Необыкновенная история
Режиссер Сергей Бодров, сняв "Монгола", предъявил свой взгляд на Чингисхана: новый и спорный

>Фильм Сергея Бодрова-старшего "Монгол", посвященный юности Чингисхана, явно вдохновлен идеями Льва Гумилева, что расходится с традиционными представлениями о создателе монгольской государственности. Авторы приложили усилия к тому, чтобы согласовать любезные им обстоятельства с общепринятыми: в фильме и историческая достоверность, в которой зачастую отказывают Гумилеву, соблюдена, и евразийский дух не утрачен. Режиссером руководило намерение разрушить клише, связанные с его героем. Жизнь будущего вождя монголов восстановлена не только тщательно - гибель отца, междуусобицы, любовь, пленения, военные триумфы (в конце фильма Чингисхану около сорока лет), но и в непривычном свете. Общая новизна подхода явлена и в бюджете, равном 15 миллионам евро.

При всей непредвзятости трактовки фильм огорчил монгольскую сторону недостаточным почтением к образу Чингисхана и тем, что в составе участвовавшей в фильме интернациональной бригады (голландский оператор Рохиер Стофферс, американский монтажер Зак Стэнберг, японский актер Таданобу Асано, китайский актер Сун Хон Лей, российский актер Амаду Мамадаков и проч.) оказалось меньше монголов, чем предполагалось.

Фильм, 30 июня впервые предъявленный зрителям на закрытом показе, "прочитали", кроме автора, аспиранты-филологи Дмитрий Румянцев и Александр Шамарин.

Гумилев и легитимность

Шамарин: "Монгол" - фильм о становлении человека новой формации, отличного от своего общества. Его герой Чингисхан фактически вырастает в степи: отца убивают, и он вынужден скрываться от врага, захватившего власть в племени. Важный символ: в отличие от остальных он не боится грозы - для него это тоже гнев Бога, но его, одиночку, который перестал бояться, потому что ему негде было спрятаться, гроза не лишает воли. Это проекция в будущее: с одной стороны, в нем еще живы представления о прежнем законе, с другой - он человек новой эпохи.

Харитонов: Да, это как раз по Гумилеву: в обществе, которое находится в завершающей стадии этногенеза, в старости возникает пассионарная личность, и это общество перестраивает.

Румянцев: Но фильм скорее о том, как законный властитель упрочивает свою власть и благотворно ею распоряжается. Бодров говорил, что в следующих частях появится тема утраты человечности по мере обретения героем все большей власти.

Харитонов: Но пока никакой демонической темы нет.

Шамарин: Нет, есть! Вокруг Чингисхана витает ужас, предчувствие катастрофы. Он сидит в клетке у тангутов, которым его продали в рабство, прохожий монах заговаривает с ним и просит, когда тот будет уничтожать их империю, пощадить его монастырь.

Харитонов: Тут, мне кажется, еще один гумилевский мотив. Гумилев ограничивает в истории монгольской империи момент чисто захватнической агрессии. И в фильме эта идея есть - если метафорически понимать сцену, в которой Чингисхана оскорбляет надменный тангут. Он тем самым провоцирует будущую монгольскую империю, представленную Чингисханом, и навлекает беду на свою. Фильм можно понять так, что монгольская империя оказалась, что называется, "исторически прогрессивна" - таким образом на уровне подтекста загодя оправдывается нашествие на Русь. Тут корни.

Румянцев: Я не думаю, что кто-то станет разглядывать корни, пущенные давным-давно в чужой земле.

Образ и подобие

Румянцев: В фильме Чингисхан - прямо идеальный правитель, положительный персонаж: сильный, смелый, с принципами, способный к любви.

Шамарин: Мне он таким совсем не кажется: он понимает, что государство может спасти только закон - и при этом нарушает эти законы. Он воюет из-за того, что у него похищают жену, хотя монголы никогда не начинали войны из-за женщины. Тут хватает оснований видеть в нем отрицательный персонаж.

Харитонов: Перед показом - в шутку, не в шутку - говорилось о скандале, который бы фильму не помешал. Скандал, возможно, будет - из-за трактовки одиозной фигуры. Ведь искать в облике Чингисхана и в его политике положительные черты историки не любят. И апологетическая книга Джека Уэзерфорда "Чингисхан и рождение современного мира", пожалуй, исключение. Мне кажется, что и большинство зрителей представляют его в мрачном свете. А в фильме получается, что Чингисхан объединяет Монголию на новых, чудесных основаниях и формулирует новые законы: нельзя предавать хана, нельзя убивать женщин и детей, нельзя сдаваться.

Шамарин: Нет, он тиран. Он стирает с лица земли Тангутскую империю - из ненависти, не простив унижения; говорит, что при необходимости пожертвует половиной собственного народа. Так что трактовка не слишком отличается от общепринятой, просто он тут чуть человечнее.

Харитонов: Но он не планирует захватнических войн.

Шамарин: При этом второй фильм можно снять так, что будет понятно - на протяжении всего первого он только и планировал захватнические войны.

Харитонов: И все же в самой этой неопределенности есть новизна изображения.

Шамарин: А что, он должен с детства ходить с ножом? Я его всегда и представлял таким, как он показан в фильме.

Румянцев: Историю делают взрослые люди, и важно, что Чингисхан немалое время в фильме ребенок. Бодров говорил, что его интересовало то, как человек становится Чингисханом. А Гумилев оценивал Чингисхана скорее положительно.

Шамарин: Но автор не всегда остается в рамках задуманного. Гениальный автор может написать роман об аборте, который будет восприниматься как роман о любви. Кстати, Бодров говорит, что в основе фильма - красивая любовная история. И к вопросу о положительности Чингисхана: его женщина ему постоянно помогает, а он ее постоянно оставляет.

Румянцев: А она ему изменяет.

Шамарин: Невольно - сначала ее у него крадут враги, а потом в рабство продают уже его самого, и если бы она не изменила ему с тангутским купцом, то не смогла бы спасти мужа из рабства.

Харитонов: Не забавно ли - у него двое детей, и оба не от него.

Румянцев: Объединение Монголии: чужое племя - к себе.

Харитонов: Да уж, хороший символ перехода от родо-племенных отношений к феодальным.

Шамарин: И опять же Чингисхан преступает традиционный закон - впускает в свой род чужих... Он все время нарушает законы, как Христос.

Харитонов: Кстати, о Христе. На клетке, куда его сажают тангуты, висит табличка, а на ней слова: "Монгол, который хотел уничтожить Тангутскую империю".

Шамарин: Да, отсылок хватает. Хотелось бы спросить режиссера: каково ему было снимать почти Христа?

Харитонов: Только Бодров снимал фильм не про Бога.

Шамарин: Именно про Бога! Мел Гибсон снимал про христианского Бога, Бодров (в его фильме я вижу много от Гибсона) - про монгольского. Но я не видел фильма, где образ Христа был бы лучше с точки зрения искусства, чем в "Страстях Христовых".

Румянцев: Там много телесности, мне это не нравится.

Харитонов: Телесность бывает разной - тело может быть как пространством наслаждения, так и пространством страдания.

Шамарин: Мне не нравится то, как Бодров проводит грань между божественным и духовным началами в Чингисхане. Она слишком очевидна. Чрезмерно явно показано телесное и чрезмерно явно - духовное; сцена в темнице, где он совершенный идол, потом постельная сцена тащат фильм в разные стороны. Слишком заметно противоречие, возникающее оттого, что фильм должен понравиться и монголам, и не монголам.

Голливуд и всемирность

Харитонов: И все же это, пожалуй, первый настоящий хороший русский фильм нового формата - голливудского.

Румянцев: Для России - очень хороший фильм.

Шамарин: А по-моему, ничего такого уж русского тут нет. Он явно снимался с оглядкой на Запад - много откровенно голливудских моментов. "Крадущийся тигр, невидимый дракон" ведь снят не для Китая? "Монгол" - это фильм для широкого проката. Это его не портит, просто получился нерусский фильм.

Харитонов: Это общемировое кино, космополитическое, где отражен и американский, и европейский, и русский опыты кинопроизводства.

Шамарин: И все-таки хотелось бы знать, в какой мере Бодров опирался на русскую традицию, до какой степени учитывал историю русского кино.

Харитонов: В России же есть традиция исторического, эпического кино.

Шамарин: Да, но оно абсолютно другое. "Монгол" - это мейнстримовый европейский оголливуженный фильм, снятый русским режиссером. Скажем, "Жертвоприношение" Тарковского тоже никакое не русское, а европейское кино, и "Поезд-беглец" Кончаловского - нерусское кино. Бодров следует этим путем.

Румянцев: При этом вначале идут какие-то советские кадры, вспоминается "Белое солнце пустыни", и мне это не очень нравится.

Шамарин: А мне начало как раз понравилось: долгое, нудное действие, подобное самой степи - бескрайней, пустой. Интересно соотнести этот фильм и "Степь" Чехова. У него там такое же время. Он писал в степи, они в степи снимали - видимо, сама степь настраивает на протяженность. И время ползет, как повозка.

Дмитрий Харитонов
№26 за 2007 год (06.07.2007)