитала на Восток, заявка Турции на вступление в ЕС. Как считают левые из других европейских стран, действия социалистов на референдуме – величайший позор для французских социалистов.

Кроме того, мощным объединяющим фактором может стать антиисламизм: у правых – ксенофобский, а у левых – секуляристский. И наконец, и коммунисты и лепеновцы располагают мощной социальной базой и пока еще могут выводить на улицы настроенные по-боевому многотысячные демонстрации. Кто знает, может быть, через десять–пятнадцать лет только они и смогут спасти республику от глубокого кризиса.

В Германии формирование новой политической силы будет протекать несколько по-иному, но также с удивительными метаморфозами. В настоящее время происходит смычка между левым крылом социал-демократов, недовольных перерождением Шредера, и восточногерманскими коммунистами из Партии демократического социализма (ПДС). Обе партии выигрывают от этого альянса: левые эсдэки получают мощную электоральную поддержку в бывшей ГДР, а "восточники" смогут наконец избавиться от имиджа региональной партии и выйти на общефедеральный уровень. Кроме того, в лидеры они получают популярнейшего политика ФРГ – О. Лафонтена, "красного Оскара". В идеологическом плане у саарских и рейнских социал-демократов и наследников хонеккеровской СЕПГ никаких разногласий нет. Тем самым сбывается шутливое предсказание одного журналиста: в ответ на то, что во главе консервативной западногерманской партии (ХДС) встала женщина – осси с правыми взглядами, протестантка (Ангела Меркель), ПДС должен возглавить мужчина – весси с левыми взглядами, католик и социалист (Оскар Лафонтен).

Возвращение "красного Оскара" в большую политику не только вызовет лихорадку на европейских биржах, как это бывало прежде, но в корне может изменить традиционный политический баланс сил. Таким образом, выход на политическую сцену "новых левых" выступит катализатором объединения всех левых сил "во имя спасения социального характера Германии и Европы" от политики правых. А то, что А. Меркель во главе коалиции ХДС/ХСС и либералов продолжит начатый Шредером и Фишером демонтаж старой социально-экономической модели, можно не сомневаться.

Что скрывала конституция

Перспективы развития зоны ЭВС представляются не очень вдохновляющими: среднегодовые темпы роста останутся на уровне 1,5–2 проц., а главный бич ЕС – безработица будет колебаться между 7 и 9 проц. Это означает, что решения Лиссабонского саммита (снижение уровня безработицы до минимального уровня) придется положить под сукно, а социальное (и следовательно – политическое) напряжение в Европе будет возрастать. Мы не говорим о влияния на рынок труда такого фактора, как расширение ЕС, как уже состоявшееся, так и запланированное.

Уже сегодня в Брюсселе плохо представляют, как дальше интегрировать десять новых членов Союза, принятых по политическим соображениям в состав ЕС год назад. И тем более у брюссельских стратегов волосы встают дыбом при мысли о необходимости принимать в свой состав бедную Болгарию, коррумпированную Румынию, мафиозную Албанию, авторитарную Хорватию и мусульманскую Турцию.

Весь этот клубок противоречий и проблем, которые сопровождают сложный процесс развития Евросоюза, тесно связан с главным парадоксом ЕС: несмотря на официально провозглашенный демократизм Европы и ее институтов, в реальности европейскому управлению в целом присущ так называемый "демократический дефицит", который в свою очередь вытекает из двух политико-институциональных проблем. Первая состоит в том, что степень парламентского контроля за принятием решений в Европейском совете и Совете Союза ограничена. Вторая проблема – это Европейская комиссия, которая является главным инициатором новых политических шагов в ЕС и также фактически остается вне демократического контроля и влияния.

Поэтому население отдельных государств должно выражать свое мнение по вопросам европейского развития на национальных референдумах. Таким образом, главное противоречие Евросоюза состоит в том, что легитимность принимаемых решений находится в прямой зависимости от экономической политики, что делает ее особенно хрупкой. Главной цели ЕС – сохранению экономической стабильности – постоянно приносится в жертву другой стратегический компонент – повышение производительности труда. Тем самым политическая легитимность (жизнеспособность национальных правительств стран ЕС) нуждается в развитии таких политико-экономических структур на уровне Евросоюза, которые взяли бы на себя ответственность за экономические и социальные риски всей общеевропейской стратегии.

А в настоящее время за решения, принимаемые кулуарно брюссельскими бюрократами, несут ответственность конкретные правительства в национальных столицах, что наглядно продемонстрировали референдумы. Это означает, что отвергнутая на них концепция формирования единого политического и экономического механизма, то есть идея единого европейского государства, что и было спрятано внутри огромного семисотстраничного документа Евроконституции, по-прежнему актуальна, и эта актуальность в перспективе будет только возрастать.

№12 (139) 15 - 28 июня 2005