CACI: Фредерик Старр: В защиту "Большой Центральной Азии" - Часть I

В защиту "Большой Центральной Азии"

Институт Центральной Азии и Кавказа, Вашингтон, США

Статья по проблемам Шелкового Пути

Часть I

В последние годы термин "Большая Центральная Азия" стал предметом экстравагантного гипотезирования1. Является ли он результатом деятельности некоего международного сборища глобальных "политических кукловодов", заговора, устроенного Вашингтоном, или просто новым способом осмысления региона, который существовал там на протяжении всей истории? Испытывая недостаток ясности в объяснении ее значения, фраза "Большая Центральная Азия" становится своего рода лакмусовым тестом, который свидетельствует больше о страхах наблюдателя, чем о самом регионе.

Поскольку я использовал фразу в печати2, мое имя было связано с концепцией "Большой Центральной Азии". В том эссе я использовал термин как удобный способ для обозначения большой культурной зоны, частью которой являются пять бывших советских республик – Казахстан, Кыргызская Республика, Таджикистан, Узбекистан и Туркмения, наряду с Афганистаном. В тот момент я не сообразил, что для этого требуется обширное объяснение. Но таковое, конечно же, необходимо сделать, что данное эссе теперь и пытается осуществить*.

Действительно ли Большая Центральная Азия является регионом?

Перед тем, как взяться за эту задачу, было бы полезным идентифицировать вопрос, на который понятие "Большой Центральной Азии" предложено в качестве ответа: "Какую географическую область мы имеем в виду, когда мы используем термин "Центральная Азия", и каковы интеллектуальные и практические значения такого определения?"

Больше столетия на этот вопрос отвечали с точки зрения европейского имперского расширения, а именно, царской Российской империи и Советского Союза. Русские с середины XIX века именовали эти земли как Среднюю Азию. Большая часть мира приняла терминологию русских и предположение, лежащее в основе этого, а именно, что регион был определен с точки зрения территории, находящейся под российским контролем, а не его специфическими географическими, культурными или экономическими свойствами.

Это определение встретило признание в большинстве частей света, но не в правительстве России. Действия царского и советского государств за более чем два столетия базировались на предположении, что территориальное приобретение России в сердце Азии будет неполным, пока Синьцзянь и Афганистан не окажутся под российским контролем. Поэтому Советское правительство активно создавало марионеточные режимы в Синьцзяне в 1930-ых и затем в 1960-ых годах, использовало гражданские и военные меры для того, чтобы подорвать правление Пекина в регионе3. Массовая выдача советских паспортов тюркским гражданам Синьцзяна в 1960-ых, наряду со строительством главных авиабаз и сооружений вдоль границы с Синьцзянем в те же самые годы, указывает на серьезность советских намерений относительно этой управляемой китайцами части "Средней Азии". В Афганистане цель Советов была такой же, как и в Синьцзяне, а именно, воссоединить для России воедино регион, который был фрагментирован Великобританией и Китаем. После падения афганской монархии в 1973 году, СССР надеялся на то, что его интересы наконец-то возьмут верх. Когда этого не произошло, он вторгся, развязав войну, которая обошлась в 2,5 миллиона афганских жизней.

Распад СССР был трансформирующим событием, но его воздействие в Центральной Азии было неполным. Пять бывших советских республик обрели суверенитет, но бывшие советские границы на юг и восток оставались закрытыми. Только когда Китай был в состоянии открыть свои западные границы, он сделал это на своих собственных условиях, то есть с учреждением Шанхайской инициативы сотрудничества в 1997 году, которая предусматривала, что гражданам и жителям подписавших соглашение государств запрещалось участвовать в сепаратистской пропаганде, направленной по отношению к Синьцзяню4. Также свой вклад внесло вступление Китая во Всемирную торговую организацию, которое открыло приграничную торговлю тому, что должно было стать обменом центрально-азиатского сырья и энергоресурсов на китайские готовые изделия.

Благодаря именно Соединенным Штатам регион неожиданно открылся в сторону юга путем устранения от власти режима Талибана в Афганистане. Это открыло, впервые с 1930-ых годов, перспективу беспрепятственного обмена через прежде наглухо закрытую границу и использования связей, простирающихся в Пакистан, Индию и прибрежные государства Индийского океана.

Даже до начала всех этих событий, президенты новых государств начали именовать свой регион в качестве "Центральной Азии". Аскар Акаев, [президент] Кыргызстана, который ранее назвал свою страну "Швейцарией Центральной Азии", проявил особый энтузиазм по поводу нового термина. Можно было разумно спросить "Центральная - к чему"? Но для обедневших и подвергающихся опасности новых суверенных наций, быть центральным являлось, несомненно, более предпочтительным, чем быть маргинальным.

Тем временем, западный академический мир повторно окрестил Центральную Азию в качестве "Центральной Евразии"5. Единственная проблема с этим термином состоит в том, что он вводит в свой поезд интеллектуальный багаж Евразийства, движения, возникшего после первой мировой войны, которое подхватило аргумент Шпенглеровского произведения "Упадок Запада" и искало будущее России вместо этого на Востоке6. Слово "Евразия" в своем советском, или постсоветском проявлении, пробуждает идеи российского шовинизма и презрения к Западу7.

Как термин "Большая Центральная Азия" вписывается в этот лабиринт определений и коннотаций? Как и термин "Центральная Евразия", он представляет собой попытку уйти от узкого географического определения региона, предложенного для обсуждения СССР. Он принимает как действительность то, что в течение двух тысячелетий и Синьцзян, и Афганистан были составными компонентами культурной зоны, частью которой являются пять бывших советских республик. Он также допускает возможность еще более широкого определения, причем такого, которое включает, по крайней мере, провинцию Хорасан Ирана, северную часть Пакистана, Монголию, такие российские регионы как Татарстан, и даже часть северной Индии, простирающейся от Раджастана до Агры8. Однако, в отличие от термина "Центральная Евразия", он не определяет область с точки зрения какой-то любой внешней державы или национальной идеологии. Вместо этого он фокусирует обсуждение на том, на чем оно и должно фокусироваться, а именно, на характере непосредственно самого региона, его отличительных географических, культурных, и экономических особенностей, и вопросе о том, могут ли те особенности быть ключами к его будущему.

Безотносительно того, какой термин используется каждым из нас, возникает вопрос, "В каком смысле, если таковые вообще имеются, он в действительности является регионом?". Если страны и территории, включенные в территорию, не имеют определяющие общие особенности, или если те существующие общие особенности не соответствуют экономическому и социальному развитию, тогда было бы естественным для региона быть организованным извне. Если, однако, существуют черты, которые являются общими, отличительными и существенными для развития, тогда мы должны ожидать и хотеть, чтобы регион был организован "изнутри".

"Большая Центральная Азия" разделена на три резко различающихся зоны. На севере находится большой степной пояс, проходящий от Монголии до венгерской равнины. К югу от степей, простираясь от Каспийского моря до восточной границы Синьцзяна, находится пустыня, которая является одной из самых сухих зон на земле. Территория к югу от пустыни и с ответвлениями (хребты Тянь-Шаня и Алатау) простирающимися с юга на север включает обширную горную зону западных Гималаев. Один из этих хребтов, Каракорум, включает горы, которые являются самыми высокими в мире, если их измерить от основания до вершины.

Эти 3 резко различающиеся географические зоны являлись родиной поразительно отличающихся обществ. Кочевые скотоводы степей предпочитали горизонтальные, нежели вертикальные, формы организации. Обитатели оазисов жили в плотно-заселенных городах и были организованы вдоль иерархических линий, соответствующих управлению сложными ирригационными системами. Горцы, особенно памирцы и пуштуны, развивали культуры, которые подчеркивали групповую солидарность в религиозно или социально враждебной окружающей среде9.

Этнические и лингвистические деления усиливали эти географические и социальные различия. Говоря в более широких понятиях, кочевники степей были тюрками, в то время как городские жители и горцы были персами. Начиная с Кушанской [империи], более чем 2000 лет назад, тюркские и монголо-тюркские орды неоднократно завоевывали оседлые оазисы и навязывали свое правление проживавшим там жителям, говорившим на персидском языке. Помимо наличия различных языков, эти две группы традиционно поклонялись различным богам, с тюркскими племенами, придерживавшимися различных форм анимизма и персами, развивавшими свою отличительную веру зороастризма.

Эта картина географического, политического, культурного и лингвистического разнообразия, если не экономического и культурного разделения в пределах региона "Большой Центральной Азии", дала почву для основного размышления, осуществлявшегося в последнее время по данному вопросу. Согласно этой концепции, регион представляет собой своего рода "винегрет" со многими внутренними разделениями и немногими общими чертами, которые определяют развитие. Его главное геополитическое различие, как видится, заключается в его природных ресурсах и в факте, что он занимает физическое место между главными державами, охватывающими его со всех сторон.

Продолжение следует

Фредерик Старр

Сентябрь, 2008 г.

Статья по проблемам Шелкового Пути,

Институт Центральной Азии и Кавказа, Вашингтон, США,

Перевод –