УСТОЙЧИВОЕ НЕРАВНОВЕСИЕ: ОТНОШЕНИЯ С РОССИЕЙ В ПОЛИТИКЕ УЗБЕКИСТАНА

Евгений Абдуллаев

В 1913 г. в Ташкенте была издана книга В.Н. Наливкина "Туземцы раньше и теперь". Автор, подводя итоги российской политики с момента завоевания Туркестана, с грустью констатировал: "Наше поступательное движение... в недра Средней Азии... носило на себе отпечаток чего-то стихийного, фатального. Нас влекла сюда та "неведомая сила", которую уместно, быть может, назвать роком, неисповедимой исторической судьбой, ибо мы шли и пришли сюда случайно, без зрело обдуманного плана, без сколько-нибудь разработанной программы наших дальнейших действий"1.

Почти в тех же самых выражениях – разве что без рассуждений о "фатальности" – исследователи характеризуют современную политику России в Центральной Азии*. Раздаются голоса об отсутствии "комплексного подхода к формированию российской среднеазиатской политики"2 и о "внятной российской политике в регионе, сопряженной с ответами на угрозы национальной безопасности"3. Об инерционности этой политики4 и "отсутствии согласованного видения российских интересов и приоритетов"5. О том, что "действия России в Центральной Азии в 1990-е годы носили преимущественно реактивный характер"6. Неужели со второй половины XIX века столь мало изменилось в механизмах российской политики в данном регионе?

Поэтому наша задача – предложить другую перспективу этой проблемы, а именно: анализ из "недр Средней Азии". Его "стержнем" будет формирование внешнеполитического курса в отношении России в Республике Узбекистан – государстве, которое в прошлом было primus inter pares (первым среди равных) в советской Средней Азии. (Тем более, что данная тема почти не становилась предметом специального исследования7.) Конечно, в рамках небольшой статьи сложно рассмотреть всю динамику внешней политики Узбекистана, "приливы" и "отливы" узбекско-российских отношений. Ограничимся лишь обзором основных рубежей этих отношений с учетом трех политических контекстов: (1) динамики отношений Ташкента с США и НАТО; (2) внутрирегиональных проблем; (3) внутриполитического контекста Узбекистана.

1

На первый взгляд, незначительное внимание к месту "российского фактора" во внешней политике Ташкента объяснимо. Система отношений Россия – Узбекистан обладает очевидной асимметричностью, что порождает соблазн интерпретировать внешнеполитический курс Узбекистана (а во многом и других центральноазиатских государств) как простое "подстраивание" под те или иные инициативы Москвы в регионе.

Но
> при всей своей "безпрограммности" и "реактивности" российская политика в Центральной Азии все же легче программируется и поддается анализу, чем внешняя политика Ташкента. Последняя в силу ряда причин представляет собой непростой объект анализа.

С одной стороны, в Узбекистане механизм обсуждения, согласования и принятия внешнеполитических решений непрозрачен и непубличен. По сложившейся традиции внешнеполитические вопросы не обсуждаются ни в средствах массовой информации, ни на собраниях политических партий, ни на научных мероприятиях (круглых столах, семинарах и т.д.). А с усилением в конце 1990-х годов роли и веса силовых ведомств выработка внешнеполитических решений стала еще более закрытой, что отразилось, в частности, в фактическом упразднении должности советника президента по международной политике (которую до того занимали высокопоставленные представители МИДа) и усилении роли и полномочий Совета безопасности.

С другой стороны, даже те документы, которые должны отражать официальную позицию Узбекистана по тому или иному внешнеполитическому вопросу (заявления МИД, выступления президента и др.), зачастую отражают ее только косвенным образом. По наиболее проблемным вопросом внешней политики официальные заявления могут вообще отсутствовать, как это было, например, во время кризиса в узбекско-туркменских отношениях 2002-2003 годов.

Новое столетие началось, как известно, с оживления узбекско-российских отношений, вызванного очередным "дефицитом безопасности" в регионе: военными победами талибов в Афганистане и выходом их войск в 1998 г. к афгано-узбекской границе, обострением внутрирегиональных разногласий и усилением оппозиционных Ташкенту исламистских движений. Несмотря на усиливавшееся с середины 1990-х сближение Узбекистана с США, рассчитывать на помощь Вашингтона в решении этих проблем особенно не приходилось. Вплоть до 2001 г. США не разделяли алармизма Узбекистана ни в отношении "Талибана", ни и в отношении оппозиционных исламских движений.

Россия относилась к озабоченностям Ташкента иначе. Усиление "Талибана" рассматривалось не только как угроза для поддерживаемого Россией Северного альянса, но и как детонатор нестабильности на Северном Кавказе. Далее, "Талибан" продолжал восприниматься Москвой как креатура США, и некоторые российские аналитики полагали, что успехи этого движения могут привести к ущемлению интересов России в геополитической игре. Наконец, скрытая напряженность в отношениях между центральноазиатскими государствами была "удобна" Москве: в такой ситуации они становились более уступчивыми в отношениях с ней.

В ходе визита В.В. Путина в Узбекистан 11 декабря 1999 г. между Узбекистаном и Россией был подписан Договор об углублении военного сотрудничества. Его целью было содействие повышению обороноспособности Узбекистана в противостоянии вооруженным формированиям исламских оппозиционеров. Эти же проблемы находились и в центре следующего визита В.В. Путина в Ташкент (май 2000 г.), которому предшествовал визит С. Ястржембского 10 апреля 2000 г. в качестве специального представителя Президента РФ.

Майский визит В.В. Путина, первый зарубежный визит российского президента после его инаугурации, имел значительный политический резонанс. На основании договоренностей, достигнутых на этих встречах, Россия поставила Узбекистану автоматы, снайперские винтовки, ручные пулеметы и другие виды оружия, недостаток в которых узбекская армия, по некоторым сообщениям, испытывала во время контртеррористической операции против боевиков Исламского движения Узбекистана (ИДУ). О том, что весной – летом 2000 г. узбекско-российские отношения переживали подъем, говорит высокая интенсивность встреч и консультаций между Узбекистаном и Россией на самом различном уровне, хотя основной повесткой дня этих встреч и мероприятий было противостояние исламскому экстремизму.

Однако, начиная с осени 2000 года, когда после ликвидации прорвавшихся на территорию Узбекистана боевиков ИДУ прямая угроза для существующего строя миновала, стало заметно охлаждение узбекско-российских отношений. Узбекистан проявил стремление развивать сотрудничество в военной сфере с США, Китаем и Турцией – потенциальными и реальными геополитическими конкурентами России в Центральной Азии. Официальный Ташкент стал больше уклоняться от участия во встречах как в региональном формате, так и в рамках СНГ, на которых обсуждались и вопросы взаимодействия по противостоянию религиозному экстремизму. Делегация Узбекистана не приняла участие в заседании Совета министров обороны СНГ (Душанбе, октябрь 2000 г.) и в 40-м заседании Совета командующих погранвойсками стран СНГ (Баку, февраль 2001 г.), на котором был создан Антитеррористический центр СНГ, а также – по инициативе России – обсужден вопрос о коллективной охране южных границ Содружества.

Определенную роль в охлаждении узбекско-российских отношений в конце 2000 г. сыграла позиция США. Как показали дальнейшие события, именно в этот период Вашингтон серьезно пересмотрел свою стратегию к режиму талибов и вопросу афганского урегулирования, а также к месту Узбекистана в новой системе приоритетов (что было, видимо, доведено до сведения узбекской стороны). В то же время усиление позиций России в Центральной Азии, наметившееся в результате узбекско-российского сближения, Соединенными Штатами не приветствовалось. Как подчеркивалось в докладе "Новые центральноазиатские государства: политические процессы и выводы для США", подготовленном в марте 2000 г. исследовательской службой Конгресса: "России не следует стремиться доминировать в регионе или исключать западное и иное влияние"8. Кроме подобных "мягких" предупреждений в отношении Москвы прозвучало и более жесткое – для центральноазиатских государств. 2 ноября 2000 г. Конгресс США принял резолюцию № 397, содержавшую требования самых решительных санкций в отношении центральноазиатских государств, включая исключение из ОБСЕ. Причем антироссийские обертоны этого документа очевидно просматривались в ходе дискуссии в Конгрессе при его принятии9.
Решающим шагом со стороны США, обусловившим последующее – вплоть до весны 2004 г. – охлаждение узбекско-российских отношений стало, безусловно, проведение операции "Несокрушимая свобода" в Афганистане, в которой Узбекистан выступил одним из основных партнеров Вашингтона. И хотя, как заявила помощник президента США по национальной безопасности К. Райс в октябре 2001 года, политика Соединенных Штатов в Центральной Азии не направлена против интересов России, и США не вынашивают планов, направленных на то, чтобы вытеснить оттуда Россию, появление американских баз в регионе говорило само за себя. Показательно, что на прозвучавшее той же осенью заявление министра обороны России С.Б. Иванова о том, что НАТО не должно даже рассматривать возможность использования Центральной Азии в качестве плацдарма для операций против Афганистана, последовала негативная реакция узбекских властей. Ее огласил занимавший тогда пост министра иностранных дел А.А. Камилов: "Мы никогда не брали на себя обязательств координировать нашу внешнюю политику с кем бы то ни было".

Все это привело к охлаждению узбекско-российских отношений, которое, правда, значительно отличалось от аналогичного охлаждения 1995-1998 годов. Прежде всего, как в России, так и в Узбекистане изменилась экономическая ситуация. Если в середине 1990-х экономика Узбекистана была стабильной, тогда как в России она все еще находилась в периоде турбулентности, то в начале 2000-х годов ситуация была уже иной: экономический рост в России на фоне усиления стагнационных процессов в экономике Узбекистана. Это, безусловно, повышало заинтересованность Узбекистана в экономическом сотрудничестве с Россией, тем более что, несмотря на политической сближение Ташкента с Западом, количество прямых западных инвестиций в узбекскую экономику продолжало сокращаться.

Кроме того, в узбекско-российских отношениях претерпел изменение и "миграционный вопрос". В середине 1990-х годов предметом определенного беспокойства России была двухмиллионная русская диаспора Узбекистана, которая, в случае ее исхода в Россию, создала бы проблемы для российских социальных служб. Но в начале 2000-х годов, в результате значительной трудовой миграции из Узбекистана в Россию, между ними произошел определенный обмен ролями. Теперь уже Ташкент заинтересован в том, чтобы эта масса гастарбайтеров не была депортирована или каким либо иным образом вытеснена обратно в Узбекистан, где и без того перенасыщен рынок труда. Подобное "возвращение", безусловно, увеличило бы социальную напряженность в стране.

Поэтому внешнеполитическое отдаление конца 2001 – начала 2004 г. не было последовательным. Так, в 2002 г. Узбекистан выступил с критикой ГУУАМа – блока, который в Москве воспринимают как антироссийский. Тогда же в посольстве Узбекистана в Москве в качестве советника по культуре начала работать Г.И. Каримова – дочь И.А. Каримова и одна из наиболее влиятельных фигур узбекской экономической элиты. Кроме того, именно в том же 2002-м после подписания соглашения между "Газпромом" и "Узбекнефтегазом", началось сотрудничество между Узбекистаном и Россией в газовой сфере. Наконец, Россия продолжала оказывать помощь Узбекистану в области образования, здравоохранения и т.д.

Тем не менее, в целом узбекско-российские отношения в этот период оставались достаточно натянутыми. Особенно это стало заметно после визита И.А. Каримова в США (март 2002 г.), в ходе которого между двумя государствами была подписана Декларация о стратегическом партнерстве и сотрудничестве в политической, экономической и юридической областях, а также в сфере безопасности. Реакция Москвы на это очередное сближение Ташкента с Вашингтоном проявилась, как представляется, в декабре 2002 года, когда в кризисе узбекско-туркменских отношений, вызванных "делом" Б. Шихмурадова, Россия поддержала именно Туркменистан (аналогично тому, как в ноябре 1998 г. Россия не приняла сторону Узбекистана в узбекско-таджикском внешнеполитическом кризисе, возникшем после рейда М. Худойбердыева). Решение о создании российской военной базы в Кыргызстане, достигнутое в конце 2002 года, также могло продемонстрировать, что Россия не собирается "уходить" из региона и способна обойтись в своей центральноазиатской политике без Узбекистана.

Не принесло потепления и начало следующего, 2003 года. Представители Министерства обороны Узбекистана не приняли участие в очередном заседании Координационного комитета по вопросам ПВО при Совете министров государств-участников СНГ (5 марта 2003 г., Москва). В то же время 26-30 апреля в Ферганской области Узбекистана в соответствии с программой "Узбекистан – НАТО" прошли учения "Фергана-2003". Одновременно, как сообщалось, Узбекистан запретил российским военно-транспортным самолетам (в частности, задействованным в обеспечении российских войск в Таджикистане) пролетать над своей территорией10. Хотя широко муссировавшиеся российскими СМИ предположения о возможности нанесения США ударов по Ираку с узбекских баз не были подтверждены, полная поддержка, высказанная Узбекистаном Соединенным Штатам по Ираку – вплоть до принятия 11-й сессией Олий Мажлиса 24 апреля 2003 г. специального "Заявления по решению иракской проблемы", вряд ли могла вызвать одобрение Кремля. На той же сессии Россия была подвергнута критике в докладе И.А. Каримова, в котором не только дезавуировались результаты узбекско-российского сближения в 1999-2000 годах, но и подчеркивалась – в противовес России – позитивная роль США.

Эти заявления, впрочем, отражали не столько степень охлаждения узбекско-российских отношений, сколько степень ожиданий руководства Узбекистана в отношении предстоявшего 12-го ежегодного собрания Совета управляющих Европейского банка реконструкции и развития. На ней – при поддержке прежде всего Соединенных Штатов – Узбекистан рассчитывал получить необходимые кредиты.

Встреча Совета управляющих не оправдала ни эти ожидания, ни планы более тесного сближения с Западом. В то же время отчуждение, отмеченное наблюдателями в ходе последовавший в конце мая 2003 г. визита И.А. Каримова в Москву и Петербург для участия в Саммите глав государств-членов Шанхайской Организации Сотрудничества (ШОС) и неформальной встрече глав государств СНГ, продемонстрировало ту степень охлаждения узбекско-российских отношений, которая уже вряд ли могла считаться желательной для Узбекистана.

Поэтому уже в ходе рабочего визита В.В. Путина в Самарканд 6-7 августа 2003 г. с узбекской стороны были предприняты шаги по сближению. Кроме традиционного заявления, что Узбекистан признает "роль и интересы России в Средней Азии", И.А. Каримов дал гораздо более скептическую, нежели раньше, оценку урегулирования афганского кризиса по американскому сценарию. Был достигнут ряд важных договоренностей и по сотрудничеству в нефтегазовой сфере. Однако ожидавшегося "прорыва" в узбекско-российских отношениях в ходе Самаркандской встречи не произошло.

Стоит отметить, что эти внешнеполитические коллизии происходили на фоне достаточно сложных процессов в самом Узбекистане. Прежде всего – экономических, на которые узбекское руководство реагировало серией продолжавшихся с весны 2003 по весну 2004 г. кадровых перестановок в верхнем эшелоне власти и попыткой как-то сократить разросшийся административный аппарат. Кроме того, по мере приближения намеченных на осень 2004 г. выборов в Олий Мажлис активизировались – прежде всего при поддержке западных организаций – различные оппозиционные партии, что (после ноябрьских событий 2003 г. в Тбилиси и отстранения от власти Э.А. Шеварднадзе) также вызывало негативную реакцию в верхнем эшелоне власти. Учитывая, что И.А. Каримов посетил Грузию буквально за месяц до этих событий (9-10 октября 2003 г.), неудивительно, что и смещение Шеварднадзе и роль в этом западных организаций побудили Узбекистан пересмотреть некоторые свои позиции в отношении США.

Изменилась и региональная политика Узбекистана. Десятилетие притязаний на региональное лидерство, последним всплеском которых стали попытки выстроить и возглавить "антитеррористическую коалицию" в 1999-2000 годах, сменилось периодом относительной апатии и все возрастающей замкнутости. И без того не безоблачные отношения с Туркменистаном оказались окончательно де-факто разорванными в декабре 2002 г. (и лишь незначительно "сглажены" в ходе встречи глав двух государств в Бухаре в конце 2004 г.). До критической отметки осложнились отношения с Казахстаном.

Идея "центральноазиатской интеграции", имевшая хождение на протяжении 1990-х годов, оказалась мифом. 28 февраля 2002 г. была учреждена организация "Центральноазиатское сотрудничество" (ЦАС), целью которой провозглашалось "осуществление согласованных усилий в поэтапном формировании единого экономического пространства". Однако новая организация полностью унаследовала декоративные функции своего анемичного предшественника – Центральноазиатского экономического сообщества. Вообще, о региональном сотрудничестве с участием Узбекистана на сегодняшний день можно говорить со значительной натяжкой; участие Узбекистана в трансрегиональных блоках, таких, как ОБСЕ, Шанхайской организации сотрудничества, также остается номинальными.

2

"Ферментом" для начала нового потепления узбекско-российских отношений стала серия террористических актов в конце марта 2004 года. Стало снова очевидным, что ни разгром режима талибов в Афганистане и предполагаемый конец ИДУ, ни наличие на территории республики американских военных баз и техническое переоснащение узбекских вооруженных сил не устраняют возможность антиправительственных террористических актов. Иными словами, то, что приобрел Узбекистан благодаря военной операции США в Афганистане и своей поддержке этой операции, не могло дать политическому режиму гарантий его безопасности, а также обеспечить (через предоставление ожидавшихся кредитов) его экономическую безопасность. Последнее позволило бы не только на время снять остроту некоторых экономических проблем, но и снизить болезненный социальный эффект от проводимой политики и умиротворить ту часть административных элит, которая – на волне спада начала 2000-х годов – все больше чувствовала себя обделенной при "разделе" благ и ресурсов.

Поэтому не удивительно, что в ходе состоявшегося через пару недель после террористических актов рабочего визита И.А. Каримова в Москву (15-16 апреля 2004 г.) кроме обсуждения вопросов, касающихся безопасности, борьбы против терроризма и экстремизма, значительное место занимали перспективы экономического сотрудничества. И.А. Каримов встретился с председателем Союза промышленников и предпринимателей России А.И. Вольским и президентом "ЛУКОЙЛа" В.Ю. Алекперовым.

Следует отметить, что новый цикл узбекско-российских отношений значительно более связан с экономическим измерением. В Узбекистане активизировался "Союз нефтегазопромышленников России", российские транспортники, а также ряд крупных российских компаний –nbsp;производитель молочных продуктов и соков "Вимм-Биль-Данн", оператор сотовой связи "Мобильные ТелеСистемы" (МТС) и т.д. 16 июня 2004 года, в ходе рабочего визита В.В. Путина в Узбекистан, находящийся в составе российской делегации В.Ю. Алекперов подписал соглашение между российско-узбекским консорциумом во главе с "ЛУКОЙЛом" и правительством Узбекистана. Согласно этому договору, "ЛУКОЙЛ" будет разрабатывать узбекские газовые месторождения в течение 35 лет, инвестируя в разработку до 1 млрд. долларов. Учитывая, насколько тесно связан узбекский бизнес с высшими административными элитами и насколько он в своей внешнеэкономической деятельности от них зависит, становится ясным, что все названные инициативы и контракты стали возможны лишь в контексте изменения общей политики Узбекистана в отношении России.

Оживление сотрудничества наметилось и в сфере безопасности. С интервалом менее одного месяца Узбекистан посетили министра обороны РФ С.Б. Иванов (12 мая 2004 г.) и секретарь Совета безопасности РФ И.С. Иванов (3 июня 2004 г.); оба были приняты И.А. Каримовым. Эти визиты стали своеобразной прелюдией к визиту В.В. Путина 16-18 июня 2004 года, когда Узбекистан продемонстрировал возрастающую заинтересованность в партнерстве с Россией, подписав 16 июня "Договор о стратегическом партнерстве" и приняв активное участие во встрече глав государств ШОС (17-18 июня) – структуры, все более принимающей очертания противовеса американскому влиянию в регионе. Этот форум также дал возможность узбекскому руководству гораздо жестче высказать критику двойных стандартов Запада в отношении терроризма.

Трудно сказать, что из этих политических жестов является реверансом в сторону России, а что – просто выражением разочарования и раздражения политикой США. Например, можно ли отсутствие узбекского лидера на саммите НАТО в Стамбуле в июне 2004 г. рассматривать как "очевидный союзнический жест в сторону Москвы" ( как считает политолог А. Дубнов11), или же это стало выражением антизападнических настроений узбекского руководства – неудовлетворенностью плодами сотрудничества со странами НАТО, непрерывной и достаточно агрессивной критикой ситуации с правами человека и экономической политики? Хотя в контексте распространенной 19 июня 2004 г. через каналы ИТАР-ТАСС информации о планируемых на 2005 год совместных учений России и Узбекистана (с использованием авиации, вертолетов, спецназа на горном полигоне близ Самарканда) охлаждение отношений между Узбекистаном и НАТО выглядит вполне логичным. Дополнительным жестом лояльности в отношении России стал выход Узбекистана из ГУУАМА в мае 2005 года, что также было обусловлено нежеланием узбекского руководства состоять в одном блоке с "бархатными" Грузией и Украиной.

Сейчас сложно прогнозировать, какие последствия будет иметь это узбекско-российское сближение как для Узбекистана, так и для всего региона и, не в последнюю очередь, для центральноазиатской политики США. По-видимому, при сохранении нынешнего политического режима в Узбекистане вряд ли можно ожидать каких-либо кардинальных изменений как во внешней, так и тем более во внутренней политике этого государства. Кроме того, как представляется, именно стремление к сохранению внутриполитической стабильности действующих структур власти и умиротворению различных региональных и ведомственных элит Узбекистана является основным побудительным мотивом для внешнеполитического балансирования Ташкента между Россией и Западом.

Аналогичная проблема – сохранение стабильности режима за счет внешнеполитических маневров – стоит и перед другими центральноазиатскими государствами. Однако, например, Казахстан реализует модель, которую можно условно назвать "политически – с Россией, экономически – с Западом". Туркменистан, напротив, тяготеет к полной замкнутости, в которой единственной "перемычкой" с внешним миром остается труба газопровода. Что касается Узбекистана, то, тяготея к жестко детерминированной внутренней стабильности (в чем-то аналогичной туркменистанской), он, однако, стремится к активному использованию внешнеполитического ресурса для ее обеспечения.

Тем не менее, события 2005 г. в Киргизии – захват власти оппозицией и отстранение от власти президента А.А. Акаева – продемонстрировали, что подобное "балансирование" вряд ли может обеспечить безопасность центральноазиатских политических режимов. Сейчас сложно прогнозировать как дальнейшее развитие событий в Киргизии, так и их влияние на Узбекистан. Но, по всей видимости, в последнем снова возрастет роль силовых ведомств и государственного контроля над всеми секторами общества, что в свою очередь может привести к новому витку охлаждения отношений с США. Это логически приводит к "симметричному" сближению с Москвой, причем Россия, озабоченная мнимым или реальным расползанием "бархатных революций", сопровождающимся приходом к власти более прозападно-ориентированных элит, также заинтересована в этом сближении.

Это подтверждается, в частности, беспрецедентной – на фоне реакции стран Запада – поддержкой действий узбекского правительства, проявленной МИД России после подавления антиправительственных выступлений в Андижане 13-14 мая 2005 года. С одной стороны, поддержка была вызвана опасениями перед "предчувствием гражданской войны" в Центральной Азии, к которой мог бы привести андижанский конфликт и которая могла бы значительно осложнить политику России в регионе, породив поток беженцев. С другой – позитивная оценка действий официального Ташкента отразила и значительное усиление позиций "силовиков" в самой российской политике, ее психологическую готовность к крайне жесткому решению конфликтов.

Следует отметить, к сожалению, также очень низкий уровень аналитического освещения андижанских событий выступившими в СМИ российскими экспертами. Большинство из них не смогло двинуться дальше "конспирологического" видения событий, предстающих как результат международного заговора (то ли ваххабитов, то ли заокеанских "мастеров по революциям"). Даже более взвешенные экспертные оценки событий в Андижане, например, с точки зрения "борьбы кланов", также лежали в плоскости абстрактной конспирологии, с той разницей, что загадочным фактором "Х" оказываются не талибы-исламисты и не творцы "бархатных революций", а не менее мистифицированные "кланы". Естественно, что на фоне подобной невнятной аналитики, данные, представленные "силовиками", могли выглядеть гораздо более убедительными.

Поскольку анализ этих событий выходит за рамки данного исследования, отметим лишь, что столь существенная поддержка, оказанная Россией Ташкенту (вкупе с выходом Узбекистана из ГУУАМ), символизирует, на наш взгляд, наивысшую точку политического сближения двух государств за последние пять лет. Насколько долго продлится этот момент узбекско-российского сближения – покажет будущее.
Примечания

1Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь // Мусульманская Средняя Азия. Традиционализм и ХХ век. М., 2004. С. 56.
2Арин О.А., Бельдей В.А., Бушков В.И., Поляков С.П., Селиванец А.А., Собянин А.Д. Россия в Средней Азии и на Кавказе: "центр силы" постсоветского пространства (http://www.transcaspian.ru/cgi-bin/web.exe/19762.html).
3Бушков В.И., Мажаров И.В., Собянин А.И. Россия в Центральной Азии: как преодолеть негативные тенденции (http://www.cis.ng.ru/rating/2001-01-31/6_aziy.html).
4Хрусталев М.А. Центральная Азия во внешней политике России. М., 1994. С. 29-31.
5M. Shashenkov. Russia in Central Asia: Emerging Security Links // From the Gulf to Central Asia: Players in the New Great Game / A. Ehteshami (еd.). Exter: University of Exter Press, 1994. P. 168.
6Звягельская И. Зачем России нужна Центральная Азия // Континент. 2004. № 2. C. 4.
7См.: A. Bohr. Uzbekistan: Politics and Foreign Policy. London: Royal Institute of International Affairs, 1998; Куртов А.А., Перепелкин А.А. Международно-правовая база двустороннего сотрудничества Российской Федерации и Республики Узбекистан // Узбекистан: обретение нового облика. В 2-х томах. Т. 2 / Под общ. ред. Е.М. Кожокина. М.: Институт стратегических исследований, 1998. С. 7-170.
8Jim Nichol. Foreign Affairs, Defense, and Trade Division. March 31, 2000 ."IB93108: Central Asia’s New States: Political Developments and Implications for U.S. Interests" (http://www.cnie.org/ nle/inter-26.html).
9См.: Абдуллаев Е.В. "Центральноазиатская" резолюция конгресса США (№ 397): политико-правовая интерпретация // Центральная Азия и Кавказ. 2001. № 2.
10Грозин А. Расширение военно-политического влияния США на постсоветские государства Азии (http://materik.ru/print.php?section=analitics&bulsectionid=5784).
11Дубнов А. Отсутствие Ислама Каримова на саммите НАТО в Стамбуле следует рассматривать как очевидный союзнический реверанс в сторону Москвы // Время новостей. 2004. 2 июля (http://news.ferghana.ru/detail.php?id= 227782062897.62,801,17275814).

----------------------------------------

*Здесь и далее под термином "Центральная Азия" подразумевается "Средняя Азия и Казахстан".

Том 3, № 2(8). Май-август 2005