СТОЛКНОВЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ: МИФ ИЛИ ЭПОХА?

"Либерал-пессимизм" Хантингтона против "либерал-оптимизма" Фукуямы

24 декабря 2008 года, в своем доме на острове Мартас-Винъярд, штат Массачусетс, умер Сэмюэль Филлипс Хантингтон (р. 18.04.1927, Нью-Йорк) – американский политолог, известный политизированной публике во всем мире. Имя Хантингтона обрело массовую известность лишь в 1990-е годы, когда на карте мира уже не было главного противника США – Советского Союза, и самому эксперту было 66 лет. В 1993 году ведущий американский журнал по внешней политике Foreign Affairs опубликовал статью Хантингтона под названием "Столкновение цивилизаций?", ставшую одним из самых известных политических манифестов рубежа веков. Справедливости ради надо сказать, что в манифест ее превратили, в основном, те, кто ее не читал – поскольку сам автор не столько утверждает в ней соответствующую идею, сколько задается вопросом, а по его собственному признанию, вопросительный знак в конце названия был всеми проигнорирован. Но поскольку оставшееся время своей жизни ему пришлось защищать выдвинутую гипотезу, в 1996 году он расширяет эту статью до целой книги "Столкновение цивилизаций и преобразование Мирового Порядка" (The clash of civilizations and the remaking of World Order), в названии которой уже нет вопросительного знака.
Статья "Столкновения цивилизаций?" была реакцией на другую, не менее известную статью из Foreign Affairs 1990 года – "Конец Истории?" американского политолога японского происхождения Фрэнсиса Фукуямы (р. 1952). Не стоит преувеличивать личную оппозицию между двумя авторами, поскольку они тесно сотрудничали до последнего момента и сам Фукуяма считает себя учеником и другом Хантингтона, но их концептуальная поляризация во многом определяет основной идеологический конфликт среди современных американских глобалистов. Напомним, что само название статьи Фукуямы, на первый взгляд, отсылает нас к крайне пессимистической традиции западной историософии, которая со времен постромантического декаданса пророчествует о скором конце европейской цивилизации, погрязшей в моральном разложении и материальном гедонизме. Однако такое восприятие формулы "Конец Истории" возможно только в том случае, если сама История для нас остается самоценным процессом, но Фукуяма – не декадент, а гегельянец, о чем часто забывают при обсуждении его теории. И как любой гегельянец, Фукуяма вместе с тем и эсхатолог, его История неизбежно идет к Концу, и этот Конец должен быть позитивным.

Правда, Фукуяма принадлежит к маргинальной ветви гегельянства, а именно не к "правой" ("фашистской") или "левой" (марксистской), а к либеральной, среди адептов которой мы можем вспомнить разве что итальянского антифашиста Бенедетто Кроче и русского эмигранта во Франции Александра Кожева, на которого ссылается сам японец. Резюме его статьи звучит следующим образом: "То, чему мы, вероятно, свидетели, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет – либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко…"

Самое интересное, что это было написано за год до падения СССР. Можно представить, насколько убедительной казалась эта схема после его падения! Тем не менее, уже в этой статье Фукуяма оговаривал, что хотя такие альтернативы либерализму, как фашизм и коммунизм, ушли в прошлое, среди главных препятствий всеобщего либерального триумфа остаются религия и национализм. Причем, в отношении России Фукуяма не исключал ее трансформации в право-радикальном ключе: "В отличие от пропагандистов традиционного марксизма-ленинизма, ультранационалисты в СССР страстно верят в свое славянофильское призвание, и создается ощущение, что националистическая альтернатива здесь еще вполне жива". Значение России, равно как и Китая, по Фукуяме, непереоценимо для настоящего "Конца Истории", поскольку полноценное сопротивление мировому либерализму могут оказать не отдельные партизанские вылазки, а крупнейшие имперские государства, где будет доминировать нелиберальная идеология. Но в любом случае статья Фукуямы была воспринята как манифест непроходимого либерального оптимизма, подтвержденного падением СССР. Правда, впоследствии Фрэнсис Фукуяма радикально пересмотрел свои наблюдения и признал, что нелиберальные и антилиберальные тенденции во всем мире еще слишком сильны, так что прогнозы реалиста Хантингтона оказались гораздо более актуальными. Соответственно, в лице Фукуямы и Хантингтона мы видим наглядное воплощение двух полярных типов либерального американизма – "оптимистический" и "пессимистический". И если "оптимистический либерализм" призывает к немедленному строительству One World, то "пессимистический либерализм" констатирует невозможность столь скорой интеграции, поскольку противоречия между цивилизациями только возрастают и Западу нужно больше подумать об обороне, чем о наступлении.

Основная идея самой знаменитой книги Хантингтона получает у него самого следующую формулировку: "в мире после "холодной войны" культура и различные виды культурной идентификации (которые на самом широком уровне являются идентификацией цивилизации) определяют модели сплоченности, дезинтеграции и конфликта". В развитии этой идеи автор выдвигает пять тезисов, соответствующих пяти частям его книги:

1. Впервые в истории модернизация отделена от вестернизации – распространение либерализма не приводит ни к единству мировой цивилизации, ни к вестернизации не-западных обществ.

2. Баланс между цивилизациями смещается – влияние Запада снижается, влияние других стран, особенно азиатских, увеличивается.

3. Новый мировой порядок – это не глобалистское единство, а многополярный мир разных цивилизаций, которые будут все больше интегрироваться внутри себя вокруг своих "стержневых стран" и против друг друга.

4. Продолжающаяся экспансия Запада только усугубляет столкновение цивилизаций, а не умиротворяет их.

5. В связи с этим Запад должен стремиться не к экспансии и утопическому глобализму, а к определению собственной уникальной идентичности, к признанию своей партикулярности и способности к сопротивлению от влияния иных цивилизаций.

Трудно не заметить, что даже для малоискушенного читателя нашего времени, особенно в России, все эти идеи выглядят вопиющей банальностью, и поэтому нам придется порядком снизить пафос в апологии Самуэля Хантингтона. Дело в том, что ничего принципиально нового автор "Столкновения цивилизаций", конечно, не сказал. С точки зрения истории мировой мысли, он лишь продолжил известную традицию европейской философии, которую можно назвать "культурно-исторической школой", известной сегодня как "цивилизационный подход", причем без особых авторских коррекций. Почему же тогда именно книга Хантингтона стала сегодня столь популярной, ведь подобные идеи были весьма распространены среди очень многих политиков и публицистов рубежа веков? Ответ на этот вопрос очевиден – потому что сам Сэмюэль Филлипс Хантингтон был не свободным, ни за что не отвечающим мыслителем, а реально действующим политическим советником, к мнению которого не просто "прислушиваются" американские власти, а принимают его во внимание, как это было со всеми статусными интеллектуалами в США и Великобритании.

В этом отношении эти государства всегда существенно отличались от многих континентальных европейских стран, и особенно от России, где политическая и интеллектуальная жизнь часто протекали параллельно, если не сказать перпендикулярно. Статусный американский интеллектуал точно знает, что от его мнения зависят реальные политические процессы, и уж во всяком случае, оно будет услышано своим адресатом, поэтому он не может себе позволить пустые фантазирования на вольную тему. Вместе с тем, это безусловное достоинство американской политической системы имеет и свои обратные стороны, поскольку сугубо практицистская ориентация американской мысли не способствует ни ее ширине, ни глубине, отчего общее философское восприятие от книг Хантингтона невозможно сравнить с работами его немецких или русских предшественников.

Убедительная сила хантингтоновской теории заключается не в ее философском обаянии, а в ее повседневном подтверждении из хроники международных новостей. Единый либеральный мир уже не состоялся – ни одна горячая точка не потухла, ни одно экстремистское движение не исчезло, войны только увеличиваются, а стремление к интеграции если и наблюдается, то только между "своими" и только против "чужих". Расизм, национализм и религиозный фундаментализм демаргинализуются и становятся хорошим трамплином для многих респектабельных политиков. Эти явления конкурируют друг с другом, но у них есть один общий признак – они больше способствуют разделению людей и государств, чем их единству. Поэтому после смерти Хантингтона мы не можем сказать, что "с его уходом ушла эпоха", как это бывает в подобных случаях. Эпоха Хантингтона никуда не ушла, она только начинается.

13.01.2009

Аркадий Малер