Карен Армстронг. Мухаммад. История Пророка. – М.: София, 2008. – 448 с.

В издательстве "София" вышла вполне добротная книга о Пророке Мухаммаде. Это перевод его подробной биографии авторства британской исследовательницы Карен Армстронг, изданной еще в 1991 году. В разгар войны в Персидском заливе она решила по мере сил бороться с бытовавшим (и по сей день бытующим) на Западе невежеством в отношении ислама и его основателя. Книга получилась научно-популярной. Она не адресована ученым и не претендует на научную новизну, ее предполагаемый читатель – человек, почти не знакомый с историей ислама и едва ли когда-либо раскрывавший Коран.

Карен Армстронг пишет, что Мухаммад – фигура противоречивая, не "лубочный святой", действовавший порой так, что нас "его методы привели бы в замешательство". При этом она же пытается, как может, очистить его от противоречий. Например, Армстронг задается вопросом: может ли пророк, "человек божий", брать в руки оружие и убивать? И тут же проясняет: конечно, может. Ведь Мухаммад родился в "кровавой бане Аравии VII века", то есть иначе местный религиозный лидер и вести себя не мог – слова должен был подкреплять ударами меча. Казалось бы, все ясно. Читатель понимающе кивает головой: мол, времена такие. Но Армстронг тут же ударяется в апологетику, заверяя нас в том, что без меча Мухаммад никак не мог бы бороться за "мир и социальную справедливость".

Британская исследовательница пытается ответить и на другой неудобный вопрос: был ли Мухаммад женоненавистником? Является ли ислам женоненавистнической религией? Армстронг, конечно, дает отрицательный ответ. Мухаммад "всем сердцем стремился освободить женщин". Он разрешил женщине выступать свидетельницей в суде и наследовать половину того, что получают ее братья. Для примитивного арабского общества VII века, в котором женщина вообще была лишена каких-либо прав, это был прорыв, революция. Замечания Армстронг вполне справедливы.

Однако на Западе чаще критикуют не изначальный ислам, а медленные темпы его изменения. А самой Армстронг вменяют в вину то, что она слишком терпима к положению женщин в мусульманском обществе, тогда как за права женщин-христианок последовательно борется (имеется в виду ее книга "Евангелие от женщины" 1987 года).

Интересно, как в книге Армстронг обыгрывается мотив неграмотности Пророка, принципиальный для мусульман. Исследовательница склонна верить в то, что он действительно не умел ни писать, ни читать. Замечания западных ученых о том, что Мухаммад, как ни крути, был купцом и записывать слова должен был уметь, она упоминает вскользь. "В ранних источниках, – пишет Армстронг, – нет ни одного упоминания о пишущем или читающем Мухаммаде". Какие источники имеются в виду, она не проясняет. "Мухаммад не был обманщиком по природе", – другой ее аргумент. При всем уважении к основателю ислама для ученого довод весьма странный.

В книге "Мухаммад. История Пророка" немало точных наблюдений. Армстронг не чурается сравнительного религиоведения. Мирадж, чудесное путешествие Пророка на коне Бураке в Иерусалим, она рассматривает по аналогии с мистическими переживаниями в других традициях (например, с шаманским трансом). Карен Армстронг также пишет о первых откровениях, которые пережил Мухаммад. Он, по ее словам, просто не смог найти им объяснение в рамках доисламских языческих верований (то есть от культуры напрямую зависит то, как человек представляет себе Бога). Он переживал из-за того, что единственной моделью интерпретации для его опыта была модель кахина, экстатического поэта, вдохновленного джинном. Поэтому Мухаммаду пришлось выстраивать собственную религиозную систему.

На вкус и цвет, как говорится, товарищей нет. Однако, на мой взгляд, задача историка, пишущего научно-популярную книгу, – излагать факты доступным языком, а не пытаться подвести читателя к какой-то "терпимой и сострадательной" интерпретации. В этом плане изданная в прошлом году на русском языке книга Франко Кардини "Европа и ислам: история непонимания" (СПб.: "Александрия", 2007), на мой взгляд, куда более привлекательна. Армстронг же слишком нарочито пытается "подружить" нас с Мухаммадом, хотя основатель ислама куда интереснее в своей "чуждой" нам противоречивости и специфическом историко-культурном контексте.

Станислав Минин