Наверно, это действительно нужно было написать, и пора. Дело не в том, что пятый десяток грозится вот-вот перейти в шестой, и даже не в том, что одна эпоха закончилась, а следующая за ней все никак не начнется. Но, оказывается, по прошествии всего 15-ти лет уже многое видится искаженным, и что же на самом деле происходило в эти полтора десятилетия, толком не известно даже современникам – что же говорить о дальнейшем?

Если бы не талант старшего лейтенанта спецназа (по-тогдашнему - поручика, командира летучего отряда) Михаила Лермонтова, мы так ничего бы толком и не знали о Кавказской войне (а многого и сейчас не знаем). А ведь не менее драматические и куда более масштабные события происходили в те же времена в Средней Азии, но служившие там офицеры не дали себе труда положить все на бумагу – и вот как-будто и не было ничего, как-будто сами собой выросли вдоль Пянджа 100 лет назад заставы Аму-Дарьинской линии Уральского казачьего войска. Те самые, в которых и сегодня несут службу войска Группы погранвойск РФ в Республике Таджикистан.

Сегодня, благодаря прессе и телевидению, о двух войнах в Чечне знает каждый. А вот о кровавой гражданской войне в Таджикистане, прошедшей с 1992-го и по конец 90-х, где погибло не менее 150 тысяч человек (в два раза больше, чем в обеих Чеченских кампаниях), известно очень мало и очень немногим. Как и о примерно двух десятках других больших и малых вооруженных конфликтов на территории бывшего СССР, случившихся за прошедшие 15 лет.

Да, не нужно питать иллюзий – мало кто сегодня помнит о Сумгаите или Нагорном Карабахе, Абхазской войне или Осетино-ингушском конфликте. Да и как об этом могут помнить люди, в те годы только собиравшиеся пойти в школу или даже осваивавшие азы природоведения? Тем более, что и они, и люди куда старше могут знать о некоторых движущих механизмах этих и других событий, об известных немногим обстоятельствах, при которых принималось то или иное решение, результатом которого могли становиться толпы беженцев на заснеженных перевалах Кавказа или развалины Агдама и Шуши; разворот самолета Примакова над Атлантикой, когда Россия впервые за много лет почувствовала себя суверенным государством, или решение начать новую войну на Кавказе – без плана, без подготовки, руководствуясь одними соображениями public relation?

Я настаивал, чтобы Антон Суриков, Руслан Саидов и Владимир Филин сели писать эту книгу. Все дружно соглашались – и за повседневной занятостью так ничего и не двигалось. Пока я не догадался подключить Наталью Сергеевну Роеву, чьему дару убеждения и настойчивости мы все-таки обязаны появлением этой коллективной работы.

Сам я впервые понял, что такое война довольно поздно – в декабре 1988 года. Причем с войной как таковой это было не очень связано. После того, как в Армении произошло землетрясение, редактор газеты, в которой я тогда трудился, вызвал меня и вручил командировочное удостоверение, свежие редакционные "корочки" и еще документы сотрудника Детского фонда – "на непредвиденный случай". В то время Детский фонд имени Ленина был фактически подразделением ЦК КПСС, через которое, как я потом узнал, перекачивались какие-то средства, но вел он и большую реальную работу, в том числе помогал спасать детей из зон бедствий и конфликтов. Мне было известно, что между Арменией и Азербайджаном, тогда еще советскими республиками, существовали напряженные отношения, известно было, и что в центре Еревана фактически на осадном положении, в кольце танков, находился штаб российских войск. Вот и все, что я знал. То, что мне на прощание сказал редактор, я запомнил: "Мы, честно говоря, думали, что землетрясение остановит там войну, но не остановило. Так что… Может, и не свидимся больше".

Ободренный таким напутствием, я в первый раз поехал в "горячую точку", впрочем, кажется, тогда этого термина еще не использовали.

Больше в своей жизни такого количества мертвых людей я не видел. Хотя особенно поражали даже не сами картины разрушений, а гробы, которые привозили откуда-то издалека, и складировали огромными штабелями. В Ленинакане одновременно погибло около 120 тысяч человек – ровно половина населения города. В Спитаке погибло процентов 80, но сам город был меньше. Ряд населенных пунктов вблизи эпицентра, находившегося вблизи городка Налбанд, просто перестал существовать. По окрестностям бродили огромные кавказские овчарки, отъевшиеся на мертвечине. В горах лежал снег. И только на второй неделе спасательных работ "обнаружили" несколько деревень, люди в которых, те, кому посчастливилось остаться в живых, даже не знали, осталось ли жить остальное человечество. Некоторые полагали, что началась ядерная война.

И одновременно с этим бедствием, параллельно ему, шло сразу две войны – одна между Арменией и Азербайджаном за Нагорный Карабах, и вторая, "холодная" – за независимость Армении от СССР. В Карабахе уже вовсю стреляли, там было не до ликвидации последствий землетрясения. Не просто весь Союз, весь мир пытался чем-то помочь Армении. Два самолета со спасателями так и разбились в Ленинакане – землетрясением была повреждена взлетно-посадочная полоса, она стала корче, вдобавок не освещалась. Обломки этих самолетов я видел так и оставшимися на склоне горы еще 7 лет спустя. И в это самое время не менее 10 тысяч вооруженных армянских боевиков вели свою войну в горах. От них не отставали и азербайджанцы, которые заблокировали железнодорожное сообщение со своей стороны, не пропуская даже грузы с гуманитарной помощью. Впрочем, рассказывали случай, достоверности которого я не смог проверить – что состав в несколько вагонов все-таки пришел со стороны Азербайджана, но вместо гуманитарной помощи там обнаружились только отрезанные головы сопровождавших груз людей.

Я возил гуманитарные грузы на микроавтобусе, который выделили от Детского фонда. Рано утром, затемно мы загружали главным образом продукты питания на складе, где бесплатно работали студенты консерватории (директором Армянского отделения фонда был ее ректор), и ехали в зону бедствия. Там мы раздавали еду голодным людям и находили детей – их вывозили в специально организованные пансионаты. А к ночи возвращались в Ереван – ночью надо было подготовить материалы для газеты "Надежда", ее печатали совместно с местной газетой ЦК ЛКСМ каждый день и раздавали бесплатно. В ней главным были списки нашедшихся людей и где их искать – десятки тысяч людей потеряли родных, и даже не знали, живы ли их близкие.

А в Ереване происходила какая-то сюрреалистическая жизнь: разрушений практически не было, работали магазины и кафе, ездил транспорт. Но при этом в центре города стояли пикеты на БТРах, а оперный театр, где разместился штаб армии, был окружен кольцом танков. Ежедневно там происходили стычки с националистически настроенной молодежью, которая и не думала ехать помогать кому-то разгребать тонны щебня в поисках остающихся в живых людей – они боролись с Советским Союзом за независимость Армении.

В центральных гостиницах жили десятки иностранцев, которые имели возможность свободно перемещаться куда им вздумается – вольность, еще не привычная для советских людей. По существу, в Ереване в те месяцы совершенно открыто и бесконтрольно работала агентура США, Франции, Германии и Израиля. Результаты не замедлили сказаться. Власть ЦК Компартии Армении все больше виртуализировалась, переходя к неформальным лидерам оппозиции, которые создавали собственные вооруженные силы, собственные структуры управления, получали помощь из-за рубежа, которая поступала в том числе и под видом гуманитарной помощи. Только один пример – из США поступило несколько сотен пластиковых домиков, предназначавшихся для проживания пострадавших. Домики эти были очень яркие, приметные. Но в зоне землетрясения не оказалось ни одного из них – все они пошли под временное жилье для проживавших в горах незаконных вооруженных формирований.

Спустя 3 года Союз распался, и восстановительные работы в Армении естественным образом прекратились. Еще раньше иссякла гуманитарная помощь с запада. Маленькая независимая Армения оказалась не в состоянии восстановить все, что было разрушено в декабре 1988-го, плюс к тому навалилась война, которая после распада страны превратилась в полномасштабную бойню, с применением тяжелой техники и массовыми потерями.

Через 7 лет после трагедии я снова оказался в Армении в рамках инспекционной поездки тогдашнего директора Федеральной погранслужбы генерала армии А.Николаева. После довольно длительной поездки по вновь создаваемой линии погранзастав на административной границе с Чечней, после визита в тогда еще не до конца оправившийся после гражданской войны Тбилиси, самолет главкома приземлился в аэропорту Звартноц. А.Николаев направился на закрытые переговоры с президентом Армении, и образовалась длительная пауза. Я запросил борт для прессы, чтобы пока есть возможность, посетить Ленинакан (уже переименованный в Гюмри). Борт дали, и мы буквально через 20 минут оказались… в 1988-м году. Состояние города было таким же, как сразу после землетрясения. Ничего не было восстановлено, только расчищен строительный мусор, в который превратились дома. В полуразваленных строениях продолжали селиться люди, поскольку никакого иного жилья не было. Многие оставались жить все в тех же фургончиках, в которые их "временно" поселили в 1988-м. Уже подрастало поколение, никогда не пользовавшееся горячей водой, не знавшее центрального отопления и не умеющего обращаться с газовой плитой. Поколение свободных людей…

В Таджикистане я оказался в первой половине 90-х, как корреспондент "Правды". В то время "Правда" еще была большой национальной ежедневной газетой, хотя, конечно, уже не главной газетой страны. В ней еще работал Г.Н.Селезнев, будущий председатель Государственной думы, с которым у меня сложились очень хорошие отношения. Именно он и подписывал мне командировки в эту "горячую точку".

Сразу разобраться в том, кто и против кого в этой республике, было непросто. Складывалось впечатление, что там человека с гораздо большей легкостью убивали, чем выясняли, за что.

В Таджикистане сплелись очень многие интересы – тут и попытка России через эту республику сохранить влияние на центральноазиатский регион, и, наоборот, намерение исламистов именно в Таджикистане начать движение на север – вплоть до Поволжья, если сложится. Здесь давний британский интерес к региону сплелся со стремлением дома Ага-Хана, духовного лидера исмаилитов, традиционно связанного с британской разведкой, вернуть свое влияние на Памир. Разумеется, это вылилось в кровавое противостояние кулябского, памирского, ленинабадского и гармского кланов, в советское время сохранявших паритет на основе формулы "ленинабадцы правят, кулябцы воюют, гармцы торгуют, а памирцы танцуют". Но формула сломалась, памирцам пришлось воевать, но победили кулябцы и стали править. Как сказал мне однажды один из заместителей душанбинского градоначальника, когда за пловом я спросил у него насчет перспективы выборов: "Мы с кровью пришли – и уйдем только с кровью", - ответил мне государственный муж, улыбаясь при этом вполне миролюбиво.

Говорить о цене человеческой жизни не приходилось. Однажды, чтобы не тратить зря патроны (один патрон – один доллар) известный полевой командир, именем которого теперь названы улицы, приказал жителей памирского кишлака согнать в овраг и засыпать землей при помощи бульдозеров. Живьем. 2 тысячи человек. Примерно – точно никто не считал.

С потерей Таджикистана мы теряли довольно много. Не говоря уже о том, что северней этой республики нет никаких естественных преград для продвижения любого противника, нет и серьезных вооруженных сил (я имею в виду армии центральноазиатских государств), мы теряли и серьезный экономический рычаг влияния в регионе – именно в Таджикистане находятся Нурекская и Рогунская ГЭС, способные обеспечивать электроэнергией все соседние республики. Таджикистан производит довольно много хлопка – меньше, чем Узбекистан, но все же очень значительное количество – хлопок, точнее линт, хлопковая пыль, является сырьем для производств пороха. В Чкаловске находится комбинат по обогащению урана…

На самом деле, в конце концов, мы все это потеряли, причем могли и не терять – просто прошляпили по незнанию. Новая власть довольно долго просто даже не знала, какими промышленными ресурсами располагает. Сегодня, конечно, знает, но ввиду отсутствия квалифицированных кадров и общего развала там надо не восстанавливать, а практически строить все заново. А кто будет этим заниматься?

С Русланом Саидовым, его другом Валерием Луневым и женой Лунева Фатимой (сейчас они живут в Минске) я познакомился как раз в Таджикистане. Они, в том числе Фатима, одетые в советскую униформу без знаков различия, обутые в кроссовки, втроем ездили по Памиру на старом УАЗике. Никто толком не мог объяснить мне, кто они все-таки такие. Они в равной степени дружески общались и с российскими военными и пограничниками, и с таджикскими полевыми командирами (из которых выделялись Леша Горбатый, убитый впоследствии, и Салам Мухаббатов, с которым в "прошлой жизни" мы пересекались на соревнованиях по дзюдо), как с кулябцами, так и с гармцами и памирцами, регулярно переезжали через Пяндж в соседний Афганистан. И везде их хорошо принимали. Несколько позже, уже в Москве Луневы познакомили меня с Антоном Суриковым, а тот, в свою очередь, - со своими украинскими друзьями Алексеем Лихвинцевым, Владимиром Филиным и другими.

Однажды, на заставе в Калай-Хумбе случился забавный случай – я утром, по обыкновению, перелез через дувал, которым огорожена застава, спустился по склону к Пянджу и полез купаться. Искупался довольно быстро – вода в речке ледяная – поднялся наверх, и в процессе перелезания обратно вижу, бежит капитан-разведчик, глаза, что называется, "по три копейки"… Оказывается, склон по его приказу накануне ночью заминировали. "Хреново заминировали, капитан!" - только и нашелся я, что ответить. Больше свидетелей "подвига" не было, но в Душанбе Лунев мне как бы невзначай о нем напомнил.

Памир – удивительно красивое место. Наверно, самое красивое и самое величественное из всех, что я видел в жизни. Даже сидя на месте пулеметчика в вертолете, когда от свободного полета тебя удерживает только небольшая полоска металла, страха высоты нет – настолько завораживающая картина тебе открывается. И вот в этом, самом красивом на свете месте, происходили такие ужасные вещи, что даже вспоминать о них жутковато и по прошествии многих лет.

>У меня в архиве до сих пор лежит отснятая мной пленка, при просмотре которой даже бывалые военные обычно блюют...

Анатолий Баранов
1/11/2006

продолжение следует