КИТАЙ И ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ: МНЕНИЯ ЭКСПЕРТОВ

И почти никто не говорит о центральноазиатском векторе китайской политики, о намерениях руководства КНР на постсоветском пространстве. То есть существуют, разумеется, эксперты, которые уделяют этой проблеме достаточное внимание, но сами они вниманием обделены.

Настоящий обзор призван восполнить этот пробел.

Азия опять становится центральной

С 40-х годов ХIX века и до 1907 года в системе международных отношений существовал феномен под названием "Большая игра". Его сутью было противоборство двух империй – "морской" – Великобритании и "сухопутной" -– России – на Кавказе, в Передней и Центральной Азии. Официально это соперничество прекратилось с заключением англо-российской конвенции 1907 года, которая стала этапом на пути создания Антанты – военного союза Великобритании, России и Франции. Однако парадоксальность складывающегося ныне положения в центральноазиатском секторе мировой политики позволяет говорить о "новом издании" Большой игры. На этот раз ее участниками, помимо России, претендующей на особый статус в рамках постсоветского пространства, стали США, Евросоюз и Китай. Обеим великим державам, судя по нарастающей активности КНР в центральноазиатском регионе, предстоит иметь дело с серьезным конкурентом, порожденным их же поисками союзника в борьбе друг с другом. Конкурентом, действующим совершенно по другим, нежели Россия, США или Европа, правилам.

Причинами ожесточенной борьбы за бывшую советскую Среднюю Азию были как ее ресурсы, так и геостратегическое положение. Американские специалисты из корпорации RAND Пол Хенци и Эндерс Уимбуш так оценивали значимость кавказско-центральноазиатского геополитического пространства: "Лучшие надежды развитого мира на то, чтобы в ХХI веке избежать энергетической зависимости от Саудовской Аравии и стран Персидского залива, обращены к ресурсам каспийского бассейна и внутренних частей Центральной Азии, расположенных на пути к пустыне Такла-Макан в Западном Китае. Страны, обладающие этими потенциальными богатствами, рассматривают их как ключ к своему будущему".

Происходившее на юге СНГ в 1990-е годы впервые стали замечать эксперты по центральноазиатскому региону; аналитики, изучающие политические риски, и политические комментаторы, стремящиеся определить основных участников центральноазиатского сектора международной политики с точки зрения увеличения внутриполитической значимости для региона так называемого внешнего фактора. Так, в частности, Ф.М. Хамраев – представитель в Узбекистане журнала "Центральная Азия и Кавказ", издающегося в Швеции,– отмечал: "Главными задачами стратегии Китая в отношении Центральной Азии являются, во-первых, обеспечение стабильности на своих западных границах и содействие реализации программы ускоренного экономического развития Запада КНР. Во-вторых, обеспечение гарантированного доступа к источникам энергии для быстро развивающейся своей экономики. И, в-третьих, противодействие доминирующему влиянию США на экономическом, политическом и военном уровне".

Внешний и внутренний ресурс

Активизация китайской дипломатии проходила на фоне происходящих в странах Центральной Азии процессов, главными из которых являлись, с одной стороны, усиление борьбы между властью и оппозицией, с другой – попытки оказания давления на установленные в регионе режимы извне, прежде всего со стороны евроатлантического сообщества. Пакистанский специалист по политическому исламу и общественным движениям в центральноазиатском регионе А. Рашид отмечал, что "вину за нынешнее положение дел в Центральной Азии следует возложить прежде всего на Соединенные Штаты, Россию и Китай, не сумевших добиться большей демократизации стран региона. Тесные связи с Россией устраивают центральноазиатские режимы, поскольку Путин не пытается подтолкнуть их к экономическим реформам или внедрению демократии".

В свою очередь, главы существовавших в центральноазиатском регионе режимов рассматривали КНР как выгодного с политической, военной и экономической точек зрения партнера. В складывавшейся ситуации провозглашавшийся Москвой курс на укрепление Шанхайской организации сотрудничества оценивался руководством стран региона как перспективное направление внешней политики в контексте усиливавшейся в их адрес со стороны евроатлантического сообщества критики за проводимую внутреннюю политику и подавление политической оппозиции. В этой связи готовность Пекина участвовать в военных маневрах в Центральной Азии давала основания многим экспертам считать возможным усиление китайского присутствия в регионе в самое ближайшее время. Для партийно-государственного руководства КНР достичь военно-политического союза со странами Центральной Азии было важно и по внутриполитическим причинам. Главной из них являлась ситуация в Синьцзян-Уйгурском районе, которая продолжала оставаться кризисной.

Более того, ряд представителей российского политического класса высказывал мысль о том, что в руководящих кругах Китая превалирует мнение, что на деле стратегической задачей США является не просто сдерживание КНР, а развал Китая как основного геополитического соперника, единственной державы, которая может составлять конкуренцию США после распада СССР. Примечательно, что, по мнению российских экспертов, ситуация могла развиваться в центральноазиатском регионе в совершенно противоположных направлениях. Политолог В. Игрунов считал, что нынешнее ослабление позиций России в Центральной Азии является временным, а экспансия США в регион упрется "в определенные барьеры, и после этого вполне возможен откат". В то же время другой специалист по проблемам регионалистики Д. Орешкин полагал, что Россия не может противостоять США в Центральной Азии. Если она "поймет это и "отстанет" от всей центральноазиатской "пятерки", то это даст ей возможность перевести дух и заняться своими проблемами".

Противоборство между Москвой и Вашингтоном на постсоветском пространстве начало заменяться борьбой Москвы с Пекином. Несмотря на официальные выступления руководителей России и КНР, являющихся членами Шанхайской организации сотрудничества, а также заявленные совместные проекты в области экономического сотрудничества и обороны, летом 2004 года большинство экспертов и наблюдателей считали, что борьба между двумя странами в центральноазиатском регионе вышла на новую стадию. Так как евроатлантическое сообщество во главе с США в конечном счете оказалось неприемлемым для режимов, существовавших в государствах Центральной Азии, а игра на противоречиях Москвы, Вашингтона, Лондона и Парижа привела их к конфликту с мировыми демократиями, главы стран бывшей советской Средней Азии делали ставку на перенос накопленного ими опыта международных отношений на так называемое северное и восточное направления. В интересах сохранения существующих общественно-политических систем и выхода из усиливающейся изоляции, а также противодействия нажиму Запада в гуманитарных областях они начинали разыгрывать сценарий противоречий между Россией и Китаем.

Москва, в свою очередь, объективно превращалась на центральноазиатском направлении в еще большего оппонента Пекина, чем раньше. Проблема внутриполитического режима центральноазиатских государств рассматривалась китайским партийно-государственным руководством исключительно с позиций его утилитарных экономических и оборонных интересов. Тем временем китайская политика в центральноазиатском секторе международных отношений превращалась зимой 2004 года в предмет специальных исследований экспертов и аналитиков в странах, имевших особые интересы в регионе. В этой связи американские специалисты полагали, что экспансия влияния Пекина в Центральной Азии будет, вне всякого сомнения, влиять на американскую и российскую политику в регионе.

Весьма парадоксально, но как Россия, так и США разделяют цели КНР в деле создания секулярных правительств и сокращения влияния исламских радикалов в Центральной Азии. Однако и Москва, и Пекин остаются в натянутых отношениях с Соединенными Штатами по ряду проблем. Хотя некоторые аналитики и полагают, что их обоюдное недовольство политикой США сможет оказаться достаточным для того, чтобы поддерживать их стратегическое партнерство, этого все-таки не достаточно для преодоления существующих между ними разногласий, порожденных соревнованием за доминирование в Центральной Азии.

Американский эксперт Стефан Блэнк, проанализировавший ситуацию, пришел к выводу: "В связи с тем, что мы не знаем будущего развития как программы размещения военных баз США, так и перспектив расширения НАТО после 2004 года, если таковое и будет происходить, мы не можем точно предвидеть форму размещения иностранных вооруженных сил в бывшем Советском Союзе. Но нынешние тенденции свидетельствуют о том, что иностранные государства, в частности, Китай, Индия, США и Россия уже включились в соперничество с целью распространения как военного, так и политического влияния, а базы являются лишь одной из форм осуществления этого влияния". В свою очередь российские аналитики рассматривали ситуацию с близких по форме, но, разумеется, противоположных по ориентированности позиций. В данном контексте был примечательным комментарий, помещенный в российском "Военно-промышленном курьере". Приводя как пример ситуацию, сложившуюся в Киргизии, один из политических обозревателей отмечал, что "обмен части государственного суверенитета (а именно так выглядит присутствие вооруженных сил других государств на территории Киргизии) на безопасность не выглядит слишком большой платой за национальное спокойствие".

Китайский интерес

Внешнеполитические задачи Пекина начинали вырисовываться для большинства экспертов с особой отчетливостью. Политика Пекина предусматривала недопущение поддержки извне национального движения в Синьцзян-Уйгурском районе Китая, где уйгурское население уже не раз создавало проблемы центральному правительству в Пекине; обеспечение китайской экономики сырьем и новыми рынками; расширение китайского влияния в стратегически важном для международных отношений центральноазиатском регионе. Россия, надеясь на партнерство с Китаем, будет вынуждена идти в фарватере политики своего "стратегического союзника".

Ряд зарубежных аналитиков отмечал, что "Китай оказывает давление на соседей по центральноазиатскому региону, требуя пресечь деятельность групп, выступающих за независимость Синьцзян-Уйгурского автономного округа, путем признания их террористическими организациями, требуя и экстрадиции их членов". Стремясь, с одной стороны, избежать обострения отношений с Пекином, а с другой – избавиться от "беспокойного элемента", центральноазиатские режимы развернули кампанию борьбы против общественно-политических оппозиционных китайским властям уйгурских организаций в регионе, при том, что численность уйгурского населения в Центральной Азии составляет по разным оценкам от 50 до 80 тысяч человек. В Киргизии и Казахстане действия в этом направлении приобрели систематический характер.

> Примечательно, что сами центральноазиатские режимы рассматривают Россию как внерегиональную (в отличие от Китая) силу, приравнивая ее к США, Европейскому союзу или НАТО. Инвестирование экономик стран Центральной Азии Пекином определяется уверенностью китайского руководства в неизменности существующих в государствах региона политических режимов. Принятие Россией аналогичного тезиса в ее внешнеполитическом курсе в центральноазиатском секторе мировой политики способствовало усилению позиций Китая, который в силу объективных причин имеет шансы оказаться наиболее последовательным союзником авторитарно-тоталитарных режимов в регионе.

С точки зрения российского руководства, активное вовлечение КНР в центральноазиатские дела становилось в начале лета 2004 года опасным для Москвы. Выраженная заместителем министра иностранных дел В. Трубниковым обеспокоенность усилением военного присутствия Китая в регионе, объявленном жизненно важным для России, давала основания для ряда выводов. Главными из них были следующие: во-первых, начался новый этап борьбы за Центральную Азию, в которой Москва вынуждена искать союзников не только в самом регионе, но и за его пределами. Во-вторых, консервация авторитарно-тоталитарных режимов в регионе превращалась в серьезную угрозу российским интересам, так как их поддержка в перспективе будет осуществляться, вероятнее всего, китайской стороной, имеющей свои виды на перспективы присутствия здесь и России, и США. Наконец, в-третьих, предстоящие выборы в большинстве центральноазиатских государств могли стать проявлением борьбы не только между властью и оппозицией, но и между внешними силами, которые могли делать ставку на своих потенциальных друзей в регионе. В этой связи становилось ясно, что позиции Москвы в Центральной Азии определялись совокупностью многих факторов, главным из которых продолжал оставаться характер взаимоотношений Кремля и существующих в регионе общественно-политических режимов.

Новые варианты Большой игры

По мнению Маулена Ашимбаева, директора Казахстанского института стратегических исследований при президенте Республики Казахстан, существует примерно три сценария развития ситуации в Центральной Азии в контексте китайских интересов.

Первый сценарий – расширение сотрудничества России и США, укрепление военных баз, снижение влияния Китая, проведение Пекином политики отстраненности от дел региона, поддержание в основном экономических контактов. Это не самое благоприятное развитие событий для Пекина. Хотя в настоящее время существует практически полный набор политических предпосылок для реализации такого варианта, в полной мере его осуществление невозможно. Расширение сотрудничества между Москвой и Вашингтоном имеет свои естественные пределы, которые детерминированы различными подходами ко многим международным проблемам, в том числе по Ирану, Ираку, Каспийскому морю и т.д.

Второй сценарий – усиление конфронтации между Китаем и США, принципиальная позиция Китая в региональных вопросах, усиление взаимодействия с Россией, определенное влияние на государства Центральной Азии. Такой гипотетический сценарий привел бы к дестабилизации ситуации в регионе, нарушению устоявшихся экономических связей, неизбежному росту терроризма, экстремизма и сепаратизма.

Третий сценарий – большее вовлечение Китая в дела региона, снижение угрозы безопасности Китая, активная политика Пекина, расширение сотрудничества с центральноазиатскими государствами. Это желательный для Китая вариант.

Составители доклада "Стратегические Парадигмы 2025: Планирование безопасности США для Новой Эры" из американского Института анализа международной политики полагали, что "ситуация в Средней Азии во многом зависит от того, как будут развиваться Китай и Россия, а также и от того, каким образом они будут определять отношения между собой и Индией. Любой конфликт между Китаем и Индией, между Китаем и Россией затронет регион Средней Азии и вызовет цепную реакцию нестабильности".

Примечательным фактом на этом фоне становилось обращение к историческим аналогиям все большего числа экспертов из стран СНГ, стремившихся найти "геополитический" ключ к решению существовавших проблем. Как и их коллеги из центральноазиатских государств, они также склонялись к мысли о возобновлении старых геостратегических схем. Виктор Кузнецов, ведущий специалист отдела внешнеполитической стратегии Национального института стратегических исследований при президенте Украины, пришел к выводу о том, что "в конце XX века Центральная Азия стала основным центром пересечения глобальных политических процессов и ареной латентного противостояния крупнейших государств. Основные стратегические соперники – США, Россия и Китай – заинтересованы в формировании собственной структуры безопасности, стремятся взять в свои руки контроль над сырьевыми, энергетическими ресурсами региона и трансконтинентальными коммуникациями, связывающими Европу с Азией".

Особое значение в данном контексте приобретали этнополитические концепции роли и места конкретных центральноазиатских стран в системе региональных политических связей. Один из киргизских политологов Темиржан Тукембаев выступил в ноябре 2004 года в местном издании "Аргументы и факты Кыргызстана" со статьей, в которой недвусмысленно выразил опасения относительно "китайского прорыва" в центральноазиатский регион: "Для осуществления великодержавных амбиций у нас нет ни большой территории, ни сколько-нибудь значительного населения, ни согласия в обществе. Мы не можем опираться на религию, потому что исламизация страны чревата далеко идущими неприятными последствиями для общества и всего государства в целом… Просто великие державы не позволят, чтобы на их непотопляемом авианосце (Ганси, Кант) кто-то другой правил бал. Так как содержат кыргызскую экономику они, а кто платит, тот и заказывает музыку. Отсутствие действенной идеологии, которая защищала бы наш государственный строй и наш народ, играет на руку другим. Вот уже и турки заявляют, что земля Ала-Тоо – их прародина… Но есть еще более грозная опасность – китайские эмигранты, которым без разницы, где жить. Если внимательно присмотреться к истории КНР, то такого соседа не пожелаешь никому, потому что история Китая – это постоянное давление и натиск".

Столь жесткое заявление было во многом отражением крайне негативных представлений в общественном мнении Киргизии об отношениях с гигантским соседом. В 1996 и 1999 годах президент Аскар Акаев и председатель Китая Цзян Цзэминь подписали в Бишкеке два договора, в соответствии с которыми киргизская сторона обязалась передать КНР около 125 тысяч гектаров своей территории. Парламент Киргизии, получивший информацию с запозданием, попытался выступить против и опротестовать эти договоры. Однако Акаев дал распоряжение продолжить делимитацию. Результатом всего этого стали события в Аксыйском районе Киргизии, произошедшие с 5 января по 16 апреля 2002 года, когда против протестовавших невооруженных жителей этой области, выступивших против передачи земли Китаю, было применено оружие и погибло немало мирных граждан.

"Революции" и "контрреволюции"

27 января 2005 года, то есть накануне парламентских выборов, премьер-министр Киргизии Николай Танаев (ныне объявленный в розыск) заявил, что Китай обещал инвестировать до 900 миллионов долларов в проекты по строительству гидроэлектростанции, двух металлургических комбинатов, железной дороги и двух автодорог в обмен на электроэнергию, железо, вольфрам и олово. Местные политические обозреватели и эксперты приходили к выводу, что "Россия вряд ли обозначит откровенную поддержку акаевской политики на выборах, как это было поначалу в Украине, да и денег не отстегнет. Остается Китай – он не должен отказать"6. Одновременно в независимую киргизскую прессу начали просачиваться данные о том, что Пекин якобы оказывает тайную финансовую помощь режиму Акаева с целью обеспечить выгодные для него результаты парламентских выборов.

В марте 2005 года американские эксперты отмечали, что "основная обеспокоенность Китая относительно происходящего в Киргизии фокусируется на значительном и неспокойном мусульманском тюркском уйгурском меньшинстве, которое проживает в основном в Синьцзян-Уйгурском автономном районе… Крушение Советского Союза в 1991 году способствовало появлению опасений в Пекине относительно возможного влияния этого на некитайское население, проживающее на границе Китая и постсоветские центральноазиатские правительства играли, в целом, на чувствительности Китая".

Аналитические предположения политологов из Центральной Азии, обнародованные после событий 12–15 мая 2005 года в Андижане, свидетельствовали о возможности развития ситуации в Узбекистане по вполне определенной схеме. Во-первых, делался вывод о том, что "продолжение политики Каримова насаждать свою волю всей стране силовыми методами, в конце концов, может привести к гражданской войне, в которой с одной стороны – каримовцы, а с другой – исламисты". Во-вторых, андижанское восстание рассматривалось как возможный "вариант провоцирования конфликта из ближайшего окружения президента [Каримова]". В-третьих, основной внешней силой, способной повлиять на главу Узбекистана, считался Вашингтон, несмотря на то, что "американской машине придется нелегко, так как по большому счету не на кого ставить и никто не в силах встать во главе демократического движения, так как богословы от ислама, несомненно, для США не подходят категорически".

Символичными стали отныне любые контакты на высшем уровне между центральноазиатскими странами и Китаем. Особенно логичным в контексте "китайской" политики в регионе становился визит президента Узбекистана Ислама Каримова в КНР буквально сразу же после разгрома народного восстания в Андижане 12–15 мая 2005 года и появление крайне противоречивой информации о том, что Китай якобы готов разместить свои вооруженные силы в южной части Киргизии. Обеспокоенность Москвы и Пекина революционными событиями в Центральной Азии позволяла ряду российских и зарубежных обозревателей делать далеко идущие выводы о том, что Россия и Китай в этом контексте рассматривались как потенциальные сторонники существовавшего в Узбекистане режима как "противоядия против исламистов" и тех, кто поможет оказать помощь национальному движению уйгуров в Синьцзяне, а Москва и Пекин могут сформировать своеобразный "Священный союз" к которому примкнет и Дели в целях борьбы с пробуждающейся "революционной" исламской Азией. Насколько серьезными окажутся подобные построения, покажет ближайшее будущее, но, вне всякого сомнения, "китайский" акцент в региональной центральноазиатской политике будет отныне существовать постоянно.

Девлет Озоди

№ 4 (4) 06.2005