За последние четыре года международная пресса привыкла рассматривать Иран сквозь черно-белую призму, и почти неизменно вся страна рассматривается через действия ее напыщенного президента Махмуда Ахмадинежада. Некоторым образом, своими грубоватыми словесными атаками на Запад, составленными так, чтобы гарантированно попасть на первые страницы газет, Ахмадинежад сам навлек на Иран подобный упрощенный подход со стороны международных наблюдателей. Но, учитывая грядущие выборы, которые определят будущее иранцев, отсутствие нюансов или понимания того, как события на самом деле происходят в Иране - и что на самом деле думают и чувствуют иранцы - никогда еще не было столь полным.

Это отсутствие нюанса хорошо продемонстрировано делом ирано-американской журналистки Роксаны Сабери, чья история была преподнесена в западной прессе исключительно как рассказ о репортере, попавшем в тюрьму за попытки найти истину. Настоящая история гораздо сложнее.

Нет никаких сомнений, что репутация Ирана в области взаимодействия с журналистами запятнана - Комитет по защите журналистов (Committee to Protect Journalists) назвал Верховного лидера страны одним из худших врагов прессы в мире, и несколько журналистов и блоггеров умерли в заключении. Но, чтобы работать в Иране, необходимо понимать систему, через которую журналисты получают доступ. Эта система сложна и требует многого от тех, за кем она наблюдает. Любой [журналист], которому удалось успешно работать в Иране, замешан в укреплении этой системы.

Я работаю в Иране с 1999 года, и написала две книги, в которых открыто рассказывается о том, с чем мне пришлось столкнуться в моей работе. Иранские власти назначили мне смотрителя, которого я назвала в своих книгах "Г-н N". Он должен был следить за моей деятельностью и периодически запугивать меня, чтобы я не делала вообще ничего. Все эти годы наши отношения порой были мучительными, но я всегда старалась не забывать о том, что представляет мой смотритель - измученное проблемами правительство, в котором есть место и прагматикам и сторонникам жесткого подхода.

Последние считают, что в глубине души все журналисты являются шпионами, и поэтому тот факт, что столь многим иностранным журналистам позволено посещать Иран и работать в стране - это уже большой шаг для государства, которое всего лишь тридцать лет назад устраивало казни шахских чиновников на крышах зданий. Иран - это не западная демократия. Его событийная ценность - это именно то, что делает его таким опасным и сложным для журналистов. В подобной атмосфере любые действия без величайшей осторожности - это верх наивности. Те, кто относится к системе с пренебрежением, делают это на свой страх и риск.

В глазах государства, уверенного в том, что Соединенные Штаты планируют его свержение (что само по себе является обоснованной точкой зрения для многих иранских чиновников, учитывая "тайную" программу президента Буша, направленную на дестабилизацию Исламской республики), многое из того, чем занимаются журналисты, напоминает разведывательную деятельность. Мы разговариваем с диссидентами, чтобы понять масштаб сопротивления правительству, мы пытаемся разузнать, чем власти занимаются в таких стратегических местах, как Ирак и Афганистан, а затем мы иногда обсуждаем наши находки с дипломатами, представляющими нации, враждебные Ирану. Этого достаточно, чтобы вселить страх в сердца иранских сторонников жесткого курса. Именно поэтому г-н N проводил со мной многие часы, пытаясь понять, чем же я занимаюсь на самом деле. Хотя процесс, в ходе которого он приходил к своим выводам, часто был для меня слишком болезненным, это был установленный процесс, который помогал ему определить, что я не являюсь угрозой.

Я очень старалась избегать опасного гнева и подозрений со стороны чиновников, подобных г-ну N. Я никогда не делала репортаж, если у меня не было действующего удостоверения журналиста. Если ваше удостоверение аннулировано, или, что более сдержано, не возобновлено, это означает, что либо государственные чиновники, контролирующие работу прессы, либо агенты разведки решили, что в данное время ваша работа для них неприемлема. Это может быть политическим решением, принятым в период, когда режим чувствует себя наиболее уязвимо. Это также может быть связано с вами лично. Во время моей последней поездки власти отказали мне в возможности подготовить репортаж, на который я подала заявку. Конечно же, я была разочарована, учитывая, что я прилетела в Тегеран со своим двухлетним ребенком и пообещала редактору этот сюжет. Но работать без удостоверения журналиста - это напрашиваться на неприятности, даже если власти не вмешиваются, чтобы проинформировать тебя о своем недовольстве. Правила взаимодействия более, чем ясны: иранские чиновники существуют не для того, чтобы следить за твоим благополучием, они существуют, чтобы оберегать Исламскую революцию.

Правила, с которыми приходится иметь дело иранским журналистам, также включают в себя отношения с Израилем. На моем иранском паспорте четко напечатано мелким шрифтом, что "владельцу этого паспорта запрещено посещать оккупированную Палестину". Меня очень огорчает невозможность посетить этот исторически богатый и значительный уголок Ближнего Востока, но я знаю, что мой визит в Израиль в любой должности, поставит меня под подозрение в Иране, поэтому я воздерживаюсь от поездки. Я ценю свой доступ к Ирану и тем сюжетам, которые я могу там осветить, больше, чем мое желание побывать в Израиле туристом, хотя было бы здорово, если бы мне не пришлось делать этот выбор.

Репортажи о власть имущих, независимо от того, вращаются ли они в мире финансов, сидят в Белом доме или управляют Исламской республикой Иран, всегда чреваты последствиями. Способы, которыми журналисты пользуются для получения историй, появляющихся в самых престижных мировых изданиях, никогда нельзя назвать нравственно чистыми - и это верно даже в самых свободных странах. Например, я никогда не работала в Вашингтоне, но я знаю, что культивирование доступа к влиятельным людям с информацией требует от журналистов участия в сложных играх. Конечно, журналисты, пренебрегающие правилами в Вашингтоне, рискуют потерей доступа [к источникам], а не лишением свободы, но это - всего лишь дополнительное преимущество жизни в обществе, которое может позволить себе роскошь нюансов.

("Time", США)
Азаде Моавени (Azadeh Moaveni), 01 июня 2009