ВЕЧНАЯ НЕВЕСТА ЧИНГИЗА АЙТМАТОВА

Новый роман Чингиза Айтматова "Вечная невеста" еще не издан, еще только-только писатель дает первые интервью о своем произведении, но рукопись уже ходит по рукам… Неужели, насытившись масскультурой, общество вновь обратило свой взор к истинным художественным ценностям? Неужели начинается наше духовное возрождение? Очень хочется в это верить. Редакция "Белого парохода" решила опубликовать, наверное, первую рецензию в нашей стране о новом творении нашего знаменитого земляка. Мы приглашаем вас, уважаемые читатели, к разговору о самом главном.

Вечная невеста, манящая и неуловимая, желанная и призрачная – Муза вновь снизошла к Ч. Айтматову. Новый роман на очередном перевале жизни высветил творческий путь писателя, в котором как в горном озере, отразились страницы культуры киргизского народа в контексте мировой цивилизации.

С первых страниц романа предстает перед нами ностальгический знакомый Чингиза Айтматов. Анимация, ярко представленная в предыдущих произведениях киргизского писателя, вновь включена в архитектонику художественной структуры романа "Вечная невеста". Полярное сопоставление мира природы и цивилизации, описание основных образов, олицетворяющих их, выявляется уже на первых страницах произведения. Единственное, что в этом конкретном случае можно было бы предположить, пытаясь таки как-то постичь непостижимое, разве что предположить о некой астрологической взаимосвязи этих существ, о которых предстоит поведать, о их неком космическом взаимородстве, в том смысле, что они могли родиться, допустим опять же, волею судеб, под одинаковым зодиаковым знаком. Только и всего. А что, могло быть и так…

"Разумеется, они не подозревали и не могли подозревать о существовании друг друга на земле. Ибо один из них жил в городе, в многолюднейшем современном полисе, распирающемся от перенаселенности, от уличных торгов и кабаков с шашлычными дымами, другой же - обитал в ту же пору высоко в горах, в диких скалистых ущельях, поросших густыми арчевниками и покрытых по склонам залеживающимися по полгода теневыми снегами. Потому и прозывался он – снежным барсом, а в науке, поскольку существует такая наука о высокогорьях, он именовался Тянь-Шаньским снежным барсом из рода леопардовых, из семейства кошачьих, куда относятся и тигры, а в народе, в барсовых местностях такой зверь называется Жаабарс (Барс-стрела), что, кстати, наиболее всего соответствует его натуре в момент прыжка. А еще называют: "Кар кечкен ильбирс" - что означает – "По грудь идущий в снегу"… Это тоже соответствует истине… Другие твари ищут ходы, только бы не оказаться заложником сугробов в горах, а он пашет напрямую… Сила!".

Авторская мысль неторопливо течет от истоков – при-род-ы,
первобытной культуры, выраженной в мифах и обрядах, к прагматической цивилизации 21 века. Именно в данном контексте высвечивается святой образ вечной невесты, которая "пребывает в вечном покаянии за людской мир, и в этом глубина и сила ее любви и горя… в ней выплеснулся мученический клик вселенского страдания… ностальгический мотив любви…".

>Мир природы и цивилизации осмысляется Ч. Айтматовым в их изначальном единстве и борьбе за существование, творения жизни и выживания в ней. Так было и есть сегодня. Вот только: "Если в прежние времена красивую женщину похищали в набеге, умыкали, посадив на коня и вскачь удалялись, то теперь такую женщину вскидывают верхом на доллар и на долларе она скачет в разгоне сама, да поскорее к долларовым берегам устремляется"; "Если знаешь, в прежние времена наши предки добивались выкупа, барымту, захватив соседних заложников за неуплату за пастбища, за воду в реках, и тогда пригоняли им выкуп – табуны лошадей, стада рогатого скота, отары овец и коз, а теперь, сам понимаешь, масштабы иные".

Роман пронизывает свойственная Айтматову повествовательная рефлексия, заключающая в себе глубоко философское начало.

Узнаваем сочный стиль художника-анималиста Ч. Айтматова, хорошо знающего повадки животных. Видимо, здесь сказались отзвуки ментальности кочевой культуры и знания профессионального зоотехника. Старый, умудренный опытом барс на исходе своей судьбы еще борется за существование, вспоминая животрепещущее биение жизни в молодости, сотворение новой жизни – " вселенской музыки жизни", ради существования которой надо отдать на заклание свою, единственную. И поэтому "ревел и рычал" он, срывая свою злость, боль и тоску по былому. И то был его реквием по жизни: "И мир опустел. И хотелось Жаабарсу услышать напоследок волшебные звуки солнца, гор, водопадов и лесов, как прежде в его брачном марафоне, ту самую Вселенскую музыку, хотелось зареветь призывным гласом, но ничего не последовало … Мир молчал.

Одинокий, задыхающийся бывший царь высокогорья Жаабарс уходил теперь по горам, сам не понимая куда. Предстояло отыскать себе убежище, пещеру, чтобы коротать там одиночество и ждать исхода жизни, доживать свои последние дни медленного необратимого угасания. И никак не мог предвидеть хищный зверь, что напоследок дней своих судьбу его разделит с ним человек".

Борьба за существование животного мира является своеобразной метафорой социальной жизни человека, в которой есть свои хищники и отшельники, "все эти мелкие паразиты – шакалы, лисицы, барсучье,… скандальные базарные стервятники"

В романе встречается описание конкретных реалий жизни, так хорошо знакомых нам – современникам писателя.

Возвышенный стиль повествования чередуется с приземленным, низким. Авторская мысль объемлет высоту полета человеческого духа и низменность его существования в оболочке земного бытования. Показательны в этом отношении строки: "Оказавшись однажды в Лондоне, в молодые перестроечные годы по журналистским делам на конференции, он был крайне возмущен и потрясен тем, что в одном из фешенебельных лондонских отелей, в гостиничном туалете, в полуподвале, пусть прекрасно устроенном и со всеми аксессуарами нижнепоясного сервиса, звучала в тиши над клозетами волшебная музыка откуда-то с потолка, и должно быть транслируемая музыка служила тут своей верой и правдой круглые сутки, поелику в места эти ходят пешими, как известно, и цари, и прочие, причем и днем, и ночью. Так было и в тот час, когда он там оказался по-малому. Прибывающие по нужде, совершали свои дела, входили и выходили из кабин, где они, естественно, подтирали зады, мочились, плевались и харкали, в заключение с резким шумом запускали смывочные потоки в бурляще захлебывающихся унитазах, а в их честь в тот час звучал то ли сам Вагнер, то ли Шопен, то ли кто–то еще из гениев того века. О, какая музыка низвергалась с неведомых высот прямо в канализацию. Не понимал он никак сей урбанистской цивилизации с таким чудовищным сервисом. Как так можно! Ведь музыка – это хождение к Богу! Ведь музыка – это Галактика духа и оттого душа человеческая становится в миг космически трансцендентной И более того, это единственный вселенский, универсальный язык, недаром все молитвы и священные оды не просто сопровождаются музыкой, а доносятся ею в бесконечность нашего виртуального мировосприятия, всегда жаждующего полета заоблачного. Именно в музыке человек настолько возвышается в себе, что на какой–то момент ускользает из-под власти всегда присматривающего за ним на постоянном дежурстве дьявола и становится в те минуты свободным, ясновидящим существом" (С. 7.). Заметим, что мысли Айтматова о музыке близки к философско–эстетическим воззрениям Шопенгауэра, которые вполне созвучны пафосу романа "Вечная невеста".

Главный герой произведения – "заблудший журавль перестройки – наш меломан Арсен Саманчин. Когда-то Саманчин летал в одной стае с Горбачевым. И всех звал в своей, исчезнувшей ныне, не потянувшей рыночную лямку газете "Руханият", духовностью обновить социализм, обожествить культуру и прочее в этом духе. А теперь ни Горбачева, ни стаи, а он, заблудший журавль продолжает курлыкать о свободе духа, о музыке, что, де, музыка высшая свобода и красота Вселенной…" (С. 7). Данная цитата вызвала из памяти ассоциативный ряд с названием романа Реквием улетающей стаи", заявленного некогда писателем, но так и не увидевшего свет. Может, мы и имеем дело с той давней, трансформированной художественной идеей?

Арсен Саманчин – герой идеолог, этим напоминает образ Авдия Калистратова из романа "Плаха". Подобно ему он идеологический изгой, находящийся в поисках истины - вечной невесты. Именно Арсену Саманчину автор доверяет выражение своих философско-публицистических мыслей. Показательно, например, что философско–поэтическое высказывание из тюркоязычной поэзии номадской эпохи, над которым размышляет Арсен Саманчин и которое вызвало протест всех религиозных концессий, встречалось ранее в научных и публицистических выступлениях Ч. Айтматова: "Слово выпасает Бога на небесах. Слово доит молоко Вселенной и кормит нас тем молоком вселенским из рода в род, из века в век. И потому вне Слова, за пределами Слова нет ни Бога, ни Вселенной и нет в мире силы такой, превосходящей силу Слова, и нет в мире огненного пламени, превосходящего жаром пламя и мощь слова".

Авдий Калистратов в романе "Плаха" искал своего Бога, прежде всего в себе. Арсен Саманчин – носитель генетической памяти этноса, выраженной в данном случае в легенде о Вечной невесте. Посредством ее автор направляет читательскую мысль по историческому пути киргизского народа, в котором выделяются определенные культурные стадии. Первобытно-общинная, нашедшая свое воплощение в описании обрядов, в самой легенде о Вечной невесте. Общность народно-поэтического восприятия мира разными этнических группами в однородной стадии исторического развития можно выявить при сравнении легенды о Вечной невесте с пьесой Гауптмана "Потонувший колокол", в которой также звучит творческая стихия народнопоэтического мировосприятия, противопоставленная прагматическому миру материальных ценностей.

Драматические судьбы киргизского народа на пути обретения государственности находят свое отражение в описании исполнения обряда, посвященного Вечной невесте, по разные стороны горной вершины - китайской и киргизстанской. Единый народ разобщен государственными границами, драматическими перипетиями исторической судьбы, борьбы за выживания этноса, но в нем по-прежнему теплится огонек, зажженный когда-то на заре человеческой мысли в поэтически-мифологической форме.

Обогащенный культурной мыслью классического мирового искусства, огонь этот горит в душе Арсена Саманчина, мечтавшего поставить легенду на оперной сцене. Однако во времена массовой культуры мечта становится неосуществимой.

Таким образом, культурологическая мысль автора объемлет культурные пласты: при–род-ного - на–род-ного – классического – массового…Каждому из этих пластов соответствует определенный стиль повествования. Кинематографическим методом монтажа автор чередует их, строя свою художественную концепцию.

Миф о Вечной невесте излагается ритмической речью, а песня, посвященная ей, построена по законам народной лирической песни, с характерными для нее изобразительно-выразительными средствами: метафорами, олицетворениями и художественными повторами. Отметим, что народная традиция эпического сказа четко проявляется в повествовательной манере всего романа Ч. Айтматова. Это видно, например, в функционально-стилевых речевых повторах, авторском предварении развития сюжетного действия, в построении ритмической и пространственно – временной структуры произведения. При этом некоторые стилевые приемы напоминают строки предыдущих произведений Ч.Айтматова. Например, текст: "И катился шар земной в карусели вселенной, и все сущее на земле пребывало в незримом кружении вечности, и мчались в беге в тот миг среди светом озаренных горных гряд и долин Жаабарс с напарницей барсихой, а солнце лелеяло их с полуденной высоты, и звало их к себе, манило к птицам в небе, ибо являли они в тот час бегущую пару ангелов от хищно-звериного рода… Подчас и звери могут быть ангелами" – стилистически близок страницам из романа " И дольше века длится день…": "И плыла Земля на кругах своих, омываемая вышними ветрами. Плыла вокруг Солнца и вращаясь вокруг оси своей, несла на себе в тот час человека, коленопреклоненного на снегу, посреди снежной пустыни". Стилистических повторов, подобных приведенному, в романе "Вечная невеста" достаточно много, чтобы говорить о стилевой характерности письма писателя. Очень часто речевые акты начинаются в романе с союзов, предназначенных сохранять пластичность и преемственность повествования. Например, на странице 48 из семи абзацев пять начинаются с предлогов. А, А, Вот, В, А.

Изложение Арсеном Саманчином легенды–притчи представляет собой описание оперного либретто (Композиторам есть над чем задуматься. - Б.К.) и заставляет вспомнить период становления киргизского профессионального музыкально-драматического искусства. Истоки происхождения легенды о Вечной невесте в творческом сознании Ч.Т. Айтматова требуют отдельного, дополнительного исследования. Заметим лишь, что ее сюжетная линия схожа с сюжетами первых драматических произведений киргизской литературы - К. Джантошева "Карачач" и М. Токобаева "Горемычная Какей", сихотворения С. Карачева "В осенней ночи". Вместе с тем отметим, что в легендарном сюжете Ч. Айтматова в сравнении с другими стушевывается социальный элемент и на первый план выдвигается его вневременной характер.

Однако это с лихвой окупается при изображении реалий современной социально-экономической жизни. Повествование приобретает публицистический характер, явно выражена горькая авторская ирония, порой доходящая до сарказма. Особенно остро она звучит в размышлениях главного героя о днях сегодняшних: "Сегодня ты познал еще один сладкий урок жизни. Вкусил! С медом! Браво! Дошло небось! Перед рыночной стихией никакие кафедры не кафедры. Вот погнали тебя в шею, рыночной плеткой, выперли и пригрозили морду набить. И даже любовь выставляется на рыночные ряды как товар, а ты только теперь постигаешь… Стало быть, ты отвержен, непригоден и не нужен для бизнес-эпохи. Еще одна персональная расплата за так называемый соцреализм… Так получается… И какого черта, якобы ты интеллектуал такой-сякой… Тоже мне Стиррапский выходец, родственники аильные гордились тобой, в особенности в перестроечные годы, а теперь и они уймутся… А куда теперь деваться, куда и как быть дальше. Забудь, забудь об этой самой "Вечной невесте"! Да кому она нужна, уже в замысле, еще до сцены попса ее топчет. Попса в триумфе. Эпоха попсы! А ты? Или смиряйся покорно, или исчезни, не подавая руки… А как быть? В Москву уехать, там есть свои люди, надежные, но и там пик попсы! Кто его знает? В общем, сплошной туннель и конца не видно…".

В романе "Вечная невеста", как и в предыдущих своих произведениях, Ч. Айтматов использует различные формы и средства психологического анализа: монологи и диалоги, внутреннюю речь, образы-символы… Показательными в этом отношении являются образы-символы ласточек-вестителей смерти: "…когда они с Бектур-агаем сидели вдвоем за разговором, когда ласточки ворвавшись в приоткрытое окно, стали верещать несмолкаемо и витать под потолком на неуловимо распростертых крыльях, точно бы хотели сообщить что-то или предупредить, и то, как затем выгоняли этих голосистых птичек прочь в окно, и то, как они снова стремительно влетели и снова стали кружить и верещать, и то, как потом они оказались за плотно прикрытым окном, как отчаянно бились и порхали они снаружи за оконными стеклами, тщетно пытаясь во что бы то ни стало проникнуть во внутрь, точно бы оставалось у них что-то недосказанное, то, что не удавалось довести до чьего-либо сведения. Арсен Саманчин был потрясен. И когда осенила вдруг молниеносная догадка, о которой нельзя было даже обмолвиться, неужто это некий символ предупреждения судьбы, неужто это те самые ласточки-предвестницы вновь пытаются что-то обозначить своим появлением, ему стало не по себе".

Образ-символ птицы автор ранее включал в роман " Плаха", в котором он появляется в момент спора Иисуса с Понтием Пилатом.

Использует Ч. Айтматов и относительно новые для него приемы и формы. Среди них отметим внутренние диалоги героя, представленные в форме своеобразного психического видения героя: "Она исчезла. Он даже притормозил и даже оглянулся с недоумением, точно бы Айдана Самарова на самом деле только что находилась рядом, сидела бок о бок и точно бы на самом деле могла покинуть машину, на ходу вылететь и исчезнуть в одно мгновенье. Клип исчез. И лишь опомнившись, крепко шлепнув себя ладонью по лбу, он поехал дальше, усмехаясь, покачивая головой. И как всегда уличая себя в сумасшедшей фантосмагонии, веря и не веря тому, что происходило в нем, в его идиотском воображении. И единственным оправданием той неслыханной реакции, когда в душе он трансформировался в двух лицах – в их диалоге, была все та же неизбывная, охмеляющая любовь (это от любви) и удушающая тоска и горечь (это от горя).

Так ехалось и так былось…". Представляется, что данная форма заимствована автором из стилистики кинематографа. Удачным представляется использование Ч. Айтматовым приема умолчания, придающего повествованию эмоционально-насыщенный характер: "И никому неведомо было, а вернее, мало кто понимал, что же происходило с Таштанафганом. Он тоже шел в трауре следом, с конем на поводу. Говорят, что он шел в слезах. А чем обошлись эти слезы… И чего это, не потому ли вдруг он сдернул с головы свою военную фуражку, так ценимую им, и швырнул с размаха, закинул ее прочь под откос". И еще одна сказка ходила в те дни, в которую трудно поверить, но так оно было. Сказывали, что когда вернулись в пещеру Молоташ двое порученцев таштанафгановских, чтобы выволочь оттуда застреленного "башкастого, хвостастого" барса и закопать его там где-нибудь, Жаабарса в пещере не оказалось. Исчез куда-то Жаабарс бесследно… Ушел. И говорили даже позже, что видели его – бродит Жаабарс тенью по горам…".

С середины произведения убыстряется темп повествования, в большей степени используются диалоги, сюжетное действие приобретает больше динамики. В художественную ткань романа включается приключенческий элемент с актуальнейшей для современности проблематикой терроризма. Монтажные эпизоды сменяются чаще, порой трансформируясь в клип, кадры которого должны донести до читателя авторскую идею. Вместе с тем психологическая характеристика героев и их поступков разработана, на наш взгляд, в меньшей степени, чем в предыдущих романах Ч. Айтматова. Так, например, нравственно–идеологическая мотивация на совершение преступления кыргызскими мужчинами выглядит по меньшей мере надуманной. Да и запоздалая, скоропалительная любовь Арсена и Элес как-то не трогает, не греет душу. Психологически неубедительны поступки главного героя, а его последний крик-призыв напоминает, приношу свои извинения за кощунство, рекламный сленг, лозунг плаката-призыва.

Если в отношении романов Ч. Айтматова "И дольше века длится день…" и " Плаха" можно говорить об их философско-публицистической жанровой доминанте, то "Вечную невесту" мы определили бы как философско-публицистический роман, что сближает его с "Тавро Кассандры".

Там, в пещере горной вершины, откуда и проистек родной народ,

встретились на исходе своей жизни барс-отшельник и человек-изгой общества, представитель эпохи уходящей: "Но это уже ничего не значило, темней ли становилось, холодней ли становилось для тех, кто волею случая находился в той пещере. Их было двое, кому суждено оказалось, быть рядом на предсмертном одре, их было двое – человек умирающий и зверь дикий, рядом умирающий. Оба одинаково заканчивали свой путь, оба, израненные шальными, а быть может, целенаправленными, прицельными пулями в тот момент, точно бы сдуру возникшей вдруг перестрелки. В горах всегда поворот, похуже чем в лесу… Кому было теперь разбираться - кто в кого стрелял и почему… Все это теперь ничего не значило, исчезая в обороте спонтанной ситуации, уходящей с минуты на минуту в бесследную вечность. И скажут тогда, было, не было, когда это было?.. И ничего не скажут… Снежный барс был уже мертв. Человек испустил последнее дыхание следом…

И умирая, в завершение жизни он услышал далекий голос Вечной невесты: "Где ты, где ты, охотник мой!" И прошептал, он, запинаясь: "Прощай, теперь мы с тобой никогда не увидимся…"

Луна путалась в облаках ночных, ветер порывался и томился в скалах, не слышно было ничего иного…". (С. 106-107). Они вернулись к истокам, чтоб быть отпетыми Вечной невестой, и чтобы там в предсмертный

час понять, что нет Правды, есть только извечный путь истины. И потому, как в легенде о птице Доненбай из романа "И дольше века длится день…", звучит призыв Вечной невесты: "мученический клик вселенского страдания…ностальгический мотив любви" по недосягаемому.

В художественную структуру романа в качестве эпилога включен рассказ "Убить - не убить". Задуманный и осуществленный как отдельное произведение, он достаточно органично лег в идейно-содержательный контекст произведения, заостряя вопрос о нравственном выборе, стоящем перед человеком во все времена.

С творчеством Ч. Айтматова связано не одно поколение читателей, он смог воплотить в нем историю кыргызского народ, и по праву памяти останется в ней, пока неизбывно художественное Слово. Чингиз Айтматов в романе "Вечная невеста" вновь возвращается к поиску духовных истоков человечности, стремясь внести свою лепту в извечную дорогу к Истине, смыслу земного бытия.

А что касается Вечной невесты, - она где-то рядом, и еще придет к Айтматову, чтобы спеть главную песню-реквием о вечном.

Р. S.

Хотелось бы выразить благодарность доктору филологических наук А. Акматалиеву за предоставленную возможность ознакомиться с рукописью романа. Данные заметки являются предварительными набросками к анализу рукописи романа, который в изданном варианте может претерпеть существенные авторские и редакционные изменения. В таком случае, у нас будет возможность продолжить наш разговор.

Бахтияр КОЙЧУЕВ, кандидат филологических наук