Когда десять лет назад на северной окраине Дербента появилось новое медресе "Бабуль-абваб", в городе заговорили о рассаднике ваххабизма. Женщины на рынке шепотом рассказывали, как там зомбируют горожан и заставляют продавать квартиры и что шейх медресе имеет над учениками неограниченную власть. Медресе быстро разрасталось и скоро превратилось в целую мусульманскую общину - ученики выкупали прилегающую к нему землю, строили дома и селились в них семьями

Вапреле 2005 года о "Бабуль-абвабе" узнала вся Россия: отечественные телеканалы облетели кадры залитых кровью стен Джума-мечети - центральной мечети города. Сто пятьдесят вооруженных учеников медресе устроили поножовщину с ее прихожанами во время пятничной молитвы, поколебав спокойствие всего южного Дагестана. Официальная причина конфликта - расхождения во взглядах на исполнение некоторых мусульманских обрядов. В глазах горожан репутация общины была окончательно испорчена. Корреспондент "РР" побывала в медресе, чтобы понять, как живут радикальные мусульмане и стоит ли их опасаться. Выяснилось, что жители медресе считают себя непримиримыми борцами с ваххабизмом, что именно они сейчас - официальная духовная власть в городе (в их медресе живет новый имам Джума-мечети и всего Дербента), а их воинственный настрой - всего лишь дань традиции.

- Не стоит вам туда ездить, - предупредил меня таксист, когда я попросила отвезти меня в "северную мечеть". - Сходите лучше в Джума-мечеть, она самая древняя на Кавказе. Да и поздно уже.

В восемь часов вечера жизнь в Дербенте практически замирает. На темных улицах редко встретишь прохожих, но во всех окнах горит свет. Во дворе медресе темно и тихо. Арочный проход одного из домов ведет во внутренний двор. По всему видно, здесь еще идет стройка.

- Наши двери открыты и днем и ночью, - окликают меня двое мужчин в белых тюбетейках.

- Ректор медресе Ариф-эфенди, юрист Абдулкерим, - представляются они, и мы идем в дом ректора пить чай.

- Господь дарует огромные блага за то, что обслуживаешь гостя, - говорит Абдулкерим, присаживаясь на подушки и указывая на ректора, который накрывает на стол. - Поэтому гость всегда найдет у нас тепло и уют.

Сколько точно человек живет в медресе, они не знают. Примерно сорок семей. Когда-то здесь находился гаражный кооператив "Жемчужина". Медресе начало выкупать у него по гаражу, и теперь вся территория принадлежит ему.

- Ученики были очень бедные, - рассказывает ректор. - Приходит молодой, и никого у него нету - ни отца, ни матери. Куда его? Отпустим на все четыре стороны - в беду попадет. А мы боимся Всевышнего. Не было бы веры в него, может, хуже государства с молодежью поступали бы… Приходилось селить их здесь - они брали в жены мюридок (учениц. - "РР") и оставались у нас.

- Но мы ни от кого не отделяемся, - сразу предупреждает меня юрист. - Мы никому ничего не навязываем и никого не агитируем. Религия не должна быть инструментом конф­ликта.

- Но вы же пошли на конфликт в Джума-мечети, - напоминаю я. Ректор и юрист переглядываются и подливают мне чай.

- Это они пошли на конфликт с нами, - тихо отвечает юрист.

Ритуальное жертво­приношение во время праздника Байрам принято совершать так, чтобы бараны не мучались. Получается не всегда

Ариф-эфенди вздыхает, макает кусочек сахара в чай, кладет его в рот и запивает. В соседней комнате плачет младенец.

- Тысячу четыреста лет наши предки молились в Джума-мечети в соответствии с древней традицией, - наконец прерывает молчание Ариф-эфенди. - А потом неизвестно откуда на место старого имама пришел молодой, привел за собой какую-то длинноволосую молодежь в черных футболках, примерно тысячу человек, и заявил нам, что все четырнадцать веков наши предки молились неправильно. Мы достали священные книги, рукописи. Спрашиваем, как неправильно? Пророк так молился, его сподвижники так молились… Как неправильно?

- Мы пришли на обеденный намаз, - дополняет юрист. - Нас было человек сто пятьдесят. Заходим во двор, а там пять­сот-шестьсот пришлых. Мы вошли в мечеть. Сели молиться. В передних рядах всегда старики сидят, так за четыре месяца службы нового имама они почти всех стариков разогнали - толкали, пинали… И тогда тоже один молодой пнул старика, а наш ученик не сдержался и влез… И пошло-поехало.

- Но вы-то уже с ножами пришли, значит, знали, что так будет… - замечаю я.

- Но нас всего сто пятьдесят было, - отвечает ректор. - А гос­подь дал нам такую силу, что мы их всех оттуда выгнали. И тысячи были бы - все равно выгнали бы этих ваххабитов.

- А в городе ваххабитами называют вас…

Юрист и ректор снова переглядываются.

- Разве может у ваххабитов быть конфликт с ваххабитами? - пожимает плечами юрист. - Сегодня 80% населения города - этнические мусульмане - считают, что наше медресе ваххабитское, а сами не знают даже, в какую сторону молиться.

- Ах, хабары все это, - вздыхает ректор и снова тянется к моей чашке. - Ешь торт, орехи, бананы.

Раннее утро. Жители медресе спешат в мечеть на намаз. На первую молитву встают в полшестого утра. После совершения намаза женщины начинают собирать детей в школу - обычную, светскую, за пределами медресе: своей пока нет. Затем они весь день готовят, занимаются хозяйством, прерываясь на молитву, но территорию медресе практически не покидают. А мужчины выходят постоянно, у них в городе работа. Кто-то устраивается сварщиком, кто-то - строителем, а кто-то - религиозным учителем.

В горной деревне Хурик под Дербентом живет шейх Дербентский Серажутдин Хурикский – главный человек в медресе

У медресе своя пекарня, магазины, жестяные, сварочные и швейные цехи. Цех по пошиву мусульманской одежды принадлежит молодой женщине, присматривающей за домом шейха. Три года назад в жизни Индиры случилась трагедия, которая и привела ее в медресе: десятилетний сын заболел лунатизмом.

- Целый месяц я не спала ночами, ходила по гадалкам, - рассказывает она. - У меня третий этаж: боялась, сын из окна упадет, разобьется. У меня, кроме него, никого нет. Я ради него живу… Мне сказали, сходи в мед­ресе к шейху…

О шейхе Серажутдине Индира говорит, понизив голос и опус­тив глаза. Впрочем, так о нем говорят все жители медресе.

- Пришла, - продолжает Индира, - он прочел над сыном молитву, тот сразу уснул и с тех пор излечился. А я сколько могу, столько и буду теперь помогать шейху.

Голос Индиры срывается, она начинает плакать, а потом продолжает сдавленно: "А раньше я еще хуже тебя была… Ходила в майках, бриджах… Сама тургруз из Китая возила… Но сейчас мне этого не надо, я свой кусок хлеба и так заработаю… Была бы возможность - здесь, в медресе, дом построила бы. Та жизнь другая, а здесь есть душевный покой, здесь все иначе…"

Спрашиваю у нее: правда ли, что ученики продают свои квартиры в городе, а деньги отдают в медресе. Индира поднимает на меня мокрые от слез глаза.

- А мою квартиру тогда почему не забрали? - спрашивает она. - Я одинокая женщина, почему у меня не взяли? Если тут кто-нибудь во дворе уронит деньги за квартиру, мы обязательно их найдем и вернем хозяину…

В расположенном на территории медресе доме нового имама Джума-мечети и всего Дербента людно. Сам имам Исамутдин, родной брат Арифа-эфенди, сидит вместе с гос­тями на полу. Перед ними столик с едой. Имам и ректор внешне удивительно похожи: оба светловолосые, голубоглазые, коренас­тые. Но имам выше ростом, и взгляд у него, пожалуй, не такой бесхитростный, как у ректора: смотрит немного исподлобья и чуть насмешливо. Двадцать лет назад он окончил Пермский политехнический институт, служил в Афганистане, потом вернулся на родину и занялся религиозной деятельностью - преподавал в исламской школе, проповедовал у себя дома.

Цех по пошиву мусульманской одежды принадлежит Индире. Ее сына шейх медресе спас от лунатизма

- Это было тринадцать лет назад, - вспоминает его помощник Раджаб. - Мы тут как раз собрались, медресе начали строить. Потом начались события в Чечне, в город пришли ваххабиты, и у нас появилась нужда в ученых людях. Пришлые говорили нам: это так надо делать, а то - вот так. А я отвечал: но мой дед так не делал, мой дядя так не делает. И все, больше я ничего возразить не мог - знаний не было. Мы пригласили Исамутдина-эфенди, и с тех пор ваххабиты имели дело уже с ним. Он их всех пускал в раскладку. Очень грамотный человек. Потом пришли ко мне из духовного управления, обещали джип, если уйду от эфенди…

- Зачем вы им понадобились? - спрашиваю я.

- Да не я понадобился, - смеется Раджаб, - нас расколоть хотели. На нас уже тогда пошли нападки: то сектантами называли, то ваххабитами…

- Не сравнивайте нас с сектантами, - говорит имам, проводя большим и указательным пальцами руки по бороде. - Все мусульмане, которые убеждены в единстве Аллаха и верят в пророка Мухаммеда, - это единая община и ничем друг от друга не отличаются. И мы себя от них не отделяем, мы лишь их частичка. Просто во времена советской власти не было такого, чтобы мусульмане вместе собирались - все по домам сидели. А когда мы собрались вот в такой форме, люди от неграмотности начали думать, что мы секта.

- А ваших учеников не смущает то, что в Афганистане вы воевали против братьев-мусульман? - задаю я вопрос, который не давал мне покоя с тех пор, как я узнала, что Исамут­дин-эфенди в прошлом "афганец".

Все переглядываются и наперебой начинают предлагать мне еду. Имам изучает меня исподлобья и долго молчит.

- Я выполнял приказ, - наконец произносит он, щелкнув четками. - Я никого не убил - наоборот, мир делал. Я входил в батальон, охраняющий аэропорт. С местными общался на религиозные темы, в футбол с ними играл, они нам питанием помогали, а мы им топливом. Они говорили: пока ты здесь, из уважения к тебе ваш батальон не тронем…

В комнату заходит маленький худенький человек лет сорока в белой тюбетейке. Следом за ним семенит такого же роста женщина в длинном пальто и платке.

- А это наш Юсуф с женой, - говорит имам, указывая на него. - Он русский, недавно принял ислам.

Со словами "Бисмилляхи рахмани рахим" Юсуф чинно присаживается на подушки, поправляет тюбетейку.

Шейх Серажутдин каждый день принимает в своем деревенском доме гостей, которые приезжают со всего Дагестана за советом

- Я жил в городе Пензе, а там грязь, зло, обман, - начинает он, и по его тону я понимаю, что эту историю он рассказывал много раз. - Мне говорили: живи, пей, гуляй - все забудется! Я пошел в церковь, чтобы попросить господа убрать меня из этого города, а в ней грязь, вонь… О Аллах, сказал я, мне стыдно ходить по этой земле…

- Вы уже тогда говорили "О Аллах!"? - перебиваю я.

- Нет, это я сейчас так говорю. А вы слушайте, не перебивайте… И он услышал меня, - продолжает рассказ Юсуф, настраиваясь на прежний лад. - Я тогда на рынке работал, и пришли к нам однажды с товаром афганцы. Их начали выгонять, оскорблять, но когда они проходили мимо моего стола, я увидел… нет, сердце мое подсказало, что это непрос­тые люди. Вскоре своей добротой и приветливостью они завоевали всю Пензу - люди начали покупать товар только у них. Я разыскал их и рассказал, что больше не хочу ходить по этой земле. А они спрашивают: "Хочешь пойти с нами в мечеть?" "О Аллах, конечно хочу", - ответил я. Пришли мы в мечеть, а там мусульмане говорят мне: "Садись с нами, брат". Я сел в середину, и они начали со мной разговаривать. Долго говорили, а потом спрашивают: "Ты хочешь стать мусульманином?" И я ответил от сердца и от души: "Господь свидетель - хочу!" - "Тогда не ради нас, сидящих, скажи: "Бисмилляхи рахмани рахим". Эти слова переводятся так: "Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед его пророк". И когда я произнес эти слова, они меня поздравили - я стал мусульманином. Душа моя пела, я пришел на рынок и сказал: "Поздравляйте меня, я стал мусульманином", но надо мной только посмеялись… Христиане - это обман.

- Чем же они вас обманули? - спрашиваю я.

- Тем, что начали забывать господа.

- Отчего же вы не обратились к тем христианам, которые его помнят?

- Аллах един, а они иконам поклоняются. Им что угодно поставь, и они этому будут молиться. А там, где мусульмане, всегда хорошо.

- То есть вы разделяете религии на хорошие и плохие?

- Да! Разделяю! - с вызовом говорит Юсуф.

- И вы так думаете? - обращаюсь я к имаму.

- Нет, я так не думаю. Мы уже устали с ним бороться, - смеется он, перебирая четки. - Всевышний один для всех. Мы говорим Муса, иудеи говорят Моисей. Мы говорим Иса, христиане говорят Иисус. Мы признаем этих пророков, они все посланы Всевышним.

- Остоперла! Она все переделала! - обиженно кричит Юсуф. - Почему ты нас делишь? Мы же с тобой брат и сестра. Согласна?

- Нет.

- Остоперла! - Юсуф хватается за тюбетейку. - Сестра, пока ты здесь, я буду убеждать тебя день и ночь, но помогу прийти к истине!

Я спешно ретируюсь из комнаты, пока Юсуф не приступил к поискам истины. Выходя, спрашиваю его супругу, почему она, этническая мусульманка, вышла замуж за русского. "Любовь", - коротко и ясно отвечает она.

Главный человек в медресе шейх Дербентский Серажутдин Хурикский живет в часе езды от Дербента в горном селе Хурик. Дом его никогда не бывает пуст - посетители что ни день стекаются из города и окрестных сел. Шейх, высокий плотный мужчина, присаживаясь рядом со мной на диван, предупреждает: "Только до меня не дотрагивайся - я омовение совершил". Молодые ученики накрывают на стол: чай, мед, орехи, национальные лепешки с мясом и картошкой.

На Кехлерском кладбище захоронены апостолы, туда приходят, чтобы почтить их

- Тебе уже рассказали, как создавалось медресе? - спрашивает он, и я киваю головой, но шейх все равно пускается в воспоминания: - Тогда в России разруха была. А если в России хаос, то тут тем более. Ко мне сироты приходили, беспризорники. Из тюрьмы тоже приходили. Я их воспитал, дал образование, одел, накормил, поженил. Люди толпами ходили… Не клади ногу на ногу и не ешь левой рукой: ею омовение совершают… А последние годы уже живем спокойно. Ты же слышала про Джума-мечеть?

- А вы что, тоже там были? - спрашиваю я.

Имам нетерпеливо бросает ложку и всем телом поворачивается ко мне.

- Я первый там был! - запальчиво говорит он. - В центре был! Ты что думаешь, я прятаться буду?!

Я отрицательно мотаю головой: мол, нет, не думаю.

- Ну, ты давай кушай, кушай, - успокаивается он. - Я хотел с теми переговоры вести - не получилось. Они ни с кем не считались, в мечеть нас перестали пускать. Тогда я сказал своим ученикам: идите и очищайте мечеть. Они - наши враги… Ой, какая там страшная картина была… Я послал лучших учеников - таких здоровых духовных спортсменов.

- Значит, среди вас есть спортсмены?

- Конечно! Олимпийские чемпионы, чемпионы мира. Почему нет? Мы спонсируем спортивные школы.

- Чтобы в случае чего было кому за вас постоять?

- Что ты такое говоришь? - шейх недовольно качает головой. - Если человек хочет быть спортсменом, пусть будет, а если инженером или милиционером, мы тоже не против. Духовный мир - свободный. Это вам кажется, что он злой и жестокий.

- Значит, ваше медресе… - начинаю я.

- Опять ты не то говоришь! - перебивает меня шейх. - Это не наше медресе, а общее… Слушай, женщина, ты много разговариваешь. Дай Михаилу тоже слово сказать.

Шейх указывает на фотокорреспондента "РР".

- А он фотограф, - говорю я.

Шейх немного расстраивается, потом его круглое лицо расплывается в улыбке.

- Мы в одном государстве живем. А ты все "вы", "ваше", - выговаривает мне шейх. - А я хоть в Китае, хоть в Америке все равно защищал бы интересы своего государства - России. Пока мы говорим "вы - мы", общности не будет. К нам тоже с России приезжают, помощи просят, а я про национальность не спрашиваю. Я в долг войду, но руку помощи протяну.

- Почему в вашем медресе женщины живут столь изолированно? - спрашиваю я.

- Ой, Миша, - шейх с тяжелым вздохом поворачивается к фотокорреспонденту. - Мне с мужчиной легче бывает говорить. Хорошо хоть она в правильной одежде пришла, а то приехала одна тоже из Москвы… Голая… Я ей говорю: "Давай уходи отсюда, пожалуйста…"

- А ты мне не хихикай, - повышает на меня голос шейх. - Твое дело - мужу и детям служить, а не вопросы задавать… Ты что, хочешь, чтобы наши женщины пили и гуляли? Им не нужно плохое, запретное. Мы тоже смотрим телевизор, читаем газеты… Но есть определенные правила: если в магазине продают одежду, то зачем выставлять там водку? Да, я их учу себя ограничивать. Но пределы нормы всегда разумны.

- Я слышала, что лично вы активно боретесь с разводами.

- Борюсь, - соглашается шейх. - Это у нас болезненный воп­рос. Изучаем обе стороны, с каждым супругом отдельно разговариваем. Все проблемы начинаются, когда жена пытается оспаривать права мужа. Но для нее они недостижимы. А она этого не понимает…

Шейх поднимается с дивана и уходит на намаз. Когда он возвращается, в комнату вместе с ним входят ученики. Они располагаются на циновках в одинаковых позах: садятся на колени, складывают на них руки и опускают голову. Такие собрания проводятся в доме шейха каждое воскресенье. Ученики специально приезжают из сел и Дербента, чтобы задать шейху свои вопросы.

- Устаз, - тихим голосом спрашивает один из учеников, - какие части барана нельзя кушать?

- Есть семь частей, которые нужно закапывать в землю. Это селезенка, мочевой пузырь и другие отходы, - отвечает шейх.

- Устаз, а можно мусульманину обливаться холодной водой? - спрашивает другой, не поднимая глаз.

- Нет! - решительно отсекает шейх. - Духовный мир сам закаленный. Сила - это дар Аллаха. Разве можно тело температурой 37 градусов поливать водой температурой 18 градусов? А русский человек пьет сто грамм и в ледяную воду ныряет. Это неправильно.

- Устаз, - зовет третий ученик, - есть такой глобальный воп­рос, на который мы никак не можем найти ответ. Молодой человек сидит в тюрьме или служит в армии и присылает ответственного человека, который просит совершить без него некях (обряд бракосочетания. - "РР"). Такое можно?

- Если от него есть бумага или он подтверждает свое желание по телефону, - говорит устаз. - Доказательство должно быть.

- Устаз, иногда муж с женой ссорятся, приходит брат жены и забирает ее. Они с мужем не живут год или два. Нужно ли в таком случае обновлять некях?

- Этот брак уже распался. Лучше отказаться…

- Если муж бьет жену, это повод для развода? - вставляю свой вопрос я.

- Есть такое изречение: люби жену, как душу, тряси, как грушу, - говорит шейх и хохочет вместе с учениками. - Если жена любит мужа, она не чувствует, когда он ее бьет.

- Устаз, а по каким местам можно бить жену? - спрашивает один из учеников.

- Правильный вопрос, - поворачивается ко мне устаз. - Слушай, ты должна знать свои права… Бить надо там, где потолще и пожирнее, чтобы вреда не причинить… А в России страшная картина. Муж и жена вместе пьют, а детей к кровати привязывают, чтобы не мешали.

- А вы в России были? - спрашиваю я.

- Не был, - отвечает шейх. - Я заходил недавно к одной русской семье. Они пили, детей забыли покормить, и те погибли. Я заплакал, когда это увидел.

- Но почему вы всегда приводите в пример русских? У вас что, нет своего плохого? - спрашиваю я шейха.

По возгласам учеников становится ясно, что вопрос им не понравился.

- Пусть спрашивает, - успокаивает их шейх.

- Вы говорите об исключительных случаях, - продолжаю я. - Уверена, они встречаются и среди дагестанцев. Не боитесь ли вы таким образом вызвать у своих учеников негативное отношение к России?

- Я говорю только для того, чтобы они плохого избегали, - отвечает шейх, указывая на опустивших головы учеников. - Если человек совершает плохое, у него нет национальности… Опасная ты… Что? Если птица летит к нам с Африки, мы ее в Дагестан не пустим?

- Устаз, что она говорит? - подают голоса ученики. - Мы же любим русских. Если мы их любить не будем, то в рай не попадем.

- Потому что она мои мысли переворачивает, - шейх грозит мне пальцем. - Женщина даже нашего праотца Адама из рая вытащила… Дагестанцев создал Всевышний. А что, русских он не создал? В России говорят, мы дикари отсталые, но забывают, как нам близка русская культура. Мы не имеем права искать недостатки у людей, ведь тогда мы будем обвинять Всевышнего в том, что он их с недостатками создал…

- Устаз, - зовет ученик, сидящий в самом конце комнаты. - Она говорит: "Русские, русские…" Только что-то обратной любви с их стороны нет…

- А мы все равно должны быть гуманными, - поучает шейх.

- Очень гуманно бить женщину, - замечаю я.

- Ха-ха-ха, - заливается шейх, а вместе с ним все ученики. - Это не только гуманно, но и справедливо. Смотри, если машина идет на всей скорости, то нужны тормоза, чтобы ее остановить. И женщине тоже нужны тормоза, а то как начнет свое "бу-бу-бу"…

- То есть, если мужчина бьет женщину, всегда виновата сама женщина?

- Это зависит от ситуации. Довольна?

Собрание окончено. Мы возвращаемся в Дербент. Раджаб, Ариф-эфенди и Исамутдин-эфенди убеждают меня в том, что скоро все человечество придет к единой религии, и ею будет ислам. "Можно я не буду вступать с вами в религиозные споры?" - прошу я. Исамутдин-эфенди сокрушено качает головой и удваивает усилия. "Мы стараемся для тебя из любви к Всевышнему", - говорит он, а потом объясняет, что именно это причина всех доб­рых дел. "Вот ты для чего совершаешь добро?" - спрашивает он меня. "Из человеколюбия", - отвечаю я. "Но ты же не можешь любить человека, который тебя не любит…" - "Могу".

Исамутдин-эфенди снова качает головой, давая понять, что мой случай безнадежный. "Когда мы предстанем перед Всевышним, он спросит нас, почему мы не сумели наставить тебя на путь истинный", - расстраивается Раджаб. "А вы скажите ему, что сделали все возможное", - советую я.

Марина Ахмедова, автор "Русский репортер"
№12 за 3/04/2008