Андрей Грозин: Ни одно из центральноазиатских государств не является по-настоящему стабильным
Центральная Азия в предчувствии перемен

Постсоветская Центральная Азия и сегодня – "terra incognita" для многих, даже хорошо информированных, западных экспертов. И пресловутая "закрытость" восточных обществ – далеко не единственная тому причина. Есть и другие, не менее существенные, и прежде всего – переплетение традиций – советских, исламских, региональных, нередко маскирующихся одна под другую. Партийная номенклатура, ни разу не выпустив из рук бразды правления, проявила завидное мастерство идеологического камуфляжа, использовав в своих интересах все многообразие доктрин и лозунгов, которые история оставила ей в наследство.

Что происходит в постсоветской Центральной Азии сегодня, и что ждет ее в ближайшем будущем? Об этом не прекращаются дискуссии, и едва ли кто-то отважится с точностью предсказать сценарий, по которому будут развиваться события во всех пяти государствах региона. Стремясь представить своей аудитории максимально широкую палитру мнений, Русская служба "Голоса Америки" обратилась к российскому политологу Андрею Грозину, возглавляющему отдел Средней Азии и Казахстана в московском Институте стран СНГ.

Андрей Валентинович, как вы могли бы классифицировать постсоветские государства Центральной Азии, в зависимости от их внешнеполитической ориентации?

Андрей Грозин: Сделать это не так-то просто – потому, что для всех бывших советских республик Средней Азии главным внешнеполитическим принципом стала так называемая "многовекторность", а попросту говоря – политика лавирования между мировыми центрами силы, игры на противоречиях между ними – разумеется, с извлечением самых разных материальных и нематериальных дивидендов.

Сколько же этих центров силы – два или больше?

А.Г.: Я бы сказал, что их четыре. Во-первых, разумеется, Соединенные Штаты. Но, несмотря на то, что США являются, как принято считать, лидером западного мира, и элиты, и население Центральной Азии усматривают серьезные различия между американской политикой и политикой Евросоюза. Поэтому Евросоюз я бы рассматривал как самостоятельный центр силы. Интересно, что в период, когда председательский пост ЕС занимала Германия, страны Союза приняли развернутую стратегическую программу взаимодействия со странами Центральной Азии. Ни у России, ни у Китая, ни у Соединенных Штатов такого документа не существует. Но, разумеется, говоря о четырех важнейших центрах силы, влияющих на Центральную Азию, я имею в виду также и Россию, и Китай. Есть и центры силы второго уровня – Южная Корея, Япония, Турция, арабские монархии, имеющие свои интересы в регионе. Следует в этой связи упомянуть и об Иране.

Как же строится взаимодействие центральноазиатских элит со всеми этими странами?

А.Г.: Здесь-то и проявляется искусство лавирования. Вот характерный пример: стратегическое партнерство между Москвой и Ташкентом. Сразу после распада Советского Союза Узбекистан считался пророссийским государством. И многими в Москве эта "пророссийскость" воспринималась как нечто, заданное на много лет вперед. В действительности же все мы прекрасно знаем, что во время гражданской войны в Таджикистане Узбекистан начал выходить из орбиты российского влияния, все более активно налаживая контакты с Западом, а затем – не менее активно – и с Китаем. Позднее, после известных событий в Андижане, маятник качнулся в другую сторону – и все снова заговорили о пророссийской ориентации президента Каримова. В последние же полтора года эксперты вновь пришли к выводу, что Запад сумел переманить Ташкент на свою сторону.

Другой пример – Казахстан, ориентирующийся, по мнению многих, преимущественно на Россию. Достаточно, однако, лишь взглянуть на некоторые ключевые решения, принятые Астаной в последние годы, чтобы увидеть, насколько сложнее обстоит дело в действительности. Это и решение о присоединении к проекту "Баку – Тбилиси – Джейхан", вызывающему в Москве весьма негативные эмоции, и разговоры о возможности модернизации системы противовоздушной обороны с использованием механизма тендера, на который будет допущена западная компания. Иными словами, неверно говорить ни о пророссийской ориентации Назарбаева или Бакиева, ни о прозападном курсе Каримова. Ни у них самих, ни у большинства представителей местного чиновничества и бизнес-элит нет четко выраженных внешнеполитических приоритетов. В первую очередь, как я уже говорил, потому, что им выгодно не примыкать к какому-то одному берегу, а постоянно играть на противоречиях между центрами силы. Существует, однако, и другой фактор: стратегическое мышление просто отсутствует у многих элит в Центральной Азии – в отличие, скажем, от элиты китайской. Многое делается по принципу "день простоять да ночь продержаться". А внешняя политика сегодня – ценность второго порядка, если не третьего. Считается, что лучше всего отложить ее на потом, когда, так сказать, уляжется пыль от рухнувшей экономики.

Давайте от внешней политики перейдем к внутренней. Для каких центральноазиатских государств, по вашему мнению, характерна большая стабильность, а каких – меньшая?

А.Г.: Думаю, что ни одно из них не является по-настоящему стабильным. Но, безусловно, между ними есть серьезные различия. В Таджикистане, к примеру, власть выглядит достаточно монолитной и консолидированной. Ситуация же в экономике с каждым годом становится все тяжелее. А стало быть, нарастает социальная напряженность. Кроме того, растет недовольство значительной части региональных элит тем, что родня действующего президента поставила под свой контроль весь сколько-нибудь заметный бизнес. Но, с другой стороны, все это имело место и пять лет назад. Поэтому высока вероятность того, что и через пять лет в стране мало что изменится. Иное дело два ведущих государства постсоветской Азии – Узбекистан и Казахстан. На первый взгляд, все спокойно. Скажем, казахстанская элита четко консолидирована вокруг Назарбаева, его авторитет общенационального лидера и общеэлитного арбитра мало кем подвергается сомнению. Но годы идут, человек стареет, ему с каждым годом становится все труднее играть эту роль – т.е. решать все основные вопросы власти и бизнеса, находясь, так сказать, над схваткой. Иными словами, вожак стареет, а молодое поколение матереет и постепенно начинает формулировать свои представления о том, как надо руководить страной.

В этой связи, мне кажется, положение в Казахстане особенно интересно – ведь здесь противоречиями оказалась затронута даже семья руководителя страны.

А.Г.: Да, это и судьба старшего зятя Назарбаева – Рахата Алиева, и вообще эти постоянные качели… Сегодня считается, что в последние полтора-два года чаша весов склоняется в сторону среднего зятя – Тимура Кулибаева, что он везде расставил своих людей – и в правительстве, и в регионах, и в ведущих национальных корпорациях. Но не исключено, что завтра с ним может произойти то же, что и с бывшим старшим зятем. Тот, кто сегодня все еще выполняет функцию главного человека в республике, может счесть его претензии чрезмерными. Тут, однако, возникает другой вопрос. Пока президент сохраняет свои позиции. Но сколько это может продолжаться? Ведь все мы помним, что случилось в Туркмении. Все понимали, что у Сапармурада Ниязова есть проблемы со здоровьем. Оппозиция не уставала об этом твердить. Но внешне человек выглядел хорошо – всего за неделю до кончины он производил впечатление очень бодрого и жизнерадостного человека. Но природу обмануть невозможно. И, по большому счету, именно это обстоятельство и определяет сегодня политическую ситуацию в Казахстане. Равно как и в Узбекистане: ведь Каримов ненамного, но старше Назарбаева, а проблем со здоровьем у него, как гласит народная молва, значительно больше. Все понимают, что эти два патриарха рано или поздно уйдут, и их уход, по всей вероятности, вызовет серьезные потрясения – и в элите, и в обществе. Во всяком случае, потенциал для этого существует как в Казахстане, так и в Узбекистане. Такого спокойного перехода власти, как в Туркменистане, здесь не будет.

Откуда же исходит главная угроза стабильности? Обычно, рассуждая на эту тему, политологи ссылаются на рост исламского радикализма. Но едва ли эта опасность существует в Казахстане.

А.Г.: Не секрет, что разговоры об исламской угрозе подчас используются в чисто инструментальных целях. Все эти рассуждения о "бородачах", которые, не стой у них на пути тот или иной авторитарный режим, вот-вот придут к власти, и тогда всем будет плохо – и России, и Китаю, и Западу, – выполняют ту же функцию, которую в России когда-то выполняли разговоры о необходимости выбирать между страшным Зюгановым и не очень хорошим Ельциным. Иными словами, если вы будете слишком серьезно критиковать Каримова за гонения на исламистов, то, в конце концов, получите очень серьезных оппонентов с гранатометами и автоматами. Но это не значит, конечно, что проблемы не существует. Политический ислам – в том числе и радикальный – давно появился в Центральной Азии. Были здесь и теракты, была и гражданская война в Таджикистане. Но, разумеется, эта проблема более актуальна для Узбекистана и для Таджикистана. Ведь не секрет, что для традиционно оседлых народов ислам является гораздо более серьезной и значимой ценностью, нежели для народов с длительной кочевой традицией – казахов, киргизов и, в определенной мере, туркмен, к которым ислам пришел достаточно поздно, причем не с Ближнего Востока, а с севера. Но это не значит, что всплеск исламистского радикализма на юге Киргизии или в Казахстане невозможен. Если социальная ситуация будет ухудшаться, если коррупция, размеры которой уже сегодня совершенно убийственны, будет расти и дальше, если, наконец, центральная власть будет ослабевать, а региональная – усиливаться, то может произойти нечто, сравнимое с событиями 1992 года в Таджикистане.

Борьба регионов?

А.Г.: Точнее – борьба одной региональной элиты против другой – за власть и собственность. Одна сторона использовала демократические и вместе с тем исламские лозунги, а другая – коммунистические. Но сегодня всем известно и понятно, что и то, и другое прикрывало – порой весьма неумело – соперничество между региональными кланами.

Иными словами, дело не столько в идеологии, сколько в клановых отношениях?

А.Г.: Да, среднеазиатские общества по-прежнему ориентированы на традиционные ценности. А традиционные общества – всегда клановые. Любой мало-мальски разбирающийся в Центральной Азии эксперт с ходу назовет три-четыре основных узбекских клана. Сходным образом обстоит дело и в Казахстане. Посмотрите на кадровый состав казахстанского руководства – в первую очередь на региональное происхождение ведущих пятидесяти чиновников. На 80 % это люди с юга, выходцы из Старшего жуза, причем больше половины из этих 80 % – не просто южане, но, вдобавок, еще и представители племени шапрашты, к которому принадлежит и нынешний президент страны – Нурсултан Назарбаев.

К чему же это, по вашему мнению, может привести?

А.Г.: Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно взглянуть на карту Казахстана. Конечно, в Казахстане региональный принцип не так важен, как, скажем, у таджиков или узбеков. И все же… К примеру, западный Казахстан – земли Младшего жуза – это основная нефтяная провинция в республике. С экономической же точки зрения, это один из беднейших регионов Казахстана и самый, на мой взгляд, предрасположенный к сепаратизму. Здесь власть шапраштинской знати вызывает наибольшее недовольство. Эта региональная ущемленность существует на уровне массового сознания. И если в ходе грядущего передела власти интересы западноказахстанской элиты окажутся неудовлетворенными, то последствия нетрудно себе представить.

24.03.2009
Алексей Пименов