Такое ощущение, будто нынешняя ситуация в стране прямо выписана из идеологем Джорджа Оруэлла. Он еще до "холодной войны" говорил, что демократия выиграет сражение с тоталитаризмом, но выйдет из него с инъекцией последнего. С кыргызской демократией случилось то же самое, правда, с маленьким отклонением: победив в схватке с авторитарным режимом, она вышла из этой борьбы c весьма странными инъекциями, которым нет вразумительных объяснений у политических "гиппократов". Зато главные носители этих инъекций - власть, оппозиция и гражданский сектор - ведут себя так, как описано в другой оруэлловской идеологеме: все они в повседневной жизни вроде бы выглядят нормально, но как только дело доходит до политики и власти, сразу же начинают терять рассудок. Отчего же кыргызская демократия стала такой невменяемой? И откуда у нее эти инъекции?
Дефектная демократия
Кыргызская демократия была глубоко дефектной. Все началось с того, что суверенная власть, провозгласив демократию, вскоре начала лишать ее тех необходимых иммунитетов, с помощью которых она обычно защищается от всякой напасти, в том числе и от своих изъянов. И итог был закономерен: сперва страна получила авторитаризм, претендующий на пожизненное правление с передачей власти в наследство. Потом все это в прошлом году вышло боком в виде политического катаклизма. Теперь представители старого режима, которые выдавали эту дефектную демократию за чистую монету, даже предлагали мировому сообществу как высший эталон, выражают большую горечь о том, что произошло, даже утверждают, что мартовский переворот начисто уничтожил их "великое творение". Ну а видные деятели старой оппозиции, все время твердившие о дефиците демократии, став государевыми людьми, сегодня жалуются на ее избыток.
Однако эта дефектная демократия не умерла, много ее тоже не стало, просто она больше, чем прежде, выплескивает наружу свой аффективный потенциал. Многие, почувствовав себя "демократическими людьми и человеками", приобрели извращенное поведение, разучившись владеть собой и легко превращаясь в игрушку страстей. Они не могут внушить никакого чувства ответственности – ни перед обществом, ни перед историей, ни тем более ни перед самим собой. Но самое главное – дефектная демократия вызвала кризис критического ума в обществе. Люди только притворяются, что судят о событиях и ценностях сами, а в реальности они просто копируют размытые и упрощенные убеждения масс. Привычной нормой стало посредственное мышление, что способствовало развитию и разрастанию "демократической тупости". И такая демократия начала умерщвлять дух, уничтожать оригинальность мыслей, подавлять "высокую" культуру и в конечном итоге привела к интеллектуальному упадку. Что касается законов, то они при дефектной демократии всегда были неудовлетворительны и несвоевременны.
Все эти негативные последствия дефектной демократии не новы, со времен Сократа они отмечены очень многими, особенно Алексисом де Токвилем, представителями знаменитой франкфуртской школы, а также современными интеллектуалами. Кыргызская практика лишний раз подтверждает их правоту. В частности, аффективная нынешняя демократия бессознательно работает против себя. Она вполне может погубить и ту настоящую, еще не родившуюся, демократию. Тем более что эта дефектная демократия имеет широкую социальную базу, которая сама по себе еще больше дефектна.
Девиантный народ

>За прошедшие пятнадцать лет почти 80 процентов населения обездолены, больше половины составляют армию безработных, еще полмиллиона человек батрачат за бугром, в северных странах. Это тот феномен, который принято называть абсолютной депривацией, что означает весь комплекс социального неблагополучия, включая бедность, низкосортные общественные блага, некачественное образование и т.п. Депривированные группы на свое положение обычно реагируют "делинквентным дрейфом", приводящим к девиантной культуре – различным формам и проявлениям отклоняющегося социального поведения. Их носители, когда совершают аморальные и незаконные действия, не испытывают особого чувства вины или стыда, наоборот, ответственность за свои поступки возлагают на само общество. Они также перестают быть заинтересованными в процветании страны, поскольку выпадают из основных направлений жизни общества.
Депривированные кыргызские девианты обзавелись собственными трущобами на окраинах мегаполисов, теперь требуют от властей отстегнуть кругленькие суммы на обустройство своих жизней. Девианты захватывают земли, базары, угольные разрезы, чужое имущество, заступаются за попавших в руки властей мошенников, аферистов разных мастей, иногда даже за уголовников, угрожают митингами, "крестовыми походами" на Бишкек. Все эти акции объявляются "ответом народа" на несправедливости, допущенные государством.
Однако с народом тоже большие проблемы. Где он, по каким признакам можно его распознать среди многочисленных представителей андеркласса? Определить это практически невозможно. Народ давно отброшен далеко за ту опасную черту, за которой попросту можно выродиться, превратившись в стадо "социальных недоносков". Симптомы этого хорошо видны в разброде национального разума, когда многовековая расхваленная мудрость народа чаще стала давать осечку. К тому же мартовский политический катаклизм резко изменил в обществе правила и законы восприятия понятия "народ". Это старый режим, чтобы называться "народным", от любого скопища требовал участия в нем почти всего пятимиллионного населения. И на этом фоне всякие формы и форумы протестов объявлялись сборищем политических экстремистов и авантюристов, их презрительно называли "районным" или "квартальным" народом. Теперь участников подобных акций никто неполиткорректными словами не обзывает и не осуждает. И любой пикет, митинг или курултай беззастенчиво выставляет себя как народный, даже общенациональный, чтобы придать своим требованиям и счетам к властям соответствующий вес и масштаб. Новые власти от этого не в восторге, но вынуждены признавать всех протестующих подряд, в том числе и "братву" из криминала, народом, ибо новые власти тоже имеют высокий народный статус.
Люмпен в обличии "семантического террориста"
Кроме девиантов, у нас есть и другие бессознательные и вполне сознательные силы, которые, используя демократические принципы для своих целей, работают против общества. Не будем говорить тут о халифатистах или хизбутистах, чьи идеи проталкиваются уже под благими, но весьма далеко идущими намерениями со стороны отдельных "умеренных" шейхов, выступающих за отмену отделения религии от государства. Речь не о них, речь о тех, кто своими "демократическими" действиями усиливают его дефекты. Первым назовем тот факт, что у нас выросли целое поколение и плеяда блестящих отечественных демагогов. Многие из них представляют собой так называемых "беловоротничковых" люмпенов. Их любимым делом стал "семантический терроризм", то есть говорят одно, а делают совершенно другое. Их представители скопом прошли в парламент, спровоцировав мартовские события. Затем пробились в состав нового правительства, заполучили министерские и прочие портфели, заняли ключевые посты в администрации президента, стали его свитой. В итоге само государство и правительство сегодня весьма походят на люмпенское. Как говорил Ортега-и-Гассет, такие "государство и правительство… живут без жизненной программы. Не знают, куда идут, потому что не идут никуда, не выбирая и не прокладывая дорог. И само правление сводится к тому, чтобы постоянно выпутываться, не решая проблем, а всеми способами увиливая от них и, тем самым, рискуя сделать их неразрешимыми".
Второй фактор - "фанатизм свободы". Это такое состояние революционной души, когда практически любая вещь, если она чем-то ее не устраивает, однозначно воспринимается как большая преграда для расширения пространства свободы, которая подлежит немедленному устранению. Но, разрушив первые препоны, эта душа тут же находит вторые, третьи и так далее без конца препоны и преграды. Она не успокоится до тех пор, пока ее саму, как самую большую преграду и помеху на пути к свободе, не снесут другие фанатики.
Так было, по словам Гегеля, во время Великой французской революции. Теперь этим фанатизмом охвачено наше общество. Сами революционеры сегодня никак не могут разобраться, что же они натворили прошлой весной. Одни вроде бы точно помнят, что 24 марта была революция, а что произошло потом, уже не знают. "Люди, хвалившиеся тем, что совершили революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать", - заметили старые мыслители. Великий Гегель называл это иронией истории. "Хитрый мировой разум" и на этот раз горько насмехается над нашими революционерами.
Разрушенное сознание
И, наконец, у нас существует еще один феномен, описанный выдающимся грузинским философом Мерабом Мамардашвили как антропологическая катастрофа. Краткая суть этого феномена такова: если в обществе исчезнет интеллигибельное, проще говоря умопостигаемое пространство, на его месте возникнет "зомби-ситуация". Она, в свою очередь, порождает таких людей, главным признаком которых, в отличие от Homo sapiens, знающего понятия добра и зла, становится "странность", "неописуемость". И этот Homo strange готов разрушить все разумные формы общественной жизни, культуры, языка, онтологические структуры сознания.
Странным, неописуемым кажется у нас очень многое. Прежде всего почти весь нынешний национальный истеблишмент в известном смысле является продуктом этой антропологической катастрофы. Он создал у нас такого типа политика, который выдает свой явный провал за выдающиеся достижения, регресс воспринимает за прогресс, децивилизацию за цивилизацию. В этом отношении особо отличались те, кто стояли у истоков нашей дефектной демократии. При них народ обнищал на глазах, процесс одичания нации приобретал необратимый характер. Но они каждый год устраивали грандиозный пир на весь мир и неустанно твердили, что наступает "великий кыргызский ренессанс". И именно эти горе–ученые - доктора наук, академики, говоря известными словами Карела Чапека, "стали одним из величайших бедствий современной цивилизации", в данном случае нашей, кыргызской.
Теперешние, постмартовские политики по части неописуемости и странности ничем не уступают прежним. Вспомним хотя бы известный конфликт вокруг экс-спикера парламента. Он сперва публично порекомендовал президенту ни мало ни много повеситься. Потом, признав, что допустил оплошность, решил подать в отставку. Этим, по его собственным словам, он хотел создать новый пласт политической культуры, согласно которой, если кто-то решится уйти с высокой должности, то обязательно должен кого-то оскорбить.
Кстати, спикеры во всем мире не считаются главой законодательной ветви власти, они, как говорят американцы, что-то вроде служителя, который во время корриды стоит у калитки, выпуская и, наоборот, впуская обратно в клетку очередного быка. А в европейских странах парламенты для себя спикером обычно выбирают непартийного депутата, и он ведет себя тише воды ниже травы. Но у нас любой депутат, став спикером, вместо того чтобы скромно служить у калитки, сам начинает остро реагировать на все "красное" и вскоре убеждает себя и других в том, что он чуть ли не второй "отец нации". Наши многие кандидаты в "отцы нации" явно импульсивны, склонны к нарциссизму, несмотря на то, что страдают интеллектуальным инфантилизмом.
Что касается новой оппозиции, она стала еще более странной, чем раньше. "Мы не оппозиционеры, мы - реформаторы!" - гордо говорят они. Однако в их "реформаторских" программах отыскать что-то путное, за исключением того же люмпенского подхода к сложным и судьбоносным проблемам, весьма трудно.
Да и в политическом арсенале второго президента оказалось много из того, что было у его предшественника. Например, экс-президент всегда поступал по талейранскому принципу, согласно которому "обещания для правителя хороши тем, что потом от них можно легко отказаться". Свои обещания стал забывать и новый президент. Кроме того, у него просыпается интерес к конспирологии, которая была любимым занятием экс-президента. Теперь уже второму президенту кажется, что за всеми теми, кто требуют обещанные реформы, стоят некие внешние силы. Он, с одной стороны, признает, что "в обществе и среди населения нет достаточного представления о системе государственного устройства при различных формах правления, а также других вопросах конституционной реформы". В то же время он "не согласен с теми политиками, кто говорит, что народ не разбирается во всех тонкостях политического устройства страны. У нас народ мудрый, он знает и все видит", считает он. Честно говоря, тут не совсем понятно, с кем он спорит: с политиками или же с самим собой?
Испорченная совесть
Не может не удручать разрушенное сознание служителей Фемиды, надзирателей законов, а также гражданских активистов, "вождей" неправительственного сектора, энпэошников. Гоббс, Локк и другие основатели теории гражданского общества представляли такое общество как республику собственников. Ибо только этот класс - не богатый, но самодостаточный - способен придерживаться демократических и справедливых норм, живя по принципу: "Там, где начинаются права других, кончаются мои права".
Кыргызское гражданское общество представляют и возглавляют не собственники, а грантоеды. Это есть чистейшей воды люмпенизм, который, не имея собственности, живет за счет случайного заработка. В таком качестве сегодня они также активно работают против демократии, действуя во многом в духе анархистов, отрицающих роль государства. Кажется, они потеряли чувство границы между обществом и государством, между ветвями властей. Они везде и всюду претендуют на функции государства, вмешиваясь во все дела, потом жалуются на отсутствие порядка в обществе. Это признак первобытного мышления, сказали бы антропологи. Как они утверждают, если нормальное мышление обычно избегает противоречия, то первобытное или, как его еще называют, патологическое, не может обойтись без таковых. Наши правозащитники, представители неправительственных организаций на словах выступают за независимость судебных и правоприменительных органов, но почти по каждому вердикту или делу, которые они сочтут несправедливыми, немедленно требуют вмешательства главы государства. Ну а судьи, прокуроры и прочие надзиратели законов в ответ все время указывают на свое слабо защищенное социальное положение, на низкую зарплату, дескать, в ином случае они выносили бы справедливые вердикты и решения. А это уже признак не только разрушенного сознания, но и глубоко испорченной совести и морали.
Резюме
Демократия, по словам Алексиса де Токвиля, не столько политический режим, но, прежде всего, интеллектуальный режим, который в общем виде формирует обычаи общества и таким образом определяет наши мысли, желания и увлечения. Когда она лишается этого иммунитета, она сама превращается в порочную систему. В этом смысле нашему обществу, чтобы стать демократией, нужно избавиться от последствий антропологической катастрофы. Никаких других эффективных долгосрочных факторов сдерживания дефектов демократии в обществе не существует. Тут не помогут ни государственный контроль, ни система противовесов, ни оппозиция, ни гражданские права.
Эсенбай Нурушев.

21.07.2006