Осмонакун Ибраимов, профессор: Уход могикан. Начало ледникового периода

"Наступает некий ледниковый период, своеобразный отбор, когда не выдерживают натиск полуграмотных карьеристов интеллигенты, бесталанных неучей настоящие академики, а занимают освободившееся жизненное пространство примерно одинакового роста друзья-товарищи, по сравнению с теми грандами почти пигмеи, которые затем с визгом и с воем дерутся меж собой…"

Вступление

Ученые-археологи доказывают, что у динозавров, несмотря на гигантские размеры их туловища, выживаемость оказалась почти ничтожной в условиях изменившегося климата земли. То же самое произошло и с огромными мамонтами, парадоксально отличавшимися достаточно хрупким здоровьем. Их убило как биологический вид, прежде всего, наступление холода, начало ледникового периода. А священная весна, вдохновившая на создание одноименного балета Игоря Стравинского, великого реформатора музыки ХХ века, наступила много тысячелетий после. Но это уже была другая весна, весна без гигантов; в саваннах и тропических джунглях охотились на меньших своих собратьев коротенькие вараны, юркие аллигаторы, прыгали, убегая от собственной тени, сумчатые кенгуру, не умолкали разноголосые суслики и бесчисленные пернатые… А вокруг простиралась воистину сюрреалистическая картина: белеющие под палящим солнцем огромные скелеты, загадочные, несоразмерные кости, и люди, пытающиеся познать непознаваемое…

Нечто подобное можно наблюдать и в человеческом обществе. Изменившийся климат в привычной среде, похолодание общей духовно-нравственной температуры, как показывает жизнь, вернее всего губят именно гигантов духа, но не многочисленных перевертышей, обладающих высокой степенью адаптивности, и наступает почти неотвратимый конец целой эпохи.

Судите сами: национальные потери Кыргызстана 2008 года оказались поистине неисчислимыми: ушел от нас, так и не приоткрыв свою тайну, Чингиз Айтматов. Гений, человек-эпоха, личность Ренессансного масштаба. После него упорхнул, вернее, буквально задохнулся в темнице, так и не сыграв Героическую симфонию Бетховена и не поставив "Аиду" на эпической площади Ала-Тоо в натуре (наша с ним несбывшаяся мечта), великий маэстро Асанхан Джумахматов. Невозможно без боли говорить и о другом гранде кыргызской музыки - Калые Молдобасанове, ушедшем от нас годом раньше. Огромная, почти опустошающая потеря… И тут как не вспомнить Эстебеса Турсуналиева, уж точно последнего из могикан, ученика Алымкула Усенбаева, который, в свою очередь, был учеником и продолжателем традиций великого Токтогула…

Но что мы видели совсем недавно? На глазах угас, не выдержав натиска возомнивших себя властелинами мира бездарных чиновников легендарный Мирсаид Миррахимов. Последние месяцы его жизни напоминали почти лубочную картинку из глянцевого журнала типа "Нешнл джеографик": слон, которого сваливают наземь отнюдь не гигантские, а совсем мелкие, но зато многочисленные хищники из рода кошачьих или собачьих. И тут же типичная сценка: сами хищники, после короткой трапезы жестоко грызущиеся меж собой…

И невольно задумаешься: что за напасть такая, что происходит с нашими людьми, почему один за другим теряем символов страны, строителей Кыргызстана, настоящих прорабов духа? А ведь и Айтматов, и Джумахматов, и Турсуналиев обладали совсем неплохим для своего возраста здоровьем, у каждого была своя любимая работа, среда, далекоидущие планы… Я никак не хотел бы тут кого бы то ни было обвинить или упрекнуть в этих потерях, тем более теперь уже бесполезно и никому не нужно. Но все-таки давайте признаемся, что мы, увы, их никак не берегли. Не учитывали хрупкость их души, незащищенность их внутреннего естества, неготовность, как в те молодые годы, сражаться с теми, кто мог их унизить или вывести из привычной колеи из-за природной тупости или приобретенного хамства и лихоимства.

Но факт остается фактом: начался уход могикан. Вот это плохо. Наступает некий ледниковый период, своеобразный отбор, когда не выдерживают натиск полуграмотных карьеристов интеллигенты, бесталанных неучей настоящие академики, а занимают освободившееся жизненное пространство примерно одинакового роста друзья-товарищи, по сравнению с теми грандами почти пигмеи, которые затем с визгом и с воем дерутся меж собой…

Но речь не об этом. Речь о том, как оголяется нация, как мы не умеем не то чтобы ценить (мы никогда никого не ценили и не будем), но хотя бы оставить в покое убеленных сединой предшественников. Я уж не знаю, как можно было бы остановить эту нездоровую прыть новоявленных манкуртов, заставивших даже Айтматова оставить любимую работу и заменивших его черт знает кем. Турдакун Усубалиев, подлинный строитель страны и символ самого бескорыстного служения ей, и сейчас отбивается от своих многочисленных хулителей огромными статьями, в буквальном смысле доказывая, что он - не верблюд. Аскара Акаева, стоявшего у истоков суверенной государственности Кыргызстана и ставшего ее доброй репутацией и лицом, изгнали из страны самым бесчеловечным образом и он замкнулся в своей науке, устав оправдываться. Толпой навалились на Миррахимова и отобрали у него должность. Белодомовские бездари даже похоронить не смогли соответствующим образом Чингиза Айтматова, устроив его поминки на уровне народного артиста и разными отговорками гоняя людей между центральной площадью и филармонией в день похорон, опасаясь большого сборища поклонников гения. За шкуру свою, конечно, боятся… Как хорошо сказал по такому поводу поэт:

Страх - это хамства основа.

Охотнорядские хари,

Вы-это помесь Ноздрева

И человека в футляре…

1. Две догадки о Чингизе Айтматове

Все думали, что он живет лучше всех, греясь на лучах собственной славы и сознательно открестившись от реальных проблем страны и наслаждаясь закатным солнцем счастливой старости. Грешен, порой и я думал почти так же. Да и он вел себя соответственно: все время шутил, смеялся, казался чуть ли не редким воплощением внутренней гармонии. И мало кто мог догадаться о той бездне проблем, порой очень болезненных и сугубо личных, и вовсе не планетарных, которые подтачивали его здоровье исподтишка, и о которых он ни с кем не делился. И это было не драмой даже, а почти трагедией. Прав был Евгений Евтушенко, сказавший сразу после кончины Айтматова, что он "жил очень тяжелой жизнью". Мне меньше всего хочется даже попытаться заглянуть в сферу его личной жизни, даже в качестве литератора, близко знавшего писателя в течение многих лет, но хочу поразмыслить о том, что ускорило его внезапный уход и о чем он все же рассказал - если не прямо, то косвенно - в своих книгах, особенно в романе "Когда падают горы".

…Мне посчастливилось быть едва ли не самым первым читателем его последнего романа еще в журнальном варианте и "проглотил" его почти без перерыва. Прочитал за два дня, потом еще раз перечитывал некоторые места для того, чтобы лучше понять роман, его смысл, особенно тот творческий позыв, который заставил автора сесть за такое произведение. Заинтриговало и название, как всегда у Айтматова, одно про запас: "Когда падают горы" и тут же в скобках "Вечная невеста". Интерес к его писаниям у меня был всегда огромный. К тому же он задал такой масштаб обобщений и размах вселенских дум на рубеже 70-х и 80-х годов в романах "И дольше века длится день" ("Буранный полустанок") и "Плаха", что мне, историку литературы и его современнику, было не менее интересно проследить за творческой эволюцией позднего Айтматова.

Прочитал, и стало мне очень грустно. Впечатление было очень глубоким, даже шокирующим. Но только не от литературы, не от текста. А от того трагического контекста, от той обволакивающей и всепроникающей грусти, которой веяло от книги во время чтения. Я тогда очень не хотел думать, что это его последняя книга, но не мог не видеть, как он… уже предсказывает собственную смерть и почти прощается со своими читателями. Роман, как художественный текст, долженствующий быть цельным по стилю и подогнанным композиционно крепко - все-таки обязывало имя - получился достаточно сырым и до конца не проработанным. Но как некий документ времени, как исповедь великого человека, обманутого историей и покинутого полноценной и полнокровной жизнью, потрясающим. Я долго не решился набрать его номер телефона и высказать свое мнение на духу - меня терзала двойственность впечатления. И вдруг позвонил он сам… Я не нашелся, что сказать. Не мог же сказать, зачем вы, мол, так прозрачно намекнули на собственную смерть. Ограничился тем, что впечатление глубокое, задумка очень серьезная, что уже третий день хожу только в думах и прочая. Но при этом заметил: "Чингиз Торекулович, скажу честно, я не знал, что вы живете такой сложной и такой бурной личной жизнью". Он промолчал. Больше о романе ни разу с ним не говорили…

Он, конечно, понял, что я имею в виду. Арсен Саманчин, главный герой романа - это литературный двойник Айтматова, о чем cам автор пишет абсолютно недвусмысленно. Да и гадать не приходилось - никто в Кыргызстане, кроме Айтматова, не дружил с Горбачевым, не был предтечей перестройки и прорицателем скорой кончины СССР. Таков, по роману, Арсен, журналист и сценарист. Его уничтожила, еще точнее, искромсала эпоха - жестокая и лавинообразная, с ее мощными социально-политическими цунами и страстью к деньгам и богатству. Отомстила и жизнь - ушла любимая женщина к преуспевающему бизнесмену, ушли слава, признание, все то, что его окружало в Его времени, в Его эпоху. В такой ситуации уход из жизни был делом предрешенным и запрограммированным, смерть была такой логичной и неизбежной. И Арсен ушел… Обманутый, обиженный, покинутый, он ушел за своей эпохой, канувшей в Лету.

И все время в романе идут сюжетные параллели, особенно впечатляет вставная повесть о Жаа-Барсе и его любимой самке, покинувшей его, уже старого и немощного, и ушедшей к молодому, любвеобильному самцу. Первый раз Айтматов, как писатель, предавался почти бесконтрольному натурализму в описаниях, и это для меня было довольно странно, потому что он никогда не позволял себе такое - любовь для него всегда была сферой сакральной и жизнетворящей. А тут… Словом, Айтматов позволил себе нечто непозволительное, приоткрыл то, о чем положено было умолчать, что он раньше и не подумал бы расписать. И предрекнул свой трагический финал. И мы услышали эти грохот и треск, издаваемые тектоническим разрывом падающих гор, имеющих метафорическое значение, шум и ярость разлома эпохи и трагическую смерть человека, которого предали все: и женщины, и близкие, и история.

Такова моя первая догадка. Вторая связана с его реальной жизнью.

Первая, но вполне близкая встреча с Судьбой, с возможным Концом жизни, у него случилась в году 2004-м, когда он получил первый инфаркт. Ситуация была крайне серьезной, мы все были напуганы и ошарашены, потому что удар случился на фоне давнишнего диабета и высокого кровяного давления. Но его буквально спас Мирсаид Миррахимов, без преувеличения лучший врач страны, его друг и современник.

Мне хочется рассказать, как он себя вел в те дни. Я узнал об инфаркте после полуночи и тут же созвал совещание с участием тогдашнего министра здравоохранения М.Мамытова и академика М.Миррахимова. Как себя вел и что сказал тогда Мирсаид Мирхамидович по поводу болезни, о чем мы спорили и какое решение в конце концов было принято, расскажу позднее, в разделе о нем. После экстренного совещания я попросился зайти к больному. Но академик пустил меня к Чингизу Торекуловичу только утром и никогда не забуду, каким я видел его тогда…

Он весь был воплощением удивительного достоинства. Никакой паники или жалобы, тем более суеты. Несмотря на не очень яркий свет в палате, его лицо казалось таким светлым и лучезарным, но, самое главное, он был почти весел и бодр духом. Он тихо шутил, и я тоже, он смеялся, когда я его сравнил со сказочным перепелом-непоседой, ужасно любящим путешествия (потому что только накануне я ему говорил, чтобы он отложил поездку в Алмату, учел свой возраст и строительную работу на трассе, но все-таки он съездил). Словом, Айтматов оказался действительно олимпийцем. Уходя, ловил себя на противоречивой мысли, что он к возможному концу своей жизни отнесся абсолютно спокойно, даже… с некой радостью. Он прекрасно знал, что жил не зря и свое земное дело выполнил с лихвой. Знал и то, что его посмертная жизнь окажется не менее славной и интересной, поэтому его уже ничто не беспокоило. И он готов был со смехом встретить Смерть, не только не боясь, но посмеиваясь над ее пустой попыткой остановить неостановимое…

И все-таки его донимали, заставляя ходить по инстанциям, всякие его родственники, земляки, особенно отдельные члены его семьи. Они же его иной раз и серьезно подставляли, вместо того, чтобы доставить ему элементарную человеческую радость, окружить вниманием и заботой. Чего стоило Кыргызстану одно только "Сиабеко" с международным аферистом Борисом Бирштейном. Один из небезызвестных членов его семьи, хотя и не брезговал карьерой, устроенной ему славным главой дома, просьбу которого Аскар Акаев в очень редких случаях не выполнял, даже не интересовался, приехал ли он из Европы, как он там, встретил ли его кто, как здоровье и т.д. Эгоистичный баловень никак не мог мириться с тем, что всем хорошим в своей жизни и высокими должностями обязан, прежде всего, этому человеку, тогда как другие только самому себе, и это убивало патологически ревностного и самовлюбленного отпрыска. Жуткое впечатление произвело его публичное отрицание роли старшего Айтматова в его жизни в популярной российской газете. Плевался весь Белый дом. Увы, это был полный фрейдизм (помните знаменитую статью отца психоанализа о Достоевском?) и все эти вещи не могли не сократить ему жизнь. Опорой и поддержкой были младшие дети, талантливые и добрые, как сам Чингиз Торекулович.

И все же ошибкой было то, что его отозвали из Европы и вынудили униженно ходить в турецкий университет и устраиваться советником ректора. Боже, стыд какой, какой маразм, какая тупость… А как его поносили желтые газетенки, изгаляясь сколько могли… Прости нас, грешных и бездушных, Чингиз Торекулович. Боюсь, мы до сих пор так и не поняли, кого потеряли.

И последнее. Дело было во время очередного митинга-реквиема на историческом мемориале "Ата бейит", где я затеял, приурочив это к 2200-летию Киргизской государственности, установку огромного колокола Памяти рядом с братским кладбищем. Колокол получился очень красивым и уместным по смыслу, хотя, к большому сожалению, не столь звонким, как того хотелось, - у местных инженеров не хватило немного опыта изготовления такого весьма специфического изделия. Но все уладилось благодаря настоятелю Бишкекской православной церкви, который нам отдал аж два небольших колокола, и "Реквием" Моцарта в исполнении симфонического оркестра маэстро А.Джумахматова на фоне звона колоколов произвел поистине неизгладимое впечатление. Замечателен был и хор Национального радио. И вот я вижу, что Чингиз Торекулович крайне взволнован, никак не может оторваться от места, где был установлен колокол Памяти и что-то шепчет про себя и говорит как бы сам с собой, стоя там. А Президент А.Акаев, все руководство уже стояли у микрофона и нужно было начинать митинг, на котором должен был выступить и Айтматов. Я подошел к нему. А он стоял на том же месте, о чем-то сильно задумавшись. "Осоке, коңгуроону абдан жакшы жерге орнотупсуңар", - говорит он мне. Я тоже был очень рад, что моя затея понравилась всем, в том числе Чингизу Торекуловичу, которого буквально обожал. Одним словом, я его еле оторвал с места и открыл митинг.

Все было так торжественно, в то же время печально. Столько выдающихся людей и все они в одной братской могиле… Тут и К.Тыныстанов, и Б.Исакеев, и А.Сыдыков, многие исторические люди, в их числе и отец Айтматова, которого он всю жизнь боготворил, ждал, тосковал, искал место его захоронения и оно, наконец, было найдено. И меня поразило одно место в словах Чингиза Торекуловича: "Мы, дети Айтматова, рады, что он найден, что он нашел место своего вечного успокоения в таком прекрасном, священном месте… Я хочу сказать, что отец наш оказался все-таки счастливым человеком…" И я сразу подумал: красивое место, где похоронен любимый отец… И который, должно быть, был счастливым человеком, ибо нашел вечный свой покой в таком удивительном месте, откуда все было видно… Так в чем же счастье?

И когда Чингиз Торекулович сам ушел в мир иной, прервав свой земной путь, я с удивлением узнал, что он все-таки завещал быть похороненным именно в Ата-бейитском мемориале, причем, точно на том месте, где он тогда стоял со своими глубокими и нешуточными думами. Возле колокола, там, где была небольшая полянка и росла пушистая молодая ель.

На следующий день после похорон, рано поутру я специально съездил на его могилу, совершил обычную мусульманскую молитву и внимательно осмотрел место, где он лежит. Мне стало, наконец, ясно, почему именно это место он назвал и пожелал там остаться уже навсегда.

Вокруг стояла такая особая, торжественная тишина... Отсюда все было видно, как на ладони. Виден был и Бишкек, любимый его город. Город его фантастического взлета, его любви, его друзей, его высоких дум. А рядом с его могилой лежал любимый отец. Ему действительно было здесь так уютно, так спокойно… Было понятно, даже после смерти он захотел быть поближе к своему отцу. А колокол Памяти, установленный возле его могилы, как бы отражал то, о чем он неустанно предупреждал всех - и нас, грешных, и весь цивилизованный мир - великий сын земли кыргызской, наша гордость и национальная слава, гражданин мира и… вечный сирота.

Это вторая моя догадка.

2. Асанхан Джумахматов.

Музыкой мобилизованный и призванный

Он был Человек в полном, толстовском, смысле слова и людское нечто ему было присуще как никому. Он жил, непрерывно трудясь, и жил, наслаждаясь жизнью, точнее, упиваясь ею, как истинный эпикуреец. Ему не было ведомо, что такое отдых и, по всей видимости, он отдыхал, когда работал. Он также не знал, что значит жить без музыки. Он дышал ею, черпал силы для активной жизни, хотя по характеру отнюдь не был пушистым и мягким и далеко не "музыкальным". Наоборот, маэстро обладал нравом очень крутым и упрямым, даже взрывчатым, умел жестко воевать с несогласными, обнаруживая опыт бывалого фронтовика, принимавшего участие в обороне самого Сталинграда. Да, неузнаваемо нежен и обходителен был только с женщинами, которые ему нравились, что, собственно, и понятно… А вообще в нем было что-то от военного человека, привыкшего командовать, и мне кажется, такой нрав выработался у него в процессе работы с артистами, с творческими людьми, с целыми коллективами, где без жесткой дисциплины и твердой воли трудно добиться желаемых результатов.

Ему, как и Чингизу Айтматову, наименее повезло в детстве-его родителей раскулачили и сослали в далекую Украину, где он и вырос. Он и в самом деле был потомок известного манапского рода, сыном очень состоятельного по меркам того времени человека, за что и пострадал по полной программе, как сказали бы сейчас. Но нет худа без добра-именно в Украине он приобщился к музыке, эту способность в нем заметил один тамошний школьный учитель, о котором он всю жизнь вспоминал с огромной теплотой, вплоть до того, как он его научил изготавливать некий "эликсир молодости" по-украински, и он -в шутку и всерьез-поведал мне, что не порывает со своим "эликсиром" до самых последних лет. Там он и получил музыкальную грамоту, затем все пять лет воевал с фашистами, защищал Сталинград, а после войны, как орденоносный фронтовик, поступил во всемирно известную Консерваторию имени П.Чайковского. И прошел путь от рядового музыканта до главного дирижера Национального симфонического оркестра Кыргызстана, стал самым уважаемым музыкальным авторитетом, с именем которого связаны все самые впечатляющие достижения музыкального искусства страны второй половины ХХ века. Если верно то, что наша музыкальная культура прошла путь от комуза до симфонии, то этот путь неразрывно связан, конечно же, с неустанной творческой, подвижнической деятельностью А.Джумахматова.

Фактически он был первым профессиональным дирижером и настоящим музыкальным менеджером в истории Кыргызстана. Но особое значение культурной миссии А.Джумахматова заключалось вовсе даже не в том, что он был первым, а в том, что он, действуя по принципу капля камень точит, приобщил наш народ к совершенно новой музыкальной культуре-инструментальной, оперной и симфонической. До него управляли музыкантами в качестве дирижеров и великолепный П.Шубин, и Ш.Орозов, кто-то еще в 30-е, 40-е годы, но он профессию дирижера поднял на такой уровень всеобщего уважения, что А.Джумахматов всеми воспринимался как некий рулевой, даже командир кыргызской профессиональной музыки, ее неустанный проводник и основной реализатор.

…Легенда гласит, что именно его, Джумахматова, когда он в те далекие 50-е начал дирижировать оркестрантами на сцене театра, недоуменные местные зрители криком попросили: "Эй, кто там, отойди-ка в сторону!" и требовали не мешать "хорошим людям" и не размахивать без конца руками, как ненормальный, тем более стоя спиной к уважаемому залу… Но он не сдавался, и после продолжал пропагандировать серьезную музыку, озвучил почти весь репертуар всех великих композиторов, особенно русских, одновременно занимаясь оркестровкой кыргызской народной музыки, песен, наигрышей. Между прочим, знаменитый оркестровый "Маш ботой" с его не менее знаменитой побочной музыкальной темой в коде, поистине захватывающим темпом в начале и с ошеломляющим "Оп-па!" оркестрантов в самом конце, был именно его изобретением! Благодаря ему и музыкальным деятелям его поколения оркестровая и инструментальная музыка в Кыргызстане стала такой же популярной, как музыка комуза или аккордеона. Так прошла вся его долгая жизнь, до самого края наполненная каждодневным Трудом, Музыкой и Любовью. Один раз, кажется, в начале 2000-х, он не без гордости мне говорил, что в залах и на площадях Бишкека Вивальди и Моцарт звучат чуть ли не меньше, чем это в Вене или в Зальцбурге. А это было заслугой не в последнюю очередь именно его, маэстро Асанхана Джумахматова. Поэтому никто не роптал и не выразил сомнение в справедливости, когда ему дали самое высокое звание страны-Героя Кыргызстана с присвоением ордена Акшумкар.

Он работал во всех жанрах музыки, включая эстрадную, фольклорную, даже джазовую, но смыслом его жизни последних десятилетий была именно оперная и симфоническая музыка. Он прекрасно понимал, что это его долг, долг дирижера, просветителя и подвижника. Когда он приглашал на концерты большого симфонического, мы все, во главе с самим Президентом, дружно к нему отправлялись, бросив все дела-кто-то из уважения к маэстро, а кто-то от действительной любви к музыке, иные просто потому, что все руководство страны будет сидеть там "у Джумахматова". Все равно это был явный позитив, если даже кто-то из чиновников мог нежданно - и не в ноту -захрапеть в теплом зале филармонии после работы-таких с полным пониманием возвращали к музыке ребята из президентской охраны. Поэтому присвоение имени Асанхана Джумахматова Национальному симфоническому оркестру (так мы решили еще при жизни маэстро) было абсолютно правильным и заслуженным.

Если бы не он и его жесткий голос фронтового командира и твердый характер, никто бы не смог собрать столь громоздкий коллектив музыкантов, как симфонический оркестр, и без конца репетировать. С его мнением все считались, он воспринимался, как шутили мы, как Главный дирижер всея страны. Слушали его и члены Правительства, готовясь к очередному большому мероприятию, уговаривали, если что-то вызывало сомнение, но решение находили всегда, потому что он умел, когда надо, и слушать, и точно исполнять порученное. И никогда не подводил.

Если бы не он, мы не смогли бы дать концерты очень высокого уровня на историческом праздновании 1000-летия эпоса "Манас", куда прибыли аж восемь глав государств, Генеральный директор ЮНЕСКО и дюжина высокопоставленных деятелей из ООН, не считая других приглашенных гостей. Мы прекрасно понимали, что юбилей этот, отмечаемый решением Генассамблеи ООН, в самом же деле всемирная презентация нашей страны, о которой мало кто знал в мире, и надо было показать, прежде всего, культуру. А тут невозможно было обойтись без таких грандов отечественной культуры, таких прорабов духа, как Асанхан Джумахматов, который и ругал, и хвалил-правда, довольно редко-артистов, зато потом не было стыдно за страну. С его деятельным участием мы провели и 2200-летие Кыргызской государственности, и Международный Год Гор, и Декаду кыргызской культуры в России, и многие исторические мероприятия.

Он был настоящим сыном своей эпохи, а именно советской эпохи. Очень гордился, например, что за руку поздоровался с самим Сталиным возле Большого театра в Москве в 1939 году, когда опоздал на концерт по случаю открытия первой Декады кыргызской культуры и там увидел выходящего из черного "Зима" генералиссимуса. Не оробел, смело подошел к нему и поздоровался, громко сказав: "Здравствуйте, товарищ Сталин!" Встреча оказалась для него символической - с того времени он близко общался со всеми высшими руководителями, с некоторыми даже дружил, особенно с Акаевым и Назарбаевым, которые к нему относились с неизменным уважением и большой теплотой. И везде его сопровождала неразлучная Д.Джалгасынова, народная артистка республики, замечательная женщина и певица, друг и неизменная муза Главного дирижера.

И последний штрих: он не был политическим флюгером, как многие представители артистического сообщества. Никогда не раболепствовал перед сильными мира сего, ибо знал себе цену. Да и он пережил такое за свою жизнь, что кланяться и лебезить за звание или за очередную должность перед начальством для него было неприемлемо и поэтому никогда не менял свою честь и достоинство на эти мелочи жизни. Он в моих глазах был и остается редким из тех, кто об Усубалиеве, Масалиеве, Акаеве говорил с неизменным уважением и не делал из этого никакого секрета.

И как жаль, как горько, что он стал жертвой нашей совершенно постыдной "экономии" электроэнергии за счет даже больниц. Ошибочно нажав на кнопку лифта и попав в кромешное подземелье, куда давно никто не заглядывал, маэстро не смог выбраться обратно на свет-остановили лифт, отключили электричество. Узнав об этом, я с ужасом подумал: в этом есть что-то очень нехорошее, какая-то символика… Хоть бы страна скорей вырвалась обратно на свет из этого энергетического средневековья. Жируют одни, набивая свои бездонные карманы под шумок "мировой тенденции" и за счет неучтенной "левой" продажи воды и электричества, а теряет нация, осиротевшая и растерянная.

Так мы потеряли его. Великого музыканта и подвижника. Беспримерного трудоголика. Живую историю кыргызского искусства. Человека уникального. Музыкой мобилизованного и призванного. Асанхана Джумахматова…

3. ВРАЧЕВАНИЕ КАК ИСКУССТВО.

ПАМЯТИ МИРСАИДА МИРРАХИМОВА

Когда уходят из жизни личности масштаба Миррахимова, невольно задаешься вопросом: а найдется ли ему достойная замена? Говорят, что незаменимых людей на свете нет, но мне кажется, что Мирсаида Миррахимова-врача и несравненного профессионала своего дела будет очень трудно заменить. Я далек от медицины и никогда не был его пациентом, но, общаясь с ним достаточно часто и слушая, как врача, особенно когда серьезно заболел Чингиз Айтматов и когда Мирсаид Мирхамидович дал свое блестящее заключение врача-кардиолога больному писателю, я понял: Миррахимов, без сомнения, такой же редкий талант в медицине, как Айтматов в литературе. Он рассуждал о сердце как поэт о женщине, и видно было, что он размышляет об этом жизненно важном органе человека практически непрерывно, постоянно, днем и ночью. Поэтому иногда люди улыбались ему, когда он все проблемы мира и разнообразные явления жизни, в том числе и общества, объяснял или связывал, в конечном счете, с одним - сердечно-сосудистыми заболеваниями и превращал их в неизменную ось жизни, в ее начало и конец. Что хотите, на то и сугубо профессионал, на то и человек, возводивший свое дело в главный смысл своей жизни, в ранг высокого искусства…

Он производил впечатление человека очень неторопливого и весьма мягкого, и трудно было представить себе, Миррахимова, скажем, бегающего или говорящего громко и впопыхах или на повышенных тонах. Принципом его жизнеповедения была строгая система, или, вернее, философия тиканья часа-движения ровного, одинакового, но безостановочного. Он жил как альпинист, двигающийся небольшими шажками, размеренно, но без перерыва. И так все выше и круче. А добился он очень многого: стал академиком Национальной академии наук, членом многих Российских научных сообществ, лауреатом дюжины государственных премий республиканского и союзного значения, и, наконец, Героем Социалистического Труда. Но, самое главное, он стал истинным врачевателем, легендарным клиницистом, одним из выдающихся кардиологов стран Содружества. И оставил за собой огромный научный центр-Национальный центр кардиологии, главное свое детище, носящее его имя.

…Когда случился инфаркт у Чингиза Торекуловича Айтматова, мы все смотрели на Миррахимова как на единственного спасителя. Все думали о том, как дальше действовать, оперировать ли больного в Бишкеке или пригласить со стороны опытных хирургов. Кто-то из членов семьи писателя попросил меня-а время было 3 часа ночи-чтобы я срочно связался с Президентом Акаевым, а он с Путиным, Президентом России, чтобы тот прислал нам срочно самолет и Айтматова увезли в Москву... Я смотрел на главного кардиолога страны и сказал, что в такой ситуации мы должны слушать только врача и что он скажет, то и будет сделано. И он начал говорить… Слушая его, оценивающего реальное состояние столь дорогого для страны человека, у всех у нас сложилось твердое убеждение, что он достиг самой высокой вершины своего врачебного поприща, что врачевание для него-призвание, область искусства, причем, самого высокого смысла.

В конце концов, решено было не беспокоить больного, дождаться утра, еще раз снять соответствующие анализы, а потом принять окончательное решение. Именно Миррахимов рекомендовал нам везти Айтматова не в Москву, а в Турцию, в знаменитый кардиологический центр под военным ведомством, что и было сделано. Он сказал: "В принципе и у нас можно прооперировать, но поскольку Айтматов у нас один, то не будем рисковать, надо его доставить в Анкару". Жизнь показала, что он был абсолютно прав. Чингиза Торекуловича успешно прооперировали турецкие врачи, и он потом почти забыл, что его сердце перенесло операцию.

Я один раз его спросил: "Скажите, Мирсаид Мирхамидович, сердце-это чувствующий, сознающий орган или это сложившаяся метафора?" Он ответил: "Нет, сердце, конечно, не сознает, но оно очень часто волнуется…"

В последние годы его сердце очень часто и незаслуженно волновалось. Его обвинили в воровстве, в кумовстве, в растранжиривании бюджетных средств и т.д. Ничего не было, однако, доказано. Отобрали должность. Больше того, хотели отлучить от Центра, который был создан им лично и построен по его замыслу. Да, у него была та же проблема, что у всех людей его, послевоенного, поколения-за ним вереницей ходили всякие родственники, особенно отдельные члены семьи, часто бесцветные и слабенькие, но не стыдящиеся приютиться у него под тепленьким крылышком и требующие все громче званий и все выше карьеры. А он, еще помнящий послевоенную разруху и вкус безотцовщины, всех устраивал и устраивал и не было этому конца. Прежняя власть знала цену этому человеку и поэтому все терпела. Нынешняя власть не захотела. Не потому, что так принципиальна, а потому что коррумпирована выше крыши-нужна была его должность. А чем это кончилось, все мы видели.

Он на глазах угас. Угас, не выдержав натиска возомнивших себя властелинами мира нахрапистых чиновников. Последние месяцы его жизни напоминали почти лубочную картинку из глянцевого журнала типа "Нешнл джеографик": слон, которого сваливают наземь отнюдь не гигантские, а совсем мелкие, но зато многочисленные хищники из рода кошачьих или собачьих. И тут же типичная сценка: сами хищники, после короткой трапезы жестоко грызущиеся меж собой…

Так и ушел от нас еще один могикан. Время от времени, проезжая мимо Национального кардиологического Центра имени Мирсаида Миррахимова на Токтогулке, невозможно не ощутить боль и чувство стыда за все, что натворили со столь выдающимся человеком. Одновременно с удивлением обнаруживаешь, как он, теперь уже витающий в воздухе и оживающий в благодарной памяти людей, столь же быстро перемещается в область легенды, в сферу научной классики, в некий устойчивый образ и вечный символ.

И подчас мерещится мне, что из серых стен и бесчисленных окон этого громадного здания-детища Миррахимова-как будто проступает всем знакомый силуэт, выглядывает классический лик великого врачевателя, прожившего всю свою жизнь ради других, всегда и непрерывно думающего о тайне человеческого сердца, о своих пациентах, но мало думающего о себе, о своей жизни…

4. МОЛДОБАСАНОВ. НЕБОЖИТЕЛЬ И АРИСТОКРАТ

Спасибо тебе, скрипка,
За день четырехструнный:
Чистым было звучанье неба,
Голубым пение ветра…
Пабло Неруда

В Музее изобразительных искусств имени Айтиева хранится совсем небольшая терракотовая композиция раннего Тургунбая Садыкова под названием "Дирижер" - одна из лучших работ знаменитого ваятеля. Прообразом скульптуры стал молодой тогда композитор и дирижер Калый Молдобасанов, сын известного всей стране сказителя "Манаса". Такой худой, высокий, погруженный в сонм звуков и аккордов. Дирижерская палочка в изящной хватке тонких пальцев. Несколько узкое, точеное лицо музыканта (таково лицо молодого Акихито, японского императора, если не врут фотографии) и фрак с бабочкой, как будто придуманный именно для таких людей, для людей богемных и необычных, с особой духовно-творческой миссией…

Действительно, Молдобасанов был человеком совершенно особым. Излучающим мягкость, удивительную интеллигентность и природный аристократизм. И обладающим яркой харизмой. В этом смысле он был полной противоположностью Джумахматова-властного и часто бескомпромиссного, хотя у Молдобасанова было другое-убежденность творца, власть созидателя. Партитура произведения, которое нужно было озвучивать дирижерам и поставить на сцене театра режиссерам и хореографам, имела свою магию и силу воздействия. А в музыке, особенно в оперной и балетной, он был одним из первопроходцев, продолжателем традиций отца нашей профессиональной музыки, незабвенного А.Малдыбаева. Был современником другого классика кыргызской профессиональной музыки М.Абдраева, другом ныне здравствующего Н.Давлесова, также выдающегося композитора и виднейшего деятеля нашей культуры.

Благодаря этим людям, в том числе и Молдобасанову, зародились и поднялись на очень высокий уровень наши национальные опера и балет, симфоническая музыка. Благодаря им киргизская народная музыка успешно трансформировалась в профессиональную, стала богаче по форме и полифоничной по звучанию, и мы теперь видим воочию, что фактически это было сменой музыкальной эры, созданной такими людьми, как Калый Молдобасанов. Его оперы, балетные произведения, многочисленные увертюры, в том числе классическая "Праздничная увертюра", инструментальные опусы, песни-это золотая сокровищница, без преувеличения национальное достояние.

Калый ага очень любил и боготворил Чингиза Айтматова, и его музыкальные произведения по мотивам и темам писателя стали вехой в творчестве композитора. Если раньше в его творчестве преобладали праздничные мотивы, темы труда, всеобщего веселья и ликования, то теперь значительно расширились масштабы музыкального мышления, обнаружилась огромная глубина, появилось трагическое звучание, раздвинулись границы тем и мотивов. И вершиной его музыкального творчества стал, на мой личный взгляд, его балет-оратория, получившей Госпремию СССР, особенно всем известный вокализ-плач Толгонай из "Материнского поля" - ставший гласом эпохи в неповторимом исполнении великолепной Кайыргуль Сартбаевой. Этот потрясающий по эмоциональному воздействию и красоте трагический мотив фактически заменил у нас известную музыку Шопена, звучал, захватывая ум и раздирая сердце, во время прощания и с самим Молдобасановым. И звучал так уместно и полностью отразил боль и глубину нашей потери в лице тихо покинувшего нас классика кыргызской музыки и гранда нашей национальной культуры...

Однако, остался наш священный долг перед его памятью. И мой в том числе. Была прекрасная задумка назвать нашу Национальную консерваторию именем Калыя Молдобасанова. Кажется, элементарно не сработала вовремя наша не всегда поворотливая бюрократия. Или опять замутили воду наши новоявленные трайбалисты, путающие государственное учреждение с собственным двором и так и не вылупившиеся из скорлупы местнического, колхозно-совхозного "патриотизма". Но ясно одно: достойно увековечить великого композитора, редкого интеллигента, изумительного человека, Героя Социалистического Труда, да и просто гордость нации мы просто обязаны.

Послесловие

В заключение мне бы хотелось отметить следующее: в нынешнем энергетическом кризисе, совершенно нами не заслуженном и откровенно преступном, есть что-то символически-роковое. Нет света-это одно. Хуже другое - мало становится света и тепла в наших душах. Поэтому мы мерзнем при еще теплой погоде. Не представляю, что будет в настоящую зиму. Хоть бы людям простое теплое слово. И от людей бы то же самое. И так бы всегда друг другу. Пока этого нет. Есть только безъязыкость верхов и тупое упорство чиновничьих низов. И живем при трагическом парадоксе: у черта-свечка, а у бога-кочерга. Ну, раз так, то ледникового периода нам не избежать. Даже следующей весной. Даже жарким, засушливым летом.

Люди, зажгите свет-и побольше-в своих душах... Согрейте хоть так друг друга. Это же возможно. Тем более это так нужно сейчас. Тогда мы переживем любую стужу и зиму. Даже тех, кто распродал воду Токтогулки и погрузил нас в темноту средневековья. Прошу вас.

Как горько, что он стал жертвой нашей совершенно постыдной "экономии" электроэнергии за счет даже больниц. Ошибочно нажав на кнопку лифта и попав в кромешное подземелье, куда давно никто не заглядывал, маэстро не смог выбраться обратно на свет-остановили лифт, отключили электричество. Узнав об этом, я с ужасом подумал: в этом есть что-то очень нехорошее, какая-то символика…

Осмонакун Ибраимов, профессор, специально для газеты "Лица", №№17-18 (164-165) 16 и 23 октября 2008 г.

6.11.2008