Ровно пятнадцать лет назад, 28 апреля 1992 года афганские моджахеды взяли штурмом Кабул. Они провозгласили Афганистан Исламской республикой и поставили крест на экспериментах с коммунизмом. Тогда мало кто задумывался над тем, к каким последствиям для государства приведет желание оппозиции порвать с недавним прошлым страны и начать жизнь с чистого листа

Падение в Афганистане режима президента Наджибуллы в апреле 1992 года стало шоком для многих советских граждан. В СССР известие о победе моджахедов восприняли как личное поражение. Десять лет войны, тысячи погибших советских солдат и офицеров, сотни миллиардов рублей, потраченных на строительство в Афганистане школ, больниц, дорог и заводов, – все это оказалось напрасным. Построенная Советским Союзом инфраструктура стала первой жертвой моджахедов, видевших в этих объектах признаки изменения родной страны с ее традиционным образом жизни и привычными ценностями.

Не случайно 28 апреля в Афганистане с тех пор отмечают как "День сопротивления". Наджибулла ассоциировался с СССР, и для противостоящих ему афганцев смещение просоветского правительства было частью борьбы за освобождение страны от чужеземцев. Сегодня, кстати, на праздничные митинги противники нынешнего президента страны Хамида Карзая, протеже Вашингтона, вышли на улицы с антиамериканскими и антиправительственными лозунгами. Выходит, этот день олицетворяет борьбу против любого иностранного присутствия в Афганистане.

Между тем для большей части афганского общества 28 апреля является символом совершенно другого сопротивления. После вывода советских войск в 1989 году, конфликт в Афганистане уже трудно было назвать борьбой с иностранной интервенцией. Правительство Наджибуллы пользовалось гораздо большей поддержкой со стороны афганцев, чем принято было считать. Так, до последнего момента официальному Кабулу сохраняли лояльность армия и спецслужбы, чиновники и жители крупнейших городов. Одна из проблем выживания режима заключалась в отсутствии у него внутренних ресурсов. Многое, если не все, зависело от помощи Москвы, и когда тонкий ручеек материально-технической поддержки иссяк, судьба Наджибуллы и его правительства была предрешена.

Впрочем, был и другой, не менее важный момент. В результате долгой гражданской войны к 1992 году в афганском обществе произошли серьезные необратимые изменения. Благодаря им впервые в истории государства была переосмыслена идея традиционного пуштунского доминирования в Афганистане. Если прежде страной управляли исключительно пуштуны, именно они поставляли Кабулу королей и президентов, то теперь среди афганских национальных меньшинств, прежде всего таджиков, узбеков и хазарейцев, сформировалась военно-политическая элита, которая не намерена была упускать свой шанс на власть. Афганистан еще сохранил свои территорию и государственные границы, но как единый механизм уже перестал существовать.

Страна стремительно раскалывалась на множество практически полусамостоятельных образований. Центральная власть теряла авторитет и влияние, а на первые роли выходили полевые командиры и лидеры этнорелигиозных общин. Подверженной расколу оказалась и армия. Если в начале в ее рядах на стороне Наджибуллы сражались подавляющее число афганских узбеков и исмаилитов, в то время как моджахедов поддерживали значительное таджикское население и хазарейцы-шииты, то позднее расклад сил кардинально изменился. Как только лидерам данных этнических общин стало понятно, что в случае неконтролируемого развития событий пуштуны могут взять ситуацию в стране под свой полный контроль, они быстро сумели договориться. К ситуации в апреле 1992 года фактически привели согласованные действия узбеков Дустума и таджиков Ахмад Шах Масуда против центрального правительства.

Стоит ли удивляться, что войска Наджибуллы, представлявшие самую мощную военную силу страны в начале 1990-х годов, просто растворились на афганских просторах. Вслед за узбеками и таджиками ее покинули пуштуны, которые перешли на сторону Гульбеддина Хекматиара и других пуштунских лидеров моджахедов. В результате все начали воевать против всех. Узбеки, таджики и хазарейцы, сумевшие найти общий язык во время раздела столицы на сферы влияния, не смогли договориться по поводу того, кто будет править страной. Поначалу главой переходного правительства стал пуштун Сибгатулла Моджадедди, ныне спикер верхней палаты Национального собрания. Объяснялось это тем, что претензии на государственную власть представителей пуштунского этноса выглядели в глазах афганского общества более легитимными. Один из лидеров афганских таджиков Бурхануддин Раббани в те дни говорил о необходимости сохранить единство страны и поддержал пуштунских кандидатов на кресло президента. Однако это, как показали дальнейшие события, был всего лишь тактический маневр с его стороны.

Моджаддеди представлял те организации моджахедов, которые не пользовались большой популярностью среди пуштунов, в отличие от группировки Хекматиара. Вот когда Хекматиар – самый влиятельный пуштунский полевой командир – заявил о желании возглавить страну, таджикские и узбекские вожди почувствовали угрозу своим интересам. Раббани мгновенно был избран временным президентом страны, и с этого момента ни о каком цивилизованном диалоге между бывшими союзниками не могло быть и речи. В Кабуле начались столкновения между группировками моджахедов, окончательно поделивших город. Юг контролировали сторонники Хекматиара, на западе разместились шиитские отряды, на юго-западе стояла армия Дустума, на северо-востоке основались подразделения министра обороны Исламского Государства Афганистан панджшерского таджика Ахмад Шах Масуда.

Кабул превратился в арену ожесточенной вооруженной борьбы за власть. Разрастанию конфликта способствовало и то, что моджахедам в наследство осталось почти все оружие от прежней армии. Дустум, к примеру, получил в свое полное распоряжение армейские склады на севере страны в городах Мазари-Шариф и Хайратон, а Ахмад Шах Масуд – вооружение кабульского гарнизона и военную авиабазу Баграм. Но помимо этого, к ним на службу перешли многие офицеры и функционеры режима Наджибуллы, особенно те из них, кто опасался репрессий со стороны непримиримых моджахедов. Впоследствии никого не удивляло также и то, что бывшие коммунисты обслуживали танки и самолеты не только в отрядах пуштунских полевых командиров, но и в движении "Талибан".

Хорошо оснащенные тяжелой боевой техникой моджахеды атаковали друг друга и с воздуха и с земли. По разным данным, только в Кабуле погибло около 90 тысяч мирных жителей. За несколько лет страну покинула почти вся образованная часть населения. В таких условиях Афганистан учился жить по новым правилам. Отныне для всех крупных военно-политических сил страны приоритетом стали не общегосударственные, а собственные региональные и локальные интересы. Но главным смыслом жесткой конкуренции различных этнорелигиозных общин стало не допустить усиления противника и не потерять полученного преимущества. Это заставляло их постоянно повышать градус политического и военного противостояния и одновременно поддерживать статус-кво.

Сегодня много говорится о допущенных тогда моджахедами ошибках. В книге "Масуд ва Азади" бывший полевой командир, а теперь депутат парламента Салех Мохаммад Регистани пишет, что "одной из главных проблем моджахедов, и в частности Масуда, было то, что они отказались от идеи коалиционного правительства, которую предлагала ООН. Это правительство должно было объединить представителей моджахедов и бывших коммунистов и взять на себя полноту временной власти в стране. Затем оно должно было сформировать временный кабинет, провести парламентские и президентские выборы, выработать конституцию". В общем, предлагался сценарий, который был реализован в 2002–2005 годах, после разгрома талибов.

Другая ошибка, по мнению Регистани, "заключалась в том, что Масуд не разделил полномочия между союзниками. Ему достались почти все главные силовые посты". В то же время обеспечивать безопасность в столице было все равно невозможно, поскольку бойцы разных отрядов подчинялись только своим командирам. В целом политика Масуда и его сторонников привела лишь к тому, что многие восприняли ее как желание захвата власти панджшерцами.

Удивительно, что то же самое произошло и в 2001 году. Бывшие соратники Масуда таджики Фахим и Кануни, а также узбек Дустум при поддержке американцев попытались захватить все силовые посты в стране. Итог был предсказуем – антиталибский Северный альянс с треском раскололся, а президент Карзай с большим подозрением относится к бывшим соратникам Масуда.

Между тем и Карзай не смог выступить в роли создателя общенациональной власти. Возможно, именно поэтому в последние годы к идее сильного централизованного государства в Афганистане стали относиться более скептически. Недавно Бурхануддин Раббани заявил о создании очередного политического блока "Национальный фронт". Новая организация выступает за усиление роли парламента, выборность губернаторов, появление должности премьер-министра и передачу ему больших полномочий.

По сути, Раббани предлагает переход от президентской к парламентской форме правления, что, учитывая специфику афганской политической ситуации, в общем-то, наверное, неплохо. Надеяться на то, что внезапно появится харизматический политик, который на посту государства устраивал бы абсолютное большинство населения, все еще не приходится. Хотя сегодня, как и в период правления Раббани, в Афганистане в определенной степени сохраняется потребность в консолидации страны. А это значит, что остановить соперничество сильного, по Конституции, президента Карзая с мощными региональными лидерами может только признание де-юре того, что давно сложилось де-факто: Карзай не имеет власти за пределами Кабула, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Понятно, что сделать это пуштуну Карзаю так же неприемлемо и противоестественно, как таджикам, узбекам и хазарейцам сегодня добровольно отказаться от того, что было ими завоевано в четвертьвековой гражданской войне. Поэтому президент раскритиковал цели "Народного фронта" и заявил, что за его созданием стоит ряд иностранных государств.

>Категоричность Карзая понять можно. Раббани, сознательно избегая болезненной для пуштунской части страны темы о федерализации Афганистана, фактически призывает юридически оформить ту систему власти, которая стала реальностью весной–летом 1992 года, сразу после падения Наджибуллы и до прихода движения "Талибан". Согласиться с этим в Кабуле не могут. Для многих афганцев, и прежде всего для пуштунского населения, это были самые тяжелые времена политического хаоса и безвластия. Сторонники сильного государства с сильной центральной властью вспоминают этот период как кошмарный сон. Впрочем, как бороться с растущими амбициями влиятельных узбекских, таджикских и хазарейских политиков, они тоже не знают. Следовательно, вопрос восстановления единого афганского государства, как и пятнадцать лет назад, остается открытым.

Евгений Пастухов
Алматы
№9 (194) 9 - 22 мая 2007