В XIX столетии два европейца предложили миру две формулы или дефиниции, предопределившие понимание международным сообществом истории и происходивших событий в Центральной Азии, которые, в общем-то, противоположны по замыслу и духу.

Александр Гумбольдт, обобщая свои исследования по различным аспектам развития т.н. Внутренней Азии, предложил называть торгово-экономическую (как доминирующую составляющую) историю региона Великим шелковым путем. И метафоричность, и реальные события концептуально связаны с созидательным процессом в этом регионе. Ведь функционирование Шелкового пути – это не только и не просто торговые коммуникации, это еще и соприкосновение и взаимопроникновение цивилизационных пространств, сопровождавшееся обменом культурными, научными и иными достижениями, на основе которых совершались новые открытия в различных направлениях жизнедеятельности людей. В конечном счете это был длительный во Времени и обширный в ойкуменистическом Пространстве исторический процесс, в который были вовлечены и оседлые, и кочевые народы, каждый из которых выполнял индивидуальную миссию на этом Пути. Оговорюсь сразу же: у меня нет намерения и каких-либо оснований идеализировать историю Великого шелкового пути. В данном случае важны идеи и смыслы.

Вторая формула связана с именем менее известного европейца - британца Артура Коннолли, чья весьма интересная и поучительная, полная приключений жизнь, как известно, описана в повести Р.Киплинга "Ким". Коннолли дал политическому и экспертному миру вторую известную дефиницию Центральной Азии – концепцию "Большая игра", связывающую народы Центральной Азии с политикой великих на тот исторический момент держав. "Большая игра" XIX столетия закончилась разделом центрально-азиатского региона между тремя "игроками" - двумя основными (Российской и Британской империями) и третьим, скажем так, сопутствующим (Цинской империей), а в международно-правовом контексте – российско-китайским, российско-британским и иными документами по пограничному размежеванию. Отметим в этой связи следующий очень важный исторический факт: местные народы, полугосударственные и государственные образования, существовавшие в регионе, в этих процессах (и не только в процессе установления новых имперских границ) не участвовали.

С точки зрения политической философии оценка истории Шелкового пути и "Большой игры" - это анализ, прежде всего, смыслов человеческого бытия и его деятельности, в том числе и, может быть, прежде всего, типов и содержательных проектов политического и экономического взаимодействия народов Центральной Азии со своими ближними и дальними соседями. Как известно, предположение обычно ведет к ошибкам, но все же рискну предположить, что первая история – это философия сотрудничества и в какой-то мере процветания в зоне Центральной Азии, а вторая – философия расчленения и конфликтов. В таких оценочных конструкциях есть определенная натяжка, и вполне может быть, что реальная историческая фактура и ее серьезный анализ опровергают такой подход, но у меня нет намерения выписывать "правду жизни", - я хочу понять смыслы и увидеть нынешние тенденции в зеркале ретроспективы.

Новая история Центральной Азии начинается с момента развала Советского Союза. Гибель этого государства – это конец "terra"-государственной концепции евразийства, сконструированной еще в глубинах кочевнического прошлого, а позже унаследованной Россией, которая придала евразийству новый цивилизационный облик. Но перед сегодняшней Россией, фактически потерявшей тюркский элемент евразийского государственничества, стоит одна из трех наиболее серьезных проблем этой категории – как охватить столь малым населением столь огромную территорию в условиях мощного демографического давления извне и угасания "кочевнической" мобильности собственного населения.

Однако распад СССР ни в коей мере нельзя вычленять и абстрагировать от общеисторического контекста: это трагическое событие - лишь часть истории цивилизационных катастроф. Однажды я уже писал, что человечество переступило порог непредсказуемых конфликтогенных пространственных и временных зон, связанных с кризисом мировых религий, глобальных социально-экономических и гуманитарных концепций, концепцией национального государства, экологии и т.д.

В этом контексте одним из факторов и в то же время пространств глобализации является "всемирная паутина", которая открыла новые колоссальные возможности для интерпретации человеческого бытия и формирования новых смыслов, новой культуры и типов человеческих сообществ. И эти же предоставляющиеся возможности полны противоречий и рисков; негативное влияние некоторых из них мы ощущаем уже сейчас. В частности, с моей точки зрения, недалек тот день, когда появятся интернет-государства со своими конституциями, правительствами и т.д. И интернет-сообщества породят новые идеи, новые религии и новые концепции развития человечества. Это будут болезненные и непростые процессы. Уже сегодня мы являемся свидетелями возникновения интернет-экономики.

Появление новых независимых государств в Центральной Азии сопровождалось двумя, на мой взгляд, наиболее определяющими социально-экономическими и политическими декорациями. Первая – некогда могущественное государство, одна из двух сверхдержав, в одночасье превратилась в дюжину стран, входящих по основным показателям во вторую (в лучшем случае) пятидесятку государств, и, в первую очередь, это были центрально-азиатские страны. Вторая – центрально-азиатский регион из окраины огромной империи, что воспринималось остальным миром как некая российская периферия, населенная мусульманскими народами, превратился в объект притяжения интересов многих государств, значение которого для них перманентно возрастает.

Однако мы вынуждены признать, что центрально-азиатские страны с получением независимости не приобрели полноценную государственность, что, в принципе, означает также их "ведомость" в международной жизни, то есть наличие дефицита международно-правовой субъектности этих стран. Следует признать, что попытки играть на противоречиях интересов крупных держав в регионе – это все-таки больше примитивный политико-технологический прием, нежели концептуальный подход к достижению внешнеполитических целей и задач. Метания из стороны в сторону – это все-таки больше свидетельство поиска "новой опоры", нежели концепции развития. "Большие" пока позволяют играть в эту увлекательную и, в общем-то, прибыльную, как это кажется лидерам центрально-азиатских государств, игру.

Независимость должна быть осознана интеллектуальной и политической элитами страны, чего пока нет в центрально-азиатских государствах. Осознание или осмысление может произойти на базе и вследствие перманентного укрепления и диверсификации если не всеобъемлющей национальной системы ценностей, порождающей политические, социально-экономические и иные ориентиры, то хотя бы каких-то ее фрагментов и, что немаловажно, борьбы за эту самую совокупность ценностей. Современные ценностные емкости, которые считаются наиболее передовыми, откровенно говоря, мало знакомы населению региона. В частности, отметим то, что идеи великих революций, в том числе и в первую очередь французской, английской, американской, обошли стороной Центральную Азию. А ведь именно они сформировали нынешнюю систему национальной государственности, рыночной экономики, права и т.д.

Меня часто спрашивают: "А как же быстро развивающаяся Восточная Азия?". Ответ прост: на развитие Азии во второй половине ХХ столетия колоссальное влияние оказала Япония, идеологи которой еще 60-е годы XIX века осознанно подошли к проблеме "европеизации" страны и которой впоследствии стали подражать соседние государства, причем некоторые из них получили независимость как раз от самой Японии. При этом ни в коей мере нельзя преуменьшать значимости собственных усилий этих народов и наличия внутренних механизмов к восприимчивости и саморазвитию в том, что называется национальной системой ценностей.

Понятны ли были жителям Центральной Азии идеи Октябрьской революции – это тоже большой вопрос. Во всяком случае, марксизм Карла Маркса им не известен, а переформатированный В.И.Лениным российский вариант учения великого экономиста был усвоен лишь в пределах практики совместного проживания с русскими, признания их всеобъемлющего лидерства и результатов их цивилизаторской деятельности в регионе, которая наряду с выдающимися деятелями культуры, науки – имен всемирного звучания и т.д. - породила и массу местных компродоров от политики и идеологии. Трудно назвать хотя бы одного известного настоящего теоретика-марксиста в Центральной Азии.

Новое усвоение ислама и его ценностей пришлось на период тяжелейших транзитных процессов в Центральной Азии и углубления кризисных явлений в самой религии.

Попытки изыскать "ценностное" в архивах собственной истории не всегда были успешны в том смысле, что историческая память народов сохранила лишь некоторые его фрагменты, которые не могут лечь в основу восстановления системы ценностей, тем более - формирования новой. Хочу сразу оговориться, что речь в данном случае не о ценностях обрядового или ритуального свойства и не о идеализируемых элементах поведенческих стереотипов. Остается одно – учиться, причем учиться упорно и долго. Учиться лучшему.

Но "Большой мир" времени на учебу не дает. Как не дает и легких, "советских" возможностей.

>Вновь заговорили об идее Великого шелкового пути, вернее, о ее реставрации, и "Большой игре". Понятна некая условность самих дефиниций в нынешнем модернизированном понимании и их применения в отношении реальной политики крупных держав в Центральной Азии. Но есть и другое в жизни людей: порой виртуализированные понятия, категории и определения нередко весьма серьезно влияют на принятие конкретных решений, в том числе таких, как проектирование процесса либо какого-нибудь международного проекта.

С другой стороны, большая часть политических, экономических и других проектов в регионе, осуществляемых крупными державами и международными организациями, относится и к теме Шелкового пути, и к теме "Большой игры". То есть некий комбинированный вариант. Разобраться во всем этом необходимо самим центрально-азиатским государствам, поскольку никто помогать им в этом не будет.

"Большой мир" пришел в Центральную Азию со своими проектами и концепциями, как, например, "Большая Центральная Азия", Стратегия Евросоюза, "Япония – Центральная Азия", Шанхайская Организация Сотрудничества и т.д. К какой философии – Шелкового пути или "Большой игры" - отнести эти проекты? Возможна ли их стыковка с точки зрения нивелирования потенциала конфликтогенности с одновременным укреплением здоровой конкуренции? И какова роль самих стран региона в упомянутых проектах и концепциях? Вопросы, быть может, наивные, но, безусловно, чрезвычайно актуальные для центрально-азиатских стран.

Центрально-азиатские страны являются членами всевозможных международных организаций, нередко с несовпадающими политическими и иными целями и задачами. Участие в таких глобальных и региональных институтах требует подчас в одном случае кардинального изменения позиции либо молчаливого согласия с тем, что считается неприемлемым в другом. Такая ситуация не эксклюзивна только для центрально-азиатских государств: можно привести подобные примеры из жизни других стран. Но она ущербна и в какой-то степени опасна для "неоперившихся" стран региона. И это тоже вопрос выбора философии.

Первое десятилетие ХХI столетия ознаменовалось для центрально-азиатских стран еще одной серьезной проблемой. "Большой мир" предложил выстраивать международные отношения, включая и двусторонние, на базе двух глобальных проблем. Первая – борьба против терроризма. Причем совершенно очевидно, что у каждого актора на поле этой борьбы есть "свой террорист", который иногда другими акторами в качестве такового не признается.

Вторая – борьба за ресурсы вообще и за энергоресурсы, в частности, и в первую очередь. Безусловно то, что и то, и другое в достаточно серьезной степени проецируется и на внутреннюю политику центрально-азиатских стран, которые иногда неуклюже пытаются использовать все это в рамках взаимоотношений властных структур с собственным народом. Но хуже этого то, что обе проблемы влияют на концепции строительства национальных государств. Вне зоны "философского" внимания остаются ценности культуры, образования, права, общественных отношений и даже, как это ни парадоксально звучит для Центральной Азии, религии.

Демократия и ее распространение в регионе давно стали предметом политических и финансово-экономических сделок. Экономика – "кормушкой" для правящих группировок. Печально то, что прежде всего в силу субъективных факторов (при этом я нисколько не снижаю роли объективных) Центральная Азия приняла правила "Большой игры", основывающиеся на борьбе за углеводороды и против терроризма. В обоих смыслах дальнейшая эскалация "Большой игры" может превратить регион в источник того и другого, а не чего-то такого, что могло бы составить предмет восхищения и гордости. Задача элит центрально-азиатских стран заключается в том, чтобы выровнять степень, объем, динамику и качество цивилизационного развития со старыми (евроатлантической) и новыми (азиатско-тихоокеанской) зонами человеческого прогресса. Понятно, что достижение этого возможно лишь в случае принятия за концептуальную основу движения вперед философии Шелкового пути.

Механическое сопоставление событий XIX и ХХI столетий важно лишь с точки зрения анализа опыта созидания жизни и свободы выбора, сравнительные обобщения бессмысленны без стремления извлечь уроки из прошлого. История подсказывает, что страны региона должны быть участниками всех процессов, уже идущих или набирающих силу. Но самое важное – суметь самим сформировать новый исторический процесс, в основе которого философия созидания и сотрудничества, а не конструирования новых разделительных линий вдоль нефте- и газопроводов.

Муратбек Иманалиев, президент Института общественной политики
6.06.2007