В последнее время все говорят об Иране, а так как по образованию я специалист по современной истории Ирана и языку фарси, внесу свою лепту и я. Однако я хочу поговорить не об Иране сегодняшнем, а об уроках 30-летней давности, когда с конца 1977 до конца 1978 года я работал переводчиком в Тегеране.

Это был необычный год, когда режим шаха, казавшийся одним из самых успешных и стабильных в регионе, рухнул как карточный домик.

Опираясь на огромные доходы от экспорта нефти в 1960-е и 1970-е, шах Мохаммед Реза Пахлави начал широкую программу экономических реформ, чтобы модернизировать страну по западной модели.

Когда я впервые увидел Тегеран в 1977 году, он был совершенно непохож на Тегеран сегодняшний. На вид он был удивительно европейским. Утопая в живописных зеленых бульварах, эта столица затмевала Каир и Бейрут и претендовала на то, чтобы называться Парижем Ближнего Востока. На центральных улицах Тегерана сверкали сверхсовременные отели, бизнес-центры и рестораны. В кинотеатрах показывали последние голливудские фильмы.

В газетных киосках можно было купить английские, французские и немецкие газеты и журналы в тот же день, когда они поступали в продажу на Западе. Иранские красавицы в европейских нарядах порхали по бутикам. Женщины в чадре были редкостью, обычно их можно было встретить только в старом, более бедном квартале на южной окраине города. Мужчины с традиционной мусульманской бородой и без галстука также были исключением. В деловом квартале мужчины были чисто выбриты и одеты в дорогие костюмы с галстуками. Улицы были забиты последними моделями автомобилей.

Однако это была лишь видимость благополучия.

К концу 1970-х начала нарастать кризисная ситуация. Экономический рост шел исключительно за счет больших объемов производства нефти и все возрастающих цен. Большинство других секторов экономики пребывали в стагнации. Государственному капитализму и контролю над экономикой сопутствовала чудовищная коррупция. Раскол между богатыми и бедными, между городским и сельским обществом, между хорошо и плохо оплачиваемыми работниками рос огромными темпами. Социальная мобильность была минимальной.

Этот режим был если не диктаторским, то как минимум очень авторитарным. Некоторые оппозиционные партии были запрещены, другие – отодвинуты в сторону. Официальная политическая деятельность допускалась только тогда, когда она демонстрировала полную поддержку режима. В середине 1970-х правительство отказалось даже от намека на многопартийный пейзаж, перейдя на однопартийную систему. Тайная полиция, "Савак", преследовала самых активных членов оппозиции, имели место попытки покушений на лидеров оппозиции, живущих в эмиграции в Лондоне и Париже.

Однако Запад смотрел на это сквозь пальцы, потому что Иран был одним из самых важных союзников США в регионе и стабильным источником нефти. Даже президент США Джимми Картер, выигравший предвыборную гонку на базе идей защиты прав человека во всем мире, закрывал глаза на действия шаха.

Затем, в конце 1977 года, начались студенческие протесты. Их поддержали традиционные группы и слои общества – торговцы, ремесленники, рабочие мелких предприятий и духовенство. Реакцию Запада можно назвать какой угодно, только не оперативной. Отчасти это объяснялось тем, что Запад был ослеплен фасадом современного Ирана, отчасти – тем, что Запад располагал скудной информацией о деятельности оппозиции и настроениях в антиправительственных кругах. Иностранные дипломаты избегали говорить даже с умеренными критиками шаха, опасаясь расстроить иранское руководство. В результате поначалу заявления оппозиционных лидеров ни в Вашингтоне, ни в европейских столицах не воспринимали всерьез. Запад думал, что положение шаха чрезвычайно прочно. К тому времени, когда в 1978 году разразился кризис, было уже слишком поздно.

>После исламской революции власть сначала была поделена между либеральными муллами и умеренными, прозападными оппозиционными фигурами. Через два года у власти не осталось ни одного из них. Был создан радикальный теократический и антиамериканский режим на платформе экспорта исламской революции в регионе, подрыва безопасности Израиля и поддержки экстремизма и терроризма. Режим растаптывал права человека, нарушить которые и помыслить не мог ни один шах.

Исторические параллели, конечно, редко бывают точными на 100 процентов. Россия, несомненно, не Иран. Однако российское общество во многом традиционно, а уровень традиционализма, особенно в регионах, на окраинах больших городов и в беднейших слоях населения недооценивается. Полагаю, недооценивается так же, как в Иране недооценивалось, насколько некоторые группы, включая молодежь, ненавидят западные ценности, сопровождающие модернизацию. Сейчас усилия по преодолению разрыва в развитии с Западом вызывают тот же рост антиамериканских и антизападных чувств, что и 30 лет назад в Иране.

Все более антизападные, националистические и ксенофобские речи президента Владимира Путина могут разжечь эти настроения. В Иране при шахе националистические девизы были обычным явлением, возвещая потребность возродить его бывшее имперское величие и стать крупной региональной державой. Именно под аккомпанемент таких девизов шах начал свою ядерную программу. Помноженное на идею экспорта исламской революции, это представляет собой потенциально взрывоопасную смесь.

Сегодня Россия является свидетелем углубления социального антагонизма такого масштаба, какого никогда не было в Иране. Как ни парадоксально, самое мощное давление нарастает в Москве, где встречаются самые яркие примеры процветания. Усиливается раскол между богатыми и бедными, и 10% населения на верхушке национальной шкалы доходов зарабатывают в 15 раз больше, чем 10% в самом низу. В Москве же "верхушка" зарабатывает в 52 раза больше, чем "низы".

Миллионеры появляются в России как грибы после дождя, в то время как, по меньшей мере, четверть населения живет за чертой бедности – а эта планка в России установлена очень низко.

Роман номинированного на премию "Российский Букер" писателя Захара Прилепина, члена незарегистрированной Национал-большевистской партии, проливает некоторый свет на фигуру озлобленного подростка, который потерял веру в будущее и который ненавидит власть и богатство. "Сегодня, если вы появляетесь на свет там, где родился я – в Рязанской или, может быть, в Липецкой или Нижегородской области, у вас есть лишь один шанс – умереть в той же деревне – стать пьяницей и укуриться до смерти – потому что из российской глубинки, которая составляет, вероятно, три или четыре пятых страны, нет никакого социального конвейера – ничто не вырвет тебя из этого места. Это попросту абсолютное дно, сбежать из которого невозможно" (Обратный перевод. – Прим. ред.).

В 2002 году мы видели, как озлобленная молодежь с окраин безжалостно крушила центр Москвы после того, как Россия проиграла Японии на чемпионате мира по футболу. Никаких политических причин для беспорядков не было. Однако, если бы такие причины появились, никто бы не смог отмести их.

Некоторые могут обвинить меня в том, что я слишком сгущаю краски. Однако в истории есть еще один пример. В 1913 году, когда праздновалась 300-летняя годовщина династии Романовых, Россия быстро развивалась, экономика, наука и искусства процветали. Ярые оппоненты режима были сокрушены, с терроризмом покончено. Политическая жизнь вошла в долгожданный период стабильности. Никто и в самом страшном сне не мог представить себе, что всего через пять лет режим падет и Россия утонет в крови красного террора и гражданской войны.

Евгений Киселев – политический аналитик,
The Moscow Times
20.12.2006