Тезисы статьи Министра иностранных дел России С.В.Лаврова в журнале "Россия в глобальной политике"
(номер 2, март-апрель 2006 года)

ПОДЪЕМ АЗИИ И ВОСТОЧНЫЙ
вектор внешней политики России
06-05-2006

Считаю крайне важным поддержание продуктивного диалога между Министерством иностранных дел и политологическим сообществом России. В последнее время он развивается по нарастающей, что отвечает фундаментальной задаче вовлечения институтов гражданского общества страны в различные направления государственной деятельности. Внешняя политика не может быть исключением. Тем более, что речь идет об общей тенденции в развитии международных отношений, где НПО играют все большую роль, зачастую выступая генератором важных перспективных идей и инициатив. Гражданское общество нашей страны также не должно оставаться в стороне от этой тенденции. Роль России в мировой политике от этого только выиграет, обретя новые грани и должную глубину. В этом вижу важное направление приведения ресурсного потенциала нашей внешней политики в соответствие с требованиями времени.

Хотел бы, чтобы настоящую статью рассматривали как вклад в дискуссию, состоявшуюся в начале марта этого года на ХIV Ассамблее Совета по внешней и оборонной политике на тему "Будущее Азии и политика России", где мне не удалось выступить. Судя по материалам, разосланным в порядке подготовки данного мероприятия, в политологических кругах страны имеется довольно широкий разброс мнений по указанной и более широкой проблематике. Есть среди них представления о проводимой нами политике на этом направлении и некоторых моментах в развитии современных международных отношений в целом, с которыми не могу согласиться. Считаю своим долгом прокомментировать их. Убежден, что от открытой, честной дискуссии выиграют все, а также понимание российской внешней политики в стране и за рубежом.

Прежде всего не могу принять тезис о некоем имманентном противоречии между европейским и азиатским векторами нашей дипломатии. Соответственно, неоправданным представляется посыл о "сохранении преимущественно европейской ориентации России", да еще как своего рода залога модернизации страны при "неизбежном повороте к Азии" (боюсь, что под Азией имеется в виду "азиатчина" - понятие столь же отдающее предрассудками, сколь и не соответствующее действительному положению дел, на чем остановлюсь позднее). Убежден, что речь идет об искусственном, надуманном противопоставлении различных направлений внешней политики России. Многовекторность является одной из ключевых ее характеристик, закрепленных в Концепции внешней политики Российской Федерации, утвержденной Президентом В.В.Путиным в июне 2000 года. Этот принцип значит только одно: каждый вектор для нас самоценен, какие бы то ни было их противопоставления, "компенсационные" схемы и т.п. исключены. Разыгрывание одних партнеров против других было бы, мягко говоря, неумной линией поведения, идущей в русле геополитики "Большой игры", которая уже не отвечает природе международных отношений в их современном прочтении. Одна из ключевых характеристик последних – глобализация с ее противоречивыми последствиями.

Во многом следствием глобализации стал подъем Азии, под которым понимается ускоренное вхождение в мировую экономику и политику целого ряда государств, прежде всего Китая, Индии и стран АСЕАН (кстати, АСЕАН как один из ключевых региональных игроков почему-то оказалась обойденной вниманием в представленных материалах). Оба процесса взаимосвязаны – отсюда явление, которое получило название "азиатское лицо" глобализации. В том числе и поэтому считаю несостоятельным противопоставление двух важнейших векторов нашей внешнеполитической работы. Врастать в интеграционные процессы в обширном Азиатско-тихоокеанском регионе мы можем только на путях хозяйственного подъема регионов Сибири и Дальнего Востока, т.е. их модернизации, – это аксиома. Так что не вижу противоречия между общим вектором внутреннего развития России, определяемым как "европейский выбор", и целями нашей политики в Азии.

Не могу пройти мимо утверждений о возможности некоего антизападного, антиамериканского подтекста российской политики на азиатском направлении, намеков на искушение воспользоваться "ослаблением Америки", которое-де испытывают где-то в коридорах власти Москвы. Не знаю, как эта подозрительность, бытующая в определенных политических кругах за рубежом, перекочевала в политологическое мнение нашей страны. Должно быть ясно, что на каждом направлении своей внешней политики мы решаем конкретные задачи. Отношений с Европейским союзом, какими бы трудными они ни были, нам не заменят отношения с другими партнерами. То же верно применительно ко всем другим векторам, включая азиатский и североамериканский.

Что касается Запада, тут есть о чем порассуждать. Западный альянс стал одной из жертв окончания "холодной войны". Определенные события имели в данном отношении этапное значение – такие, как опыт консенсусной силовой акции альянса против Сербии, невостребованность НАТО по следам террористических актов 11 сентября и, наконец, разногласия по Ираку. Но главным все же было кардинальное изменение в самой оси координат международных отношений. Поэтому любые попытки реставрации былого трансатлантического единства как обособленного направления в общем потоке международной жизни могут иметь лишь частичный успех. К тому же с уходом в прошлое "советской угрозы" на поверхность вышли политико-философские расхождения, различия на уровне мироощущения между США и Европой, что находит свое выражение в разногласиях по целому ряду вопросов (ДВЗЯИ, создание верификационного механизма Биоконвенции, Киотский протокол, Международный уголовный суд, смертная казнь и др.), между жесткой англосаксонской моделью экономического развития и социально ориентированной политикой континентальной Европы. Это просто констатация факта, одного из многочисленных последствий "разморозки" международных отношений после окончания "холодной войны". Вот почему у российской внешней политики не может быть лишь одного-единственного западного вектора, их несколько. В частности, наличие североамериканского и евросоюзовского направлений нашей внешней политики отражает сложности той реальности, с которой нам приходится иметь дело, и никак не может быть расценено как попытка "вбить клин" в то, что уже давно перестало быть монолитным (замечу, что связующим элементом этого монолита была идеология, идеологическая конфронтация).

>Было бы неверным и пугать нас разного рода угрозами с Востока. Мы проводим пророссийскую политику на международной арене – не больше того, но и не меньше. Словом, мы ориентируемся на собственные интересы, как это делают все наши международные партнеры и делают весьма эффективно, опираясь на многовековой опыт. Существование на стыке цивилизаций, а вернее – через постоянное созидание межцивилизационного согласия, во многом давалось за счет нашего собственного развития. Думаю, что сейчас эта роль России – не "щита", а культурно-цивилизационного "моста" – оказывается востребованной как никогда и органично вписывается не только в коллективные интересы всего мирового сообщества, но и отвечает нашим коренным национальным интересам, давая решение задачи исторического предназначения России. Важно только, чтобы наши партнеры не воспринимали эту нашу роль просто как предоставленную им возможность пользоваться этим "мостом" к своей выгоде и без учета интересов России. Вообще, наверное, "мост" - не самый удачный термин. Правильнее говорить о сопряжении интересов Запада и Востока в целях решения острых проблем современности.

В конечном итоге в этом смысл, например, контактов России с движением ХАМАС. Без подобных инициатив в условиях, когда ХАМАС победил на палестинских выборах, признанных всеми как свободные и демократические, политика международного сообщества в ближневосточном урегулировании рискует зайти в тупик, а решения "квартета" международных посредников – остаться на бумаге. Гибкость, обеспеченная позицией России, дает усилиям "квартета" "второе дыхание". Демократия, как известно, это обоюдоострое оружие, которое само заживляет раны, которые наносит. Доведя до ХАМАС согласованную позицию международного сообщества, мы запустили процесс его вовлечения в открытую политику – процесс, в котором активно участвует арабский мир. Нас поддержал целый ряд западноевропейских стран. Судя по реакции наших партнеров на итоги московских переговоров с представителями ХАМАС, наш шаг уже никем не воспринимается как попытка "самостоятельной игры" за чей-то счет.

Думаю, проблемы в восприятии внешней политики России во многом уходят корнями в недопонимание существа разногласий по Ираку. Если попытаться с позиций сегодняшнего дня проанализировать события марта 2003 года в СБ ООН перед началом войны в Ираке, то трудно не заключить, что роль России и Китая, при всей ее принципиальной значимости, была все же далеко не единственным фактором. Ключевое значение имело стремление двух крупнейших европейских держав отстоять свою внешнеполитическую самостоятельность и международный правопорядок как отвечающий их фундаментальным национальным интересам. В этом наши интересы совпали, как они совпадают сейчас у всех членов международного сообщества в том, что касается необходимости как можно скорее нормализовать ситуацию в Ираке, остановить спираль насилия, восстановить суверенитет самих иракцев над своей страной, не допустить ее развала. Именно поэтому стало возможным вернуться к политической работе по Ираку в ООН и в рамках других форумов.

Другое дело, что заданные с самого начала в одностороннем порядке рамки политического урегулирования в Ираке не претерпели существенных изменений, хотя серьезные изъяны этих рамок все более очевидны. Это объясняет по-своему ненормальное и трагическое положение, когда подавляющее большинство ведущих стран мира и государств региона не в состоянии реально влиять на ход событий, как бы им ни хотелось помочь выправить ситуацию. В этом, видимо, одна из причин и недостаточного участия Китая и Индии в делах региона, о чем справедливо говорится в тезисах СВОП. Уверен, что обе эти великие страны будут готовы участвовать в подлинно коллективных и равноправных усилиях по урегулированию – скажем, в случае созыва международной конференции по Ираку, актуальность которой возрастает.

Тут уместно обратиться к другому тезису – о якобы благотворности длительного иностранного военного присутствия в качестве инструмента "социально-политической инженерии". Продолжающийся вывод участниками коалиции своих контингентов из Ирака уже свидетельствует о прямо противоположных выводах, которые эти страны делают из своего практического опыта и анализа ситуации. В принципе убежден в контрпродуктивности этого средства реализации национальных интересов в международных делах. Подобное внешнее присутствие искажает развитие внутренних процессов, создает искушение опереться на силу, что даже чисто психологически побуждает недооценивать потенциал политико-дипломатического урегулирования.

У нас нет оснований не доверять известному мнению представителей консервативной политэлиты США (Б.Скоукрофт, З.Бжезинский и др.) по данному вопросу на примере иракской ситуации. Нельзя не согласиться и с теми, кто считает, что "остаточное" - после войны в Заливе – иностранное военное присутствие в регионе стало точкой отсчета в развале всей прежней геополитической конструкции на Ближнем Востоке. Мандат Совета Безопасности ООН, действия в поле уникальной легитимности Всемирной организации помогают снять значительную часть издержек, связанных с применением силы. Неплохой пример дает Афганистан, включая подмандатные ООН Международные силы содействия безопасности, командование над которыми взяла на себя НАТО. Но даже в Афганистане, при наличии изначальной поддержки ООН, согласованной мировым сообществом стратегии урегулирования и при отсутствии изначальных разногласий, свойственных иракской ситуации, дела идут далеко не так хорошо, как хотелось бы. Стоит ли удивляться тому, что происходит в Ираке, где процесс урегулирования начинался совсем с другой точки отсчета.

В данной связи затрагивается вопрос о военных базах внерегиональных держав в Центральной Азии. Никакого нажима на наших партнеров по антитеррористической коалиции нет. Речь идет о другом – это военное присутствие было запрошено исключительно в связи с проведением антитеррористической операции в Афганистане, и попытки использовать его в иных целях в корне изменили бы ситуацию. Таково понимание вопроса и самими странами, предоставившими свою территорию под эти базы.

Если в целом взять "старые" альянсы, перенесенные в новые условия, то перед ними стоит непростая задача трансформации. Такой процесс в настоящее время характеризует положение дел в НАТО. Прежний смысл существования уже не связывает их участников – необходимо найти новый. Труднее становится выходить на общий знаменатель в плане оценки угроз и необходимости реагировать на них. Подчас альянсы становятся обременительными в силу обязательств, которые уже не поддаются однозначной трактовке.

Но и здесь эмансипация международных отношений от жесткой блоковой дисциплины времен "холодной войны" оказывает благотворное воздействие на глобальную политику. "Старые" обязательства не мешают находить точки соприкосновения интересов в контексте реалий сегодняшнего дня. Думаю, что в политологических кругах страны недооценивается такое явление, как совершенно новые отношения между Россией и целым рядом стран, связанных военно-политическими узами, унаследованными от времен "холодной войны". Имею в виду Грецию, Турцию, Южную Корею, Саудовскую Аравию, другие страны Залива. Наши интересы удачно сопрягаются в соответствующих регионах, способствуя созданию сбалансированной региональной архитектуры, будь то в Причерноморье, в Северо-Восточной Азии или на Ближнем Востоке. Все это – зримые символы перемен.

Прежние альянсы могут играть позитивную роль в современных условиях – например, что касается сдерживания распространенческих инстинктов, борьбы с терроризмом, наркотрафиком. Выживаемости НАТО в новых условиях, на мой взгляд, способствовала бы ее трансформация в направлении поиска ответов на новые угрозы и вызовы при параллельном налаживании контактов с новыми региональными организациями в сфере обеспечения безопасности – такими, как ОДКБ, тем более что их усилия вполне сопрягаются, например, на афганском направлении. Мы стараемся продвигать именно такое сотрудничество, отвечающее требованиям дня, в рамках Совета Россия–НАТО.

Отдельный вопрос – глобализация НАТО. Одно дело – глобализация задач: тут можно и нужно действовать в сотрудничестве с соответствующими другими государствами и региональными организациями. Другое – когда этот процесс распространяется на членство в альянсе. Некоторые кандидаты называются и из числа государств АТР. Надо ли это в современных условиях? Вряд ли такой разворот приветствовали бы в Азии, где иные традиции, не приемлющие даже намеков на чью-то исключительность, уже не говоря об "осях".

В нашей политике нет и не может быть антиамериканизма. Россия раз и навсегда отказалась от конфронтационных подходов в международных делах. Преследуемые Россией и США внешнеполитические цели, в том числе в Азии, в принципиальном плане совпадают – мы хотим больше безопасности и предсказуемости в мире. Если и есть между нами разногласия, то они носят прежде всего политико-философский характер, касаются расхождений во взглядах на новое мироустройство. Этим и объясняется то, что в чем-то мы меньше понимаем друг друга, чем это было во времена "негативно-стабильного" двухполюсного миропорядка.

Сегодня, сумев извлечь уроки из опыта Советского Союза, мы не можем согласиться с "преобразовательной" логикой искусственного форсирования извне сложных процессов вызревания в странах и регионах тех или иных форм политической и экономической жизни. Не верим мы и в возможность достижения "абсолютной безопасности" за счет попытки достичь многократного военного превосходства над любой страной мира, стремление к которой привело к развязыванию "холодной войны". Не во всем должны сходиться и наши национальные интересы применительно к конкретным ситуациям, налицо и конкуренция в торгово-экономической сфере. Это нормально и не мешает нам тесно взаимодействовать по целому кругу проблем, быть союзниками по антитеррористической коалиции.

Вопрос еще и в другом. Международная роль всех государств меняется. Россия уже прошла через этот болезненный процесс, нам не надо было выбирать: реальность сама заявила о себе – и нам оставалось только ее признать. Бульшая свобода выбора была у других, и у США, возможно, бульшая, чем у кого бы то ни было. Но существенная модификация роли американского фактора в глобальной политике все же происходит – об этом в своей "Дипломатии" Г.Киссинджер писал еще в 1994 году. В результате создаются условия для формирования глобального "оркестра" ведущих держав, который не только закрепит коллективные начала в мировой политике, но и обеспечит на деле исключение из нее практики разного рода балансов сил. Убежден, что такое коллективное лидерство приветствовало бы подавляющее большинство государств.

Отмечу одну особенность нынешней ситуации в АТР. Происходит то, что можно было бы назвать восстановлением Китаем своего полномасштабного участия в делах региона. Естественно, что его законное место долгое время занимали другие "игроки", которым теперь приходится адаптироваться к новым условиям. Но процесс этот носит объективный характер, сопровождается установлением отношений экономической взаимозависимости Китая с другими странами и потому не должен рассматриваться как создающий кризисную ситуацию. Именно так к этому относится подавляющее большинство региональных держав. Как в других регионах и повсюду в мире, происходит коррекция внутрирегиональной архитектуры. Воспринимать ее надо не как угрозу, а как возможность, которой следует воспользоваться.

Эти замечания общего характера в разной мере имеют отношение к заданной теме. Теперь что касается непосредственно азиатских дел и нашей политики на восточном направлении.

Азию справедливо относят к одной из главных движущих сил мирового развития, значение и роль которой будут возрастать в обозримой перспективе. Соответственно будет расти и значимость для российских интересов азиатского направления. Скажу больше: здесь как нигде сопрягаются наши внутренние и внешнеполитические интересы, поскольку без экономического базиса не может быть прочной основы для нашей политики в этом регионе. А она напрямую зависит от положения дел в области социально-экономического, инфраструктурного и иного развития Сибири и Дальнего Востока.

Азия демонстрирует высокую устойчивость к разного рода кризисным явлениям. Экономический рост влечет за собой не только потребность в доступе к рынкам сбыта, но и – во все больших масштабах – к современным технологиям и энергоресурсам. Можно ожидать, что проблематика энергобезопасности будет становиться все более актуальной темой многостороннего и двустороннего взаимодействия в Азии. Эти потребности определяют и наш вклад в поступательное развитие региона. Речь идет в том числе о развитии человеческих ресурсов и инновационного сектора Сибири и Дальнего Востока.

Отличительная черта нынешней Азии – бурное развитие интеграционных процессов как в субрегиональном, так и общеазиатском форматах, порой накладывающихся друг на друга и взаимодополняющих. Рост числа и активности действующих в регионе многосторонних объединений – яркое отражение этой тенденции к многосторонности и коллективной выработке решений. В качестве примеров можно упомянуть деятельность таких авторитетных структур, как АТЭС, АСЕАН, ШОС. В целом таких объединений в Азии более десятка.

Тенденция к расширению и углублению интеграционных процессов в Азии будет усиливаться. Здесь в отличие, скажем, от Европы не гомогенное в культурно-историческом и политическом плане пространство. Различные субрегионы имеют свою специфику. С этим связаны бурный рост числа многосторонних объединений и отсутствие на данный момент всеохватывающей структуры по типу ОБСЕ. Есть все основания ожидать, что тенденция к многосторонности в АТР будет оставаться доминирующей. Соответствующие механизмы будут брать на себя все большее бремя по решению актуальных региональных проблем, создавать оптимальные схемы кооперации между собой, а также с внерегиональными игроками. Эта объективная тенденция была подмечена и учтена нами еще два года назад, когда на саммите ШОС была выдвинута Ташкентская инициатива по формированию партнерской сети многосторонних объединений в АТР. В рамках реализации этой инициативы уже созданы механизмы взаимодействия ШОС с АСЕАН и СНГ, в стадии выработки – документы о сотрудничестве с ОДКБ и ЭСКАТО ООН.

Признавая объективный характер глобализации, азиатские страны придерживаются мнения, что "расходная часть" этого процесса не должна возлагаться только на них. Например, деятельность АТЭС, которую некоторые из его участников первоначально стремились ориентировать на торгово-экономическую либерализацию в выгодным для себя ключе, преобразовалась в формы, более соответствующие азиатским представлениям и традициям. Азиатские государства в подавляющем большинстве продолжают курс на постепенную экономическую модернизацию при сохранении социальной и политической стабильности в качестве важнейшего условия национального бытия.

После "холодной войны" фактор безопасности не потерял своей актуальности для стран Азии. Более того, на первый план вышли новые угрозы и вызовы – терроризм, экстремизм, наркотрафик, торговля людьми, незаконная торговля оружием, эпидемии, природные катаклизмы и другие, которые требуют солидарных усилий. Азиатские страны справедливо настаивают на том, что такое взаимодействие не должно вести к подрыву их суверенитета. Это верно и в отношении стран Центральной Азии, если мы не хотим вставать на путь применения двойных стандартов. На этой основе на вызовы модернизации будут отвечать и государства Ближнего Востока.

Указанные особенности азиатских интеграционных процессов создают объективную основу для эффективного вхождения в них России, имеющей мощный потенциал для содействия решению практических проблем региона и последовательно отстаивающей основополагающие нормы международного права, принципы взаимной выгоды, признания и уважение законных интересов, национальных особенностей и традиций всех членов международного сообщества, диалога религий, культур и цивилизаций. Последний обретает особое значение в нынешних условиях. Специфика обширного региона, включая его культурно-цивилизационное разнообразие и методы развития, позволяет отработать здесь своего рода модель комплексной стратегии поддержания межцивилизационного согласия в мире.

Наши азиатские партнеры понимают, что не только России нужна экономически мобильная и политически стабильная Азия, но и самой Азии нужна сильная, процветающая Россия. Становится все более очевидным соображение чисто прагматического порядка: без энергетического, научно-технического и интеллектуального потенциала России Азии будет как минимум трудно достичь целей всеобщего экономического процветания, которое и является фундаментальной идеей азиатской интеграции.

Разумеется, внешнеполитические усилия должны идти рука об руку с нашей собственной сильной, хорошо продуманной социальной, экономической, энергетической, миграционной, инфраструктурной и экологической политикой применительно к Сибири и Дальнему Востоку. Такая стратегия могла бы стать тем, что справедливо называют назревшим "новым рывком к Тихому океану". Серьезные сомнения, однако, вызывают звучащие порой предположения, что этой цели можно будет достичь только в рамках проекта многостороннего инвестиционного освоения Сибири и Дальнего Востока. Подобная интернационализация внутреннего развития страны слишком уж напоминает другую эпоху. А если под этим подразумевается попытка инициировать некий дележ "советского наследства", да еще в условиях, когда Россия находится на подъеме, то это уже явный перебор, что-то из области политической фантастики.

Убежден, что задача может быть решена прежде всего нами самими, разумеется, с привлечением на сбалансированной основе инвестиций всех заинтересованных стран региона. При всей сложности задач развития азиатской части страны мы не будем ни отказываться от своего суверенитета, ни делиться им с другими. Никто кроме нас самих не позаботится о том, чтобы все ресурсы этих районов, включая человеческие, полностью были востребованы, чтобы развитие осуществлялось прежде всего в интересах тех, кто там живет и кто захочет там жить.

Вопрос этот принципиальный, и никакие псевдогеополитические соображения не могут этого отменить. Не "разыгрывание" США и Китая вокруг вопроса о доступе к нашим ресурсам, как это предлагается некоторыми политологами, а четкое понимание условий нашего сотрудничества с партнерами в их освоении на базе российских законов должно лежать в основе этого важнейшего фактора нашей политики. Именно исходя из этого, руководствуясь не соображениями энергетического эгоизма и не отказываясь от своих законных прав, Россия избрала в качестве приоритетной темы своего председательства в "Группе восьми" проблематику глобальной энергетической безопасности.

Приведенные соображения со всей очевидностью "подсказывают" практические выводы для политики России в Азии. Главный из них состоит в том, что, продолжая наращивать созданные за последние годы связи добрососедства и партнерства в двусторонних отношениях, прежде всего с нашими ближайшими соседями - как с коллегами по СНГ, ЕврАзЭС, ШОС, так и партнерами по другим объединениям, следует и далее активизировать наше участие в перспективных многосторонних структурах АТР.

Для решения этой задачи в последнее время сделано немало. В том, что касается многостороннего "трека" нашей политики в Азии, достаточно упомянуть выход ШОС на этап практического сотрудничества государств-членов в области безопасности и экономического взаимодействия, вывод в конце прошлого года диалогового партнерства Россия-АСЕАН на высший уровень, инициативное российское участие в форуме АТЭС, прием нашей страны в 2005 году в члены Диалога по сотрудничеству в Азии (ДСА), а также в качестве наблюдателя в ОИК, участие Президента Российской Федерации В.В.Путина в первом Восточноазиатском саммите.

Таким образом, сформированы необходимые предпосылки для того, чтобы взаимовыгодное российское партнерство со странами Азиатско-тихоокеанского региона обрело новое качество. Признание значимости России как конструктивного фактора в Азиатско-тихоокеанском регионе создало совершенно новые возможности как в деле региональной интеграции, так и в плане закрепления самостоятельной роли государств региона в глобальной политике. Практика этого партнерства, с другой стороны, убедительно свидетельствует о реальных глубоких интересах России в Азии, к которой мы, как и к Европе, принадлежим.