Контрреволюция на экспорт

Российская суверенная модель во многом оправдывает огрехи и странности демократии в соседних странах.
Любая революция в своих честолюбивых помыслах мечтает стать хоть немножечко мировой. Хоть чуть-чуть определять, так сказать, судьбы мира, по меньшей мере близлежащего. Пусть об этом и не говорится с трибун во всеуслышание, но втихомолку, голосами самых восторженных и романтичных – непременно. На горе всем буржуям мировой пожар раздуем. И юные отпоровцы из Сербии помогают друзьям из "Кмары" в Тбилиси, те консультируют украинскую поросль из "Поры", и даже белорусские политические тинейджеры, не знающие сладости побед, все равно готовы помогать кому угодно, даже "оранжевому" Киеву, который, как известно, прекрасно справился и без них.

Чужих революций принято бояться, это известно по временам Робеспьера, Наполеона и царя Александра I,
которого нас учили считать жандармом Европы именно потому, что он так не любил чужие революции. Теперь мы знаем: тогдашняя Франция сегодня – это Украина и Грузия, откуда дуют ледяные революционные ветры, призванные заморозить на корню все ростки наших неизбежных триумфов. И истовость омоновцев, разгоняющих очередной "Марш несогласных", органично вплетается в ткань официальной пропаганды, открывающей глаза народа на "оранжевую" правду с прямотой былых разоблачений империалистического коварства.

Рассказать, понятно, было бы о чем, даже если бы дела у новых демократий обстояли столь же успешно, как у гонителей Анджелы Дэвис и доктора Хайдера. И надо попутно заметить, что власть в полном соответствии со своим устройством на сей раз не просто ломится в открытую дверь, а допускает куда более системную ошибку. Ибо, подходя к тому, что происходит в новых революционных столицах, с той же страстью, с каковой было принято оценивать старых идеологических врагов, власть со временем рискует сформировать у подотчетного телезрителя совершенно идиллический образ.

Что было бы несправедливо. И дело не в том, что новые демократии страдают многими детскими болезнями. А в том, что
у Москвы, оказывается, есть куда более действенный способ обесценить демократические завоевания соседей. Способ сводится к самому факту существования Кремля в нынешнем его виде.
Представим себе на секунду, что никакого Кремля нет. На самом деле представить не очень трудно, нужно просто немного отмотать нашу историю назад, лет на пятнадцать, когда все только начиналось. В Восточной Европе, в Балтии. Понятно, предпосылки и исторические условия были совершенно иными, но имелась одна тонкость: помимо всего прочего, у беглецов не было выбора, демократия – значит, демократия, реформы – значит, реформы. Кто-то, как венгры, чехи и эстонцы, шансом воспользовался, кто-то, как болгары и латыши, не очень. Но дело не в том, у кого как получилось, а в шкале, по которой их успехи было принято оценивать. Эта шкала не предполагала двусмысленностей, поскольку по тем временам не существовало особых градаций демократии.

Теперь все по-другому. Иллюзий у мира стало значительно меньше, как и максимализма в ожиданиях. И объективности этого процесса чрезвычайно помогла сама Россия.

Получился, как всегда, замкнутый круг.

Россия выстраивает редуты против "оранжевых" ветров, которые совершенно не собираются дуть в ее сторону, и это очевидно даже для тех, кто и в самом деле еще вчера верил в зажигательность "оранжевого" натиска.
Но идея уже стала материальной силой, ее не остановить, тем более что в борьбе с "оранжевым" самое привлекательное – это легальная возможность замешивать все более густые и все менее жизнерадостные цвета.

Здесь все понятно. Но есть у этого процесса и другая сторона. Новые демократы уже знают, что истинно демократического чуда от них никто не ждет. Спрос не тот, и уже легче. Но тут появляется российский фактор, и те, кому удались революции, вздыхают еще более облегченно. Демократия становится материей все более относительной, и сравнение идет на пользу "революционерам" просто в силу существования России. Но, поскольку Россия для такого сопоставления становится фоном все более выгодным, сами "оранжевые" получают вполне легальную возможность и дальше снижать и без того не сильно завышенные планки своей демократии.

Грузия, как обычно, в силу особенностей личности своего президента в этом процессе решительно захватила лидерство. Справедливости ради надо вспомнить, чтоСаакашвили при всей его неприязни к России весьма близок российский политический стиль, в чем он не раз признавался.
Но все-таки приходилось сдерживаться, прорывавшиеся симптомы авторитаризма объяснять живостью характера, решительностью реформ и временной исторической необходимостью и заверять: мы при всем желании не можем себе позволить отступить от демократических норм, потому что Запад нас не поймет, а он наша главная и, по сути, единственная ставка. Запад, который уже не страдал иллюзиями, вынужден был соглашаться, потому что подобная аргументация все равно звучала оптимистичнее, чем заявления о суверенном характере демократии.

Конечно, по мере сгущения туч Саакашвили и без всякого Кремля позволил бы себе многое из кремлевского арсенала. И митинг, конечно, разогнал бы с не меньшей уверенностью. Но без имеющегося по соседству опыта он бы, надо полагать, тысячу раз задумался, прежде чем разрушать "Имеди". И совсем не факт, что решился бы на это.

Теперь же в соответствии с этим опытом грузинский лидер позволяет себе и некоторые словесные демарши в том самом жанре "не надо нам указывать". Понятны все предвыборные нюансы, что, наверное, доведено до тех, кто мог почувствовать себя истинным адресатом этого сигнала. Но границы дозволенного в очередной раз раздвинуты. Им никто, как выясняется, не мешает быть эластичными, и Саакашвили знает, что может позволить себе и не такие маневры – просто потому, что при всем усердии Россию он все равно не догонит и сравнение останется в его пользу. И если раньше Запад с учетом особенностей грузинской демократии в первую очередь беспокоила опасность российского возвращения в Грузию, то теперь пришло понимание, что надо довольствоваться имеющимся. Потому что пример того, насколько может быть хуже, налицо.

На Украине митинги не разгоняют и газет не закрывают. И вообще по сравнению с Грузией здесь царит вполне демократический дух. Другое дело, что к игре по политическим правилам реальная конкуренция пока не привела, а к гражданскому обществу Украина ничуть не ближе, чем при Кучме. Нормальная партийная демократия здесь заменена демократией бизнес-интересов. И возможности соответствующего бизнес-передела появляются после любых выборов, а значит, затруднительно утверждать, что следующие выборы станут очередными. Словом, для российского агитпропа Украина – идеальное подтверждение тезиса, что нашему человеку демократия ни к чему. Но, не будь российская политическая повседневность все более раздражающей, пожалуй, Украине было бы гораздо труднее объяснять миру специфику своей борьбы с коррупцией, мотивацию политических скандалов и коалиционных драм.

На фоне же своего экс-старшего брата Украина, что бы там ни происходило, остается едва ли не локомотивом демократии в постсоветской Европе.
Особого отката Украина себе уже не позволит исключительно по внутриполитическим причинам. Более того, каждые новые выборы будут приближать всех участников политического процесса к пониманию необходимости игры по правилам. Что, впрочем, только усугубит характер локальной демократии, основывающейся не на партийно-идейном соревновании, а исключительно на поиске компромиссов в бизнесе. В другой ситуации это могло бы насторожить хотя бы политологов. С учетом российской суверенной демократии украинская выглядит более чем оптимистично.

Главное – сравнение, и здесь тоже не обходится без драм. Ведь в Киргизии, когда революция только начиналась, были романтики, верившие, что и там все может пойти по "оранжевому" сценарию. Тюльпаны не пригодились, что стало приятным откровением для Москвы. То, что начиналось как происки американских политтехнологов, в итоге оказалось сменой элит и властных кланов. Повод для сравнения исчез сам собой, но
>пример Бакиева поистине уникален: ему удается оставаться адептом привычной модели вертикальной власти и одновременно при случае подавать себя миру в качестве последователя "оранжевого" дела.
Со всеми привилегиями в оценке киргизской демократии. И миру приходится делать вид, что он хоть немного этому верит. Тем более что и в Киргизии очевиден простор для деградации в известную всем сторону.

Все это даже не шантаж. А просто маленький трюк. Ведь примерно в том же духе Казахстан, столь близкий нам по политическому нраву, настаивает на своих отличиях от Узбекистана, в сравнении с которым выглядит поистине оазисом демократии. Да и сама Россия, пусть неявно, но тоже дает порой понять: "О чем разговор, коллеги?! На фоне некоторых наших центральноазиатских друзей – чем у нас не демократия?"

Есть, впрочем, один нюанс. Каримовский режим все-таки воспринимается как угодно, только не как оправдание суверенно-демократической путинской модели. А российская модель во многом оправдывает странности тех, кто после своих революций получил шанс. Позволяя им дискредитировать себя куда эффективнее, чем это мог бы сделать самый оглушительный кремлевский агитпроп.

Вадим Дубнов
– обозреватель газеты "Газета".

30 НОЯБРЯ 2007