Иоселиани о природе рабства и будущем Грузии
Режиссер Отар Иоселиани заканчивает в Париже работу над новой картиной "Сады осенью".
В интервью BBCRussian.com он размышляет о искусстве, цензуре и свободе.

C режиссером беседовала Мария Бейкер.

Би-би-си: На право называть вас "своим" режиссером претендуют несколько стран: для России вы - один из отцов-основателей советской "новой волны", для Грузии - великий грузинский режиссер, а для Франции - корифей французского авторского кинематографа. Как вы определяете "национальную принадлежность" своего искусства?

О. Иоселиани: Я не знаю, как можно определить, к примеру, таких музыкантов, как Рахманинов. Он что - русский музыкант? Ну, скажем, Мусоргский и вся "Могучая кучка" использовали русский фольклор, и Чайковский использовал его в довольно слабой опере "Евгений Онегин" и в не более блестящей 6-ой симфонии. Это была дань моде, увлечение фольклором и использование того, что было наработано в народе и просеяно через песок веков.

Или, может быть, вы мне скажете, что Декарт - французский философ? Или Монтень? Или что Плутарх - греческий историк? Я не уверен в этом. Поэтому, если определять человека по культурному багажу, которым он оперирует, то можно сказать, что в данный момент я занимаюсь тем, что открылось моим глазам в Европе и во Франции. Я снял фильм в Африке, но это же не делает меня африканским режиссером. Безусловно, использование материала требует определенного уважения к той культуре, в которую вы погружаетесь.
Что же касается Грузии, я не думаю, что я должен считаться грузинским режиссером. Все, что я сделал в Грузии, было сделано вопреки тем правилам и нравственным критериям, каковые существовали в моей несчастной стране в те времена. Я не говорю даже о политических аспектах того времени.

Би-би-си: И все-таки культурная принадлежность определяется языком. Вы говорили о музыке, но кино же - синтетическое искусство, где существует текстовая основа. Так что тут, скорее, возникает аналогия с Набоковым, начавшим писать по-английски. Вы пишете сценарии по-французски?

О.И.: А как же иначе? Кто сможет понять мой текст, написанный по-русски или по-грузински? Главное для меня, что к началу съемок весь фильм у нас нарисован и описан. Но текст сценария имеет очень важную функцию - соблазнить "читателей", которые решают финансирование будущего фильма. В то же время, сочинив сценарий, вы создаете основу для будущего проекта фильма. То есть сценарий важно написать весело, чтобы он был читабелен. А позже, когда вы приступаете к проекту фильма, об этом тексте вы можете забыть.

Би-би-си: Расскажите, пожалуйста, о вашей новой картине.

О.И.: Это фильм о "функционере" (французское "fonctionnaire"), по-русски, о чиновнике. Чиновники - люди, вступившие в добровольное рабство. Мой фильм о том, как приятно, оказывается, от этого рабства избавиться и стать независимым и свободным. Я наблюдал, как живут попы, монахи, военные и полицейские. В молодости мне пришлось близко столкнуться с редакторами Госкино и наблюдать, в каком несчастном положении они находились.

Би-би-си: Вы сказали, что в СССР вы работали вопреки системе, преодолевая цензуру и чиновников. А во Франции вы чувствуете себя свободным?

О.И.: Здесь тоже есть цензура. Цензура публики, у которой десятилетиями воспитывался дурной вкус. Сегодняшний кинозритель редко бывает старше 25 лет. Это означает, что люди, которые могли бы размышлять вместе с вами над теми явлениями, которые вы хотели бы трактовать и анализировать, практически в кино не ходят. А раз они не ходят в кино, значит предполагают, что это чепуха, это несерьезно. Цензура толпы, жующей поп-корн. Все довольны: в зале воняет арахисом, а зрителя нет...

Би-би-си: Фильм "Сады осенью" сделан при участии России. Хотели бы вы снять фильм в России, если представится такая возможность?

О.И.: Ни в коем случае. Я эту Россию уже не знаю. Я там уже не живу. А фантазировать на тему о том, что было раньше, мне неинтересно. А так как мои российские коллеги адаптируют для кино литературные произведения, это означает, что то, что происходит перед их глазами, они в упор не хотят видеть, снимать не смеют или не могут. Или все, что они видят, настолько непонятно, запутано и неприглядно, что необходимо время, чтобы осмыслить свалившиеся на нас на всех ужас и беду и соотнести это с тем, что было раньше. Пока такое "остранение", очевидно, невозможно.

Би-би-си: Каково ваше отношение к тому, что происходит сегодня в Грузии?

О.И.: Явилось вдруг оголтелое поколение людей, которые дорвались до власти. Я пока не вижу, чтобы они были озабочены серьезным решением проблем, существующих в моей стране. Правда, есть и объективные причины - атмосфера жуткого давления российской администрации: грязная история с Абхазией, с Южной Осетией... Все это не может не отравлять атмосферу.
К сожалению, в Грузии исчезло то необходимое звено, которое составляло связь между поколениями. Грузинские большевики выборочно истребляли своих сверстников, которые представляли хоть какую-то культурную и человеческую ценность. Выжили немногие, а в основном - карьеристы, чекисты... всякая дрянь. Сегодняшнее поколение - это их дети. Кем они воспитаны и чему научились? Правда, у меня есть надежда - надежда на тексты. На молодых людей, которые их читают, о чем-то задумываются и, слава Богу, не занимаются политикой. Может быть, лет через 50 в Грузии что-то произойдет.

Благодарим компанию "Кино без границ" за помощь в организации интервью.