Уран – наше все
Павел Грудницкий

На фоне ожидания дефицита сырья для мировой атомной энергетики уран может стать главной козырной картой Казахстана в осуществлении своих геополитических интересов. Что происходит на урановом рынке и каковы цели национальной компании "Казатомпром", "Эксперту Казахстан" рассказал ее президент Мухтар Джакишев

– Сейчас цена на уран значительно поднимается. Атомные станции в ожидании дефицита стратегического топлива. Вы спрогнозировали эту ситуацию несколько лет назад, выступая на международной конференции в Лондоне. Что сейчас происходит в реальности на урановом рынке?

– Мы заявили о грядущем дефиците урана еще в марте 2001 года. Это было время, когда цена на уран достигла самой низкой отметки за всю историю урановой отрасли – 6,2 доллара за фунт. Но нам тогда никто не поверил – посчитали это блефом. Но
>"сейчас наш прогноз сбывается значительно быстрее, чем мы рассчитывали. Существующий объем добычи природного урана в мире не покрывает потребностей атомных электростанций. Это произошло из-за того, что за последние 15 лет на урановом рынке фактически не работали рыночные механизмы. С развалом СССР огромное количество оружейного урана, накопленного за годы холодной войны, хлынуло на энергетический рынок. К примеру, в 2001 году для потребностей атомных электростанций добывалось только 38% урана, все остальное шло с вторичных источников: в первую очередь через превращение оружейного урана в энергетический. Это происходит следующим образом: оружейный уран с обогащением 90% разбавляется природным до 5% обогащения, который уже используется на атомных станциях. Таким образом, получается очень много дешевого сырья для АЭС.

Оружейный уран производился Советским Союзом, для его производства денег не жалели. Он мог добываться по себестоимости гораздо выше рыночной. После развала Союза продавать оружейный уран стали те, кто к добыче отношения не имел. Задача окупаемости перед новыми хозяевами не стояла. Реально добываемый природный уран конкурировал с ураном со складов. Для конкурентоспособности добываемого урана необходимо было, чтобы себестоимость добычи была соизмерима с ценой складского урана. В результате многие уранодобывающие компании обанкротились, за 20 лет число мировых производителей урана сократилось почти в 20 раз.

Сейчас складские запасы практически исчерпаны. Их остатки, сосредоточенные в основном в США и России, держат как стратегический запас для поддержания атомной энергетики. Россия добывает около 2,5 тыс. тонн при общем потреблении около 10 тыс. тонн, и, в принципе, дефицит очевиден с точки зрения баланса между добычей и потреблением урана. Возьмите США, они добывают максимум тысячу тонн, потребляют около 20 тыс. тонн. Эти две крупные ядерные державы в настоящее время не обеспечивают себя добычей урана.

– Но в последнее время появилось много сообщений о появлении новых уранодобывающих компаний.

– Действительно, сейчас, когда цена на уран пошла вверх, появились так называемые джуниоры – новоиспеченные игроки на рынке. За последние полтора года о намерениях добывать уран объявило свыше 400 малоизвестных компаний. В основном это биржевые компании, которые под громкие заявления выпускают акции, привлекают денежные средства, но большинство из них никогда уран не произведут, поскольку это технологически сложный процесс, ограниченный к тому же природными возможностями.

Сегодня для фондового рынка уран – это модный продукт, который выгодно покупать. По мере роста цены на уран будет появляться больше финансовых игроков, не имеющих отношения к урановому рынку. Но 99% из этих компаний уран добывать не будут.

В поисках реальной цены

– Но теперь-то на урановом рынке появились рыночные механизмы?

– Механизм ценообразования на урановом рынке фактически нерыночный. Суть его в чем? Условно продается 100 единиц, из них около 8 единиц – на спотовом рынке. И вот эти 8 единиц определяют цену всего урана. Хотя средневзвешенная цена выше, чем спотовая. Когда мы говорим о цене на уран, необходимо давать средневзвешенную цену по всем контрактам. Если давать только спотовую часть, то при падении цены она всегда будет ниже реальной цены, а в условиях роста дефицита урана она будет зашкаливать за реальную цену. Дело в том, что при переизбытке урана такой принцип ценообразования устраивал энергетические компании. Сейчас, когда увеличивается дефицит урана, этот механизм ценообразования является дестабилизирующим. Если финансовые компании начнут скупать уран с рынка, то мы вообще не узнаем реальную цену продукта. Это будет спекулятивная цена. Допустим, в прошлом году его цена выросла на 39%. Если в начале года купить, а в конце продать – вот вам подъем на вложенные деньги. Такие компании начинают заниматься скупкой урана и тем самым усиливают ажиотаж и дефицит на урановом рынке.

При неправильном ценообразовании посредники расшатывают рынок. И об этом мы говорили еще два года назад. Но опять-таки никто наши слова не воспринял всерьез. Никто не верил, что спотовая цена может стать дороже долгосрочной. Это считалось нонсенсом. Долгосрочная цена всегда выше, поскольку ты платишь за стабильные поставки. Ты готов переплачивать за гарантии. Но когда спотовая цена становится выше долгосрочной, тогда теряется смысл и в долгосрочной, и спотовой цене. А такие случаи в прошлом году были.

– Вы так говорите, будто этот ценовой механизм вам невыгоден.

– Если честно, то в условиях дефицита урана он нам выгоден, потому что взвинчивает цену и дает возможность зарабатывать больше. Но проблема в том, что урановый рынок на грани реального дефицита сырья. Если допустить реальный дефицит урана, то рост цены уже не остановить. Это может привести к неконкурентоспособности атомной энергетики по отношению к угольной, газовой и альтернативной. Мы должны все-таки удержать цену на уран таким образом, чтобы атомная энергетика оставалась конкурентоспособной. Мы здесь все заодно – и производители урана, и его потребители: кроме атомных станций уран никому не нужен.

– И вы можете назвать цену, при которой атомные станции могут стать неконкурентоспособными?

– Пока сложно сказать, какова эта цена. Но хорошо уже то, что в структуре тарифа у АЭС топливо занимает небольшую долю.

Я объясню, почему так важно изменить механизм ценообразования. Если бы цена на уран определялась рынком, это привело бы к увеличению средневзвешенной цены, что позволило бы направлять инвестиции в разработку новых месторождений гораздо раньше. Если бы прислушались к нашим прогнозам, у уранового рынка было бы больше времени подготовиться к тому периоду дефицита, который сейчас ожидается. Теперь же требуется очень интенсивно наращивать добычу урана во всем мире, поскольку можем просто физически не успеть. Один "Казатомпром" не спасет ситуацию, хотя мы реализуем колоссальную программу. Весь Советский Союз добывал чуть больше 13 тыс. тонн урана силами 70 тыс. специалистов, мы же собираемся нарастить объем добычи до 15 тыс. силами 4 тыс. человек. Но уже сейчас ясно, что фактически эту задачу мы перевыполним на 2,5 тыс. тонн.

В очередь за ураном

– Складывается впечатление, что у "Казатомпрома" на рынке природного урана фактически нет конкурентов. Но ведь существует много урановых месторождений за пределами Казахстана. К примеру, Австралия, Канада, Африка.

– В связи с грядущим дефицитом урана вопрос стоит скорее не о конкурентоспособности, а о своевременном обеспечении сырьем уранового рынка. То есть, как говорится, хороша ложка к обеду. Здесь "Казатомпром" занимает очень сильную позицию. В Казахстане уран расположен компактно в тех местах, где у компании максимально сильные позиции – есть кадры, развита инфраструктура – поэтому мы наиболее мобильны для развертывания наших производств. Мы используем метод подземного выщелачивания, который является самым быстрым с точки зрения освоения месторождений. Рудник строим за два года. Средний срок запуска шахтного карьера – около 7 лет. В Австралии доминирующий метод добычи шахтный и карьерный. В Канаде нет месторождений, разрабатываемых методом подземного выщелачивания. В США такие месторождения есть, но они отличаются малым содержанием урана, а большинство месторождений тоже шахтные и карьерные с достаточно высокой себестоимостью добычи. Африка сплошь состоит из шахтных и карьерных месторождений, их себестоимость с нашими месторождениями несопоставима.

– То есть вы хотите сказать, что "Казатомпром" обладает уникальными технологиями?

– Подобные технологии есть, но они немного отличаются от нашей. Методом подземного выщелачивания добывают в тех же США, но там используют так называемые карбонатные технологии, которые по себестоимости дороже. В Узбекистане добывают схожим методом, но технология несколько отличается. Вообще, изначально технология подземного выщелачивания, которую мы используем, принадлежала Министерству среднего машиностроения СССР. Мы ее значительно усовершенствовали специально под наш тип месторождений, и в этом отношении она уникальна. На месторождениях, которые сосредоточены в Южно-Казахстанской и Кызылординской областях, умеет добывать только "Казатомпром". Все наши партнеры по совместным предприятиям – и французы, и канадцы – учатся у нас. Это сравнимо с нефтяной отраслью, когда западные специалисты обучают наших, в атомной отрасли происходит наоборот – казахстанские специалисты обучают иностранных.

– Вы не планировали в будущем расширить географию добычи урана за пределами Казахстана?

– Таких планов нет. У нас своей работы очень много. Какой смысл ехать куда-то добывать, если в Казахстане своих месторождений хватит лет на 300 для мировой атомной энергетики?

Школа жизни

– К 2010 году "Казатомпром" запланировал стать мировым лидером по добыче природного урана. Несколько лет назад многие к этому заявлению отнеслись скептически: вновь образованная компания была убыточной, вообще стоял вопрос о дальнейшем существовании уранового производства в Казахстане, да и мировой рынок испытывал депрессию из-за сверхнизких цен.

– Эти жесточайшие условия оказали нам очень хорошую услугу. Мы поднимали компанию в условиях непрерывно падающей цены. С 1998 по 2002 годы приходилось постоянно работать над снижением себестоимости. В результате компания получила минимально возможную себестоимость, выжила при самых низких ценах, когда уран торговался по 6–7 долларов за фунт – это в шесть раз ниже сегодняшней стоимости. Наше положение было гораздо хуже, чем у наших конкурентов. У таких сильнейших компаний, как Cameco и AREVA, были долгосрочные контракты со средневзвешенной ценой по поставкам гораздо выше, чем у "Казатомпрома".

У нас же долгосрочные контракты начали появляться только в 2001 году. И американские, и европейские рынки для нас были закрыты. Мы прошли самую жесткую школу выживания. Никто из уранодобывающих компаний такой школы не имел.

– Это и помогло вам за столь короткий период вывести компанию в тройку сильнейших игроков на урановом рынке?

– Мы начали работать сразу в двух направлениях. Для того чтобы увеличить экономику компании, необходимо производить больше продукции. А чтобы производить больше продукции, ее надо продавать. Занялись параллельно сокращением издержек и открытием рынков сбыта. "Казатомпром" выиграл антидемпинговый процесс в США и добился того, чтобы Европа сняла квоты – это позволило нам открыть дополнительные рынки. Мы начали наращивать объем добычи, и, как следствие, постоянные издержки сократились. Одновременно ввели механизмы сокращения издержек внутри компании. Мы заставили своих специалистов считать деньги и поставили им главное условие: хотите зарабатывать, давайте экономить. По сути, еще в 1998 году мы ввели внутренний хозрасчет. За год снизили себестоимость добычи урана в 2,2 раза. И это в горной промышленности, отличающейся высокими капитальными вложениями!

Были нормализованы тендерные механизмы. Упразднили все бартеры и зачеты.

Кадры и технологии

– Это экономия на уровне менеджмента, а с технологической точки зрения?

– Технологически сделано многое – это и улучшенные технологии бурения, конструкции скважин, и использование новых материалов и оборудования с большими сроками службы, что привело к снижению эксплуатационных затрат. Были оптимизированы схемы вскрытия добычных полигонов, изменено технологическое оборудование, появились совмещенные сорбционно-десорбционные колонны, которые позволили снизить объемы капитальных затрат и еще многое другое. Много сделано в области автоматизации, что привело к оптимизации персонала и сокращению издержек. Современная добыча урана – это человек за компьютером, который управляет процессом добычи.

– Сколько компания тратит денег на разработку новых технологий?

– Когда мы выбирали инновационную стратегию для себя, было два варианта: или отчислять определенный процент, или оплачивать по мере актуальности научных работ. Выбрали второй вариант. Все работы у нас делятся на базу знаний – это те работы, которые необходимы при систематизации имеющихся знаний для подготовки специальных методических программ, и прикладные программы, которые имеют технико-экономическое обоснование. Перед тем как получить деньги на НИОКР, необходимо составить ТЭО, расписать, сколько денег ты берешь и какой эффект будет. Если просто отпускать определенный процент на науку, можно повторить опыт советских институтов, когда приходилось любыми путями осваивать средства. А ведь это деньги, которые можно потратить с большим умом. Решение выделять финансы на разработку или нет принимается на научно-техническом совете (НТС). По мере улучшения общего финансового состояния компании появились перспективные темы, на них мы тоже выделяем средства. Фундаментальные исследования заслушиваем на НТС, но они проходят без ТЭО. Это будущий задел для технологического развития "Казатомпрома".

– В свое время вы говорили о том, что развитие "Казатомпрома" упирается в кадровую проблему, в связи с массовым оттоком специалистов в начале 90&*8722;х годов. Где вы берете кадры?

– На территории Казахстана не было ни одного учебного заведения, которое бы готовило кадры для Минсредмаша по геологии урана. Специалисты готовились в России, частично на Украине. Определенный период времени молодых специалистов вообще не готовили. Частично кадровую проблему пришлось решать автоматизацией труда. Но вопрос кадров для компании остается актуальным. У нас глобальная программа по подготовке специалистов.

Есть специальные обучающие программы для рабочих. Инженерных специалистов мы готовим в специально созданном университете – это Казахстанский ядерный университет. Там специалисты "Казатомпрома", имеющие научные степени, читают теоретические курсы для инженерного состава.

Кроме того, молодых специалистов для нас готовит Казахстанский национальный технический университет имени К.Сатпаева. Мы привлекаем в университет преподавателей из других стран, а также отправляем студентов в российские вузы. Но на подготовку одного хорошего специалиста требуется порядка 10 лет: пять лет в университете и еще пять на производстве.

Холдинг взаимных интересов

– Мухтар Еркынович, не могли бы вы прокомментировать ход российско-казахстанских переговоров по интеграции предприятий ядерно-промышленного комплекса (ЯПК). Глава Росатома Сергей Кириенко считает, что необходимо объединить предприятия ЯПК, расположенные в разных странах СНГ, в единый холдинг. Ваше мнение по этому поводу?

– Эта идея не нова. Мы были ее инициаторами еще в 1998 году и озвучивали ее тогдашнему главе Минатома Евгению Адамову. Потом обсуждали ее с руководителем федерального агентства по атомной энергетике Александром Румянцевым. Надо было объединить усилия, так как мы создавались изначально как единый комплекс. Однако и эта идея не нашла поддержки. И то что сейчас Кириенко вышел с ней, это, конечно, правильно. Но мы достаточно долго двигались независимо от России, и она независимо от нас, поэтому реализовать ее "в лоб", как это было в Минсредмаше, уже сложно. Были созданы дублирующие производства. Есть важные стратегические договоренности между Россией и Казахстаном, но сегодня многое мы можем делать уже без России.

России интереснее сама добыча урана. Для будущей мировой экспансии в атомной энергетике ей не хватает сырьевой базы. Но нам уже неинтересно оставаться просто сырьевой базой, и мы предлагаем взаимовыгодные варианты. У нас, к примеру, нет услуг разделения урана, поэтому допускаем российские компании к нашим месторождениям, и пусть они допускают нас к своим заводам по разделению изотопа урана. Мы хотим диверсифицировать производство по ядерно-топливному циклу и получить доступ к тем его звеньям, которых у нас пока нет. Создаем вертикально интегрированную компанию на базе имеющихся осколков от Минсредмаша и докупаем необходимые активы, которые позволят нам быть достаточно независимыми от внешнего мира.

Как построить глобальную компанию

– Не так давно было создано совместное казахстанско-японское предприятие, которое, как планируется, будет производить продукцию более высокого передела. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом проекте.

– Пока мы говорим о добыче природного урана. Хотя у нас есть и другие планы с японскими компаниями. Пока я не могу их озвучивать, но они уже подписаны. В рамках этих программ созданы рабочие группы, ведется определенная работа. Наше общее соглашение с японскими компаниями не заканчивается продажей урана. Вообще, главная идея "Казатомпрома" – Казахстан должен представлять не уран как таковой, а продукцию более высокого передела. И если мы говорим о соглашении с японскими компаниями, то здесь идеология "Казатомпрома" во всех соглашениях четко прописана.

– В одном из интервью вы сказали, что "Казатомпром" не нуждается в инвестициях.

– Это действительно так. На программы развития, которые запланированы, у нас хватает собственных денег. Поэтому желающим работать с нами мы выставляем довольно жесткие условия. Если вы хотите зарабатывать в виде дивидендов от доли участия в добыче природного урана совместно с нашей компанией – закажите на эти дивиденды у "Казатомпрома" производство продуктов более высокого передела, например, топливные таблетки или само топливо. Если вы не соглашаетесь, мы выбираем другого партнера. "Казатомпром" готов делать топливо по тем же ценам, по которым его делают другие. Так, все наши совместные предприятия будут вносить свой вклад в построение глобальной компании.

Игра по-крупному

– Сегодня нефть является мощным геополитическим инструментом. Может ли уран стать для нашей страны таким же инструментом?

– Я думаю, что для Казахстана только уран может стать предметом для геополитики. На нефтяном рынке мы все равно не сможем оказывать на мир какое-то существенное влияние. Тот объем нефти, который мы добываем и планируем добывать в будущем, все-таки не является принципиальным в общемировой доле. Что касается атомной энергетики, то здесь мы можем претендовать на ключевую роль, потому что мировая ядерная энергетика уже зависит от нас. Причем я веду речь обо всей цепочке ядерной отрасли.

– Не возникнет ли такой аналогии на урановом рынке, как в нефтяном секторе с ОПЕК?

– Если говорить про ОПЕК, то это позиция государств, которые могут позволить выражать свою политическую волю, а мы на 100% рыночная компания. Я бы не хотел, чтобы на нашем рынке действовали другие механизмы, кроме рыночных. Задача "Казатомпрома" – стать лидером на урановом рынке. И мы такой компанией станем.

– А как отнесется мировое сообщество к доминированию на рынке атомной энергетики компании из Казахстана?

– Я, честно говоря, вопрос не понимаю: какое мировое сообщество? Мы двигаемся в соответствии со своей программой. Самый главный вопрос для нас был: есть ли рынок для нашего движения? Рынок есть. Мы его знаем, понимаем, контролируем. И, что немаловажно, нас хорошо знают на этом рынке. К 2010 году мы будем контролировать 30% мирового рынка. Мы не должны кому-то что-то доказывать.

– Так, может быть, вы расскажете, каким образом собираетесь выполнить достаточно амбициозную задачу по контролю мирового рынка?

– Сегодня я не буду делать этого: не из суеверий, а из чисто прагматических побуждений. Мы немного опасаемся получить очень сильных оппонентов, поскольку ведущие игроки на рынке представляют ядерные державы. Понятно, что дополнительный ключевой игрок на этом рынке им не очень нужен. Поэтому раньше времени говорить о планах, это заранее поставить под удар реализацию этой стратегии. Мы будем номер один в мире на рынке атомной энергетики. А вот как мы это сделаем – секрет. Об этом вы узнаете в будущем по мере реализации нашей стратегии.

№19(75), 22 мая 2006