Она поглощает национальные мифы, международные нормы и культурные ценности

НЕЗАВИСИМОСТЬ, КОТОРОЙ НЕТ

"Нас отпустили на поруки – на день, на час на пять минут. Поют девчонки о разлуке, мальчишки о любви поют..." Диссидентский текст Александра Галича о фестивале в Сопоте после подавления советскими войсками восстания в Праге ровно через полвека столь же точно иллюстрирует рок-концерт в Приштине, где отмечают триумф независимости, которой нет.

Любому европейскому военному специалисту еще задолго до бомбардировки Белграда было известно, что равнинная часть автономного края Косово – идеальное место для размещения как аэродромов, так и полигонов сухопутных сил. И песни о косовской весне на площади Марии Терезы в Приштине сегодня звучат еще более натужно и неестественно, чем "Весна, весна приде" на украинском Майдане осенью 2005-го.

"Весна пришла слишком поздно" – так называлась книга воспоминаний бывшего главы парламента Косово, а позже вице-президента Социалистической Федеративной Республики Югославия, ветерана антифашистского сопротивления Фазиля Ходжи. Семь лет назад его с почестями похоронили в Косово. Когда-то албанские националисты его ненавидели, но после того как Милошевич исключил его из партии за потворство сепаратизму, он стал чуть ли не народным героем. Когда национальный миф нуждается в знаковых фигурах, их додумывают и приукрашивают в требуемом формате. Но этот миф недолговечен, ибо цель, для которой он использовался, уже достигнута. Да и что, собственно, сегодня является здесь национальным символом – священный камень мусульман, король Лека или Мария Тереза?

Два национальных мифа – сербский и албанский, однажды выросшие из сопротивления османскому владычеству, не просто столкнулись между собой. Они были столь же умело и цинично стравлены, как русский национализм с украинским в конце 80-х, и начиналось это тоже с разжигания интриг внутри партийного руководства. И точно так же внутри каждого из народов левая идея стравливалась с религиозной традицией, а на руинах оставался неприменимый для национального выживания суррогат.

Сегодня о роли Иосипа Броз Тито – полухорвата-полусловенца – в единении послевоенной Югославии вспоминают только историки. После заката "особого пути югославского социализма", распада Югославской народной армии и растекании ее арсенала по военным формированиям и просто по рукам, аналитики разных государств рассматривают всю бывшую территорию СФРЮ как заряд, заложенный не только под Европу, но и под Ближний Восток. И пока евробюрократы разводят руками, твердя, что независимость Косово была предрешена, в других странах, где существует не менее серьезная проблема сепаратизма, тоскуют о былых временах собственной имперской мощи. Об имперских временах вспоминают в Испании, готовой потерять Каталонию и Страну Басков. Турецкий аналитик Джан Карпат, в свою очередь, считает, что беды народов Югославии начались с тех пор, как они утратили османскую идентичность.

В то время как сердца русских сжимаются при мысли об оставленном на растерзание сербском меньшинстве Косово, в Анкаре озабочены выживанием турецкого меньшинства в том же регионе. И публикуют фотографии косовских мечетей, построенных турками, которым может угрожать та же судьба, как и стертым с лица земли православным храмам.

Более странным кажется – во всяком случае, для русских – то остервенение, с которым сербские полицейские избивают собственных сограждан-патриотов; то равнодушие к судьбе раздираемой на части страны, которое проявило на недавних выборах значительная часть местного населения; наконец, внезапно возникший лозунг "Россия, спасай", поднятый теми же сербами, которые во время бомбардировки Белграда с насмешкой предлагали помощь самим русским.

ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ

В детстве я ничего не знал ни о Косовом поле, ни о Призренской лиге. Тогдашняя детская литература была полна приключенческого романтизма на тему о Кубе, Вьетнаме и американских индейцах. Сербско-хорватские (так тогда писалось) имена попадались на полках детской библиотеки в единственном контексте последней мировой войны. В семь лет – это был 1968-й – мне попалась книжка Мирко Петровича о мальчишках с Сиреневой улицы. Из нее я узнал слово "усташ". Но больше всего запомнилась сцена казни пацана-сверстника, записавшегося в полицаи. Этого слова, впрочем, я тогда не знал. И может быть, поэтому само впечатление о том, что жили на одной и той же улице два пацана, а потом один по доброй воле взял и пошел служить оккупантам, осталось с тех пор на всю жизнь. Название книжки я забыл, а вот имя этого пацана-полицая Ивицы Марчетича помню до сих пор.

Второе воспоминание детства относится к школьному уроку – что характерно, не истории, а географии. Обществоведам не было велено нас смущать фактом разногласий в социалистическом содружестве. Географичка Анна Терентьевна была свободнее от инструкций. Она рассказала нам о том, что в этой вроде бы социалистической стране, Югославии, 11 миллионов безработных, из-за неправильной государственной политики. Но эта же политика позволяет неприкаянным рабочим рукам свободный выезд в Западную Европу, где югославы и зарабатывают себе на хлеб.

Поскольку этот рассказ прозвучал уже не в первом, а в девятом классе, воспринимался он уже не на веру, а со скептической задней мыслью. Свободный выезд отнюдь не казался нам государственной ошибкой. Мы вежливо промолчали и мысленно разделили все нам сказанное на шестнадцать. И тем не менее, этот образ правительства, решающего социальные проблемы за счет сбыта рабочих рук, тоже остался в памяти.

Про Албанию нам ничего не сочли нужным рассказать в школе, кроме того, что там властвуют какие-то неправильные социалисты. Которые, в отличие от Тито, не только никого не выпускают их страны, а принципиально запрещают продажу автомашин, чтобы не искушать граждан частной собственностью.

О том же, что Энвер Ходжа был сталинистом, нам знать не полагалось. Равно как и о том, что его руководство тайно вынашивало планы создания Великой Албании. И о том, что Тито, в свою очередь, намеренно заселил албанцами область Косово, предоставив ей автономию – по тем же соображениям, по которым в составе Советского Союза была создана Карело-Финская ССР.

Еще года через три мы взахлеб читали диссидентскую литературу, где одним из первых имен был, разумеется, Джилас. Мы понятия не имели о том, что югославский диссидент был героем войны, а потом несколько лет – ближайшим соратником Тито и соавтором Закона о самоуправлении, который послужил дополнительным поводом для ссоры Тито и Сталина. И уж совсем за пределами нашего воображения были те детали соперничества СССР и Югославии на Балканах, которые касались контроля над проливами – и потому над Албанией.

Моим сверстникам в Белграде, наверное, тоже что-то рассказывали о Советском Союзе. И государственная идеология тоже, несомненно, требовала исторических умолчаний. А также каких-нибудь приемлемых объяснений дружбы югославского руководства не только с Кубой, но и с диктаторским Парагваем.

Потом, как из ведра, и их, и нас облили дождем исторической фактуры, притом у Горбачева были одни соображения, а у Милошевича – другие. Не было только соображений о том, что бывает с человеком (о человеке, помнится, в эпоху перестройки говорилось с особым надрывом) после острой интоксикации исторической правдой. Равно как и о том, как управлять обществом, запутавшимся в ориентирах, и что делать с разбуженной родовой памятью, руками самих же вождей-реформаторов освобожденной из-под идеологических глыб.

МОЛЧАНИЕ ГНОМОВ

Общества, не знавшие правления единственно верной идеи, и вовсе не задумываются о том, что происходит с людьми после выветривания или выбивания этой идеи из миллионов голов, и чем может заполниться этот звенящий вакуум. В американской прессе первые тревожные статьи о новорожденном албанском исламизме появились только после известных событий 11 сентября. Только тогда телеканал CNN на несколько минут предоставил слово крупному специалисту по теневой экономике Джефу Моррисону, который напомнил о визите Осамы бин Ладена в Тирану в 1994 году. Но когда автор нашумевших книг "Отмыватели" и "Слияние" заговорил о теневом рынке оружия и наркотиков, ведущий CNN буквально сказал: "Я рад бы еще целый час общаться с вами, Джеф, но босс мне не разрешает".

Боссы из Белого Дома вскоре действительно закрыли две темы сразу – и тему Великой Албании, и тему теневого финансирования террора. Опыт Горбачева их, возможно, чему-то научил. А может быть, опыт Уотергейта. О том, как Лоренс Иглбергер обхаживал еще коммунистического лидера Милошевича, говорилось теперь столь же мало, как и о мотивах, по которым организация под названием Косовская освободительная армия из террористических групп была переведена в разряд легальных и переговороспособных политических сил.

В Европе запретная тема чаще звучала на публике. О том, что Косово еще в конце 80-х годов стала раем для торговцев наркотиками и оружием, писали открытым текстом не только британские авторы вроде Марка Элмонда, не только немецкие специалисты-криминологи, включая известного разоблачителя русской мафии Юргена Рота, но и политические деятели, в частности видный деятель СДПГ Манфред фон Бюлов.

Однако в конце 90-х германская "розово-зеленая коалиция" оказалась расколотой по вопросу о бывшей Югославии. Основную роль в этом сыграл тогдашний министр иностранных дел Йошка Фишер, огласивший якобы полученный из собственных разведывательных источников план под названием Potkova, который белградское правительство якобы было намерено осуществить против маленького и свободолюбивого народа косоваров. Вообще-то по-сербски "подкова" звучит как potkovica, а potkova – как раз хорватское произношение. Но в момент, когда требовалось оправдание американской бомбардировки Белграда, эти детали никого не интересовали. Не вспоминают об этой истории и теперь, когда растолстевший экс-герой революции 1968 года – "революции наркотиков, секса и рока" – Йошка Фишер, удалившись на пенсию, благополучно работает научным сотрудником Лихтенштейнского института самоопределения.

Слово "национальное самоопределение", по мнению Марка Элмонда, давно уже шагает в ногу с бандитизмом. Лучший пример – карьера рэкетира Хашима Тачи, ставшего премьер-министром после отправки в Гаагу своего соперника Рамуша Харадиная. Которого Карла дель Понте как раз считает бандитом. О том, кто что с кем не поделил, специалистам вроде Юргена Рота следует поинтересоваться в городе Цюрихе, где учился и благополучно готовил будущую карьеру племянник албанского партийного функционера господин Тачи. Швейцарский след Косовской освободительной армии не менее известен специалистам, чем германский – хотя менее доступен ввиду корпоративного молчания "швейцарских гномов". Им спокойно: американские сенаторы, поднявшие было скандал по поводу отмывания нацистских активов в Швейцарии, также свернули эту тему по указаниям боссов.

СОВМЕСТНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ "КОСОВО"

Венгерский немец Йошка Фишер тоже может не волноваться: о странностях его биографии еще долго никто не вспомнит. На поверхности сейчас и вовсе нет мыслей: медиа-пространство занято лозунгами, следующими из них поверхностными спекуляциями и какой-то надсадной суетой, словно призванной не дать места в эфире хоть какой-нибудь мысли. Этому, впрочем, мешает и американская политическая конъюнктура, в которой каждый претендент на высший пост должен произнести по поводу новорожденной косовской независимости хоть что-нибудь и при этом ничего не сказать. Харизматический демократ Барак Обама, известный свой способностью к внушению, как заклинание, повторяет одно и то же: косовская ситуация уникальна, у нее нет никаких аналогов, Белград стремится в Европу, а значит, смирится с ситуацией, и все будет хорошо.

Российская власть в лице Сергея Иванова уже поспешила заверить мировую общественность в Мюнхене, что не ответит на признание Косово симметричным признанием Абхазии и Южной Осетии. Впрочем, вопрос о прецедентности приходит в голову и другим силам. Скажем, для лондонского эмигранта Ахмеда Закаева никакой Обама не авторитет: Косово он-таки считает прецедентом, но только для чеченского народа.

Такую же параллель во время бомбардировки Белграда приводил оксфордский профессор Марк Элмонд. Впрочем, он был уверен в том, что как Чечня (образца 1999 года), так и Косово не заинтересованы в международном признании, поскольку статус непризнаного государства куда удобнее для проворачивания теневого бизнеса через свою территорию.

О том, что это совсем не обязательно так, свидетельствует подробный анализ политики Вашингтона в Латинской Америке, приведенный в монографии ныне покойного Мартина фон Бюлова. Для крупномасштабного наркотранзита, по его мнению, достаточно контроля над военными аэропортами, для чего были очень удобны диктаторские режимы Аргентины, Боливии или Парагвая. Между тем военная база США в Косово – побочный продукт теории Йошки Фишера – является ныне одной из крупнейших в Европе.

Если европейские политики тешат себя и публику какими-то иллюзиями по поводу "излечения" экономики Косово после международного признания его суверенитета, то это как минимум большое заблуждение. Восьмым по счету государством, поспешившим объявить о политическом признании Косово, оказался формально независимый Афганистан.

В Мюнхене, как известно, американская сторона продолжала активно склонять Германию к более тесному сотрудничеству в Афганистане. Что ж, выбор за Берлином. Если там в ближайшее время, разведя руками, пойдут на уступки, то на экономическом языке это будет означать не больше и не меньше как согласие войти в долю в совместном предприятии под названием "Южные плантации" – после того, как уже вошли в долю в СП " Косово". После чего специалисты по ценообразованию на теневом рынке смогут точно назвать цену каждому депутату бундестага.

ОТУПЛЯЮЩИЙ ОСЛЕПЛЯЮЩИЙ СТРАХ

То обстоятельство, что в теневом бизнесе "работают" не только деньги, но и физический страх, служит не столько оправданием, сколько точной психологической характеристикой европейских элит, предпочитающих, как в ситуации "гоп-стопа", для собственного спокойствия не перечить хулигану. В монографии того же Юргена Рота о коррупции в германской полицейской системе можно найти немало имен немецких и русских теневиков, в то время как албанские боссы первой величины фигурируют исключительно под кличками или "кодовыми именами". Впрочем, из того же исследования следует не самый приятный для сербских политиков вывод, состоящий в том, что во враждующие кланы крупного наркобизнеса были и остаются вовлечены албанцы вместе с сербами, в том числе и в период войны на Балканах.

Герой бестселлера Эмира Кустурицы "Подполье" по имени Марко – имя нарицательное. Ивица Марчетич образца 1992 года, сбывающий оружие всем воюющим на Балканах, вырос из безработного парня, отправленного на вольные европейские хлеба особым путем югославского социализма.

Не следует удивляться результатам голосования на выборах в отдельно взятом столичном городе Белграде. Попустительство заведомо известному исходу – не столько результат либерального размягчения умов, сколько детище той психологии, которую олицетворяют как персонажи Кустурицы, так и сам режиссер, от дипломной работы о трагедии испанской Герники дошедший до полного слияния с образом развеселого цыгана, предельно безразличного к земле, культуре и национальной истории.

Пять лет назад, когда рок-группа Кустурицы с намеренно космополитичным английским названием давала концерты в Петербурге, режиссер-рокер еще пребывал в состоянии вполне самодостаточного творческого удовлетворения. Только когда отделение Косово стало реальностью, беззаботный насмешник, осквернивший образ родины и ее героев ради международной карьеры, вспомнил о политике, назло Западу выступил за единство уже обреченной Югославии, принял православие и провозгласил себя сербским патриотом.

Точно так же советские творческие интеллигенты с запозданием почти на десять лет стали с тоской вспоминать об ушедшем Союзе. И точно так же эти поздние раскаяния были абсолютно никому, кроме них самих, не интересны – даже их собственным детям.

"А наши прошлые святыни – для них пустые имена, а правда – та, что посредине, и им, и нам еще темна"...

Эта тьма, которая посредине, и выиграла войну за Балканы. Разрастаясь неспешно и уверенно, истощая окружающие ткани, как растет раковая опухоль, она попаразитировала и на сербском национальном мифе, и на албанском, и на неприятии Милошевича Православной церковью, и на иллюзиях Ватикана, где много лет держали камень за пазухой за репрессированного Тито епископа Степинаца, где души не чаяли в романтике-интеллектуале Ибрагиме Ругове. Святой Престол ровно так же оказался в числе проигравших, как и носители национальных мифов балканских народов: вместо Руговы в Приштине правит племянник сталиниста и свояк одного из самых отпетых албанских бандитов, а образ Марии Терезы благополучно усвоен потребительским сознанием как духовный эквивалент международной гуманитарной помощи.

Эта тьма запугала Евросоюз, где смирились с собственной немощью, с фактом попрания как итогов послевоенных соглашений, так и Хельсинкской конвенции, где школьникам не рассказывают о том, что излюбленный американский военный термин "операция возмездия" является калькой с кодового названия гитлеровского плана налета на Белград, а термин "Великая Албания", в свою очередь, принадлежит Муссолини.

Эта тьма раздавила под собой множество национальных сознаний и угрожает тем, которые еще живы. С ней не справиться голыми руками, как со случайно сбитым над Белградом бомбардировщиком "стелс". От нее нужно спасать, и против нее мобилизовывать нынешних ребят с Сиреневой улицы, пока их не увели за собой Ивицы Марчетичи из вскормленных американской военной разведкой сербских спецотрядов по насаждению "цветных революций", впервые апробированных в "золотом треугольнике" Бирмы, Лаоса и Таиланда.

Поскольку, если глобализация со своей транснациональной тенью просуществует еще полвека, все закончится так, как предсказывал цыган из романа Маркеса "Сто лет одиночества": "первого привязали к дереву, а последнего сожрут муравьи".

22.02.2008
Константин Черемных