Спустя десять лет резни на площади Тяньаньмэнь в 1989 году я написал книгу "Плохие элементы", посвященную судьбе протестующих, диссидентствующих и вдохновленных свободой китайцев, которые хотели изменить свою страну. Многое в течение этих десяти лет, прошедших после событий 1989 года, изменилось, многое изменилось и с момента выхода моей книги в 1999 году. Новые высокие здания сделали города такие, как Пекин, Шанхай и Чонгкинг фактически неузнаваемыми для тех, кто даже шесть месяцев был лишен их созерцания. Старые кварталы исчезают в течение одной ночи, и заменяют их тянущиеся в небо торговые центры и развлекательные парки, иногда в миниатюре повторяющие древние достопримечательности. Это изменение не просто вопрос экономического роста, это – трансформация.

Был ли я не прав, зафиксировав след упадка авторитарной однопартийной системы, когда десять лет назад посетил Китайскую Народную Республику? Был ли я введен в заблуждение своей верой в то, что диссидентские "плохие элементы" все еще имеют значение? Ныне не составит сложности найти образованных, процветающих граждан в богатейших, прибрежных регионах, которые ответят на эти вопросы отрицательно. Иностранцу, путешествующему по Китаю, скажут, иногда на превосходном английском, что страна еще не готова к свободам, которые требуют диссиденты. Китай слишком большой, услышит этот иностранец, слишком протяженный, слишком старый, массы китайцев не образованы; Китай фактически слишком сложен для того, чтобы демократия смогла пустить в нем свои корни. Жесткая рука авторитарного правления все еще нужна, чтобы сдерживать хаос и обеспечивать процветание. Демократия – это роскошь, которой можно наслаждаться после того, как приобретено богатство и образование; сначала еда и кров, затем, возможно свобода.

Эти аргументы получают большее подтверждение тогда, когда внимание иностранцев привлекают высокие блестящие здания и набитые роскошными товарами со всего мира магазины. Посмотрите, чего добился Китай за последние 20 лет! Разве эти цифры не говорят сами за себя? Почему стоит обращать внимание на одинокие голоса, подобных Вею Джингшенгу, который провел 14 лет в тюрьме до того, как был выслан в США, все еще говорящих об отсутствии демократии в Китае? Или на бывших студенческих лидеров, выступивших на Тяньаньмэнь, которые сегодня сделали на Западе успешную карьеру в бизнесе. В конце концов, их голоса в Китае больше не слышны. Родившиеся в 1989 году и позже едва ли слышали об этих протестах. Оставьте в покое народ, который возвращает себе ведущую роль на мировой арене. Родители не будут говорить об этом своим детям, чтобы не смущать их умы. А у детей иные проблемы, например, преуспеть в волнующем, но часто жестоком мире авторитарного капитализма.

Критики отмечают, что нынешние диссиденты, находящиеся в изгнании, совершенно не знают, что происходит в современном Китае. Они более не живут в нем и большей их части даже не позволено посещать свои семьи; воспоминания – это единственное, что они знают о стране, которую пытались изменить. Действительно Китай далеко продвинулся с эпохи Тяньаньмэнь. Но это не значит, что диссиденты исчезли. Появляются новые люди, юристы, которые храбро защищают своих клиентов в делах о коррупции, нарушении экологического и рабочего законодательства. В Интернете и даже в научных журналах существуют свободные лакуны, где идут серьезные дискуссии о демократической теории, однако, господству коммунистической партии все еще не брошен прямой вызов. Частные газеты пишут о скандалах, сообщения о которых путешествуют по киберпространству. В однопартийном государстве, подобные скандалы могут быть близки к политике, так как преступления и политика часто находятся в близких отношениях.

Более того, личные свободы, в смысле сексуальных и романтических желаний, личного потребления, художественного выражения, религиозных практик, распространяются. Между правящей партией и городским средним классом была заключена хитрая сделка. Люди свободны говорить или делать много больше, чем в прошлом. Они могут владеть собственными домами. Они могут, при некоторых ограничениях, самостоятельно выбирать себе работу. Но организованная деятельность в общем и целом подчинена государственному контролю, даже если этот контроль не навязывается с помощью силы. Короче говоря, ради того, чтобы стать богатым, народ соглашается не вмешиваться в политику.

Большинство образованных китайцев, которые принадлежат к той же самой породе, что и те, кто протестовал в Пекине и других городах в 1989 году, приняли эту сделку. Поэтому едва ли стоит удивляться, что именно они часто говорят интересующимся иностранцам, что демократия не имеет значения или что она не согласуется с китайским видением прошлого и настоящего. Опытные софисты часто принижают голоса диссидентов или тех, кто утверждает, с большим риском для себя, что Китай может быть другим, что политические свободы должны соответствовать экономическим свободам, и что однопартийное государство не соответствует ценностям цивилизованного народа. Подобные голоса заглушаются особым презрением, когда приходят из-за рубежа, от изгнанных протестующих, которые "потеряли связь с родиной". Что касается иностранцев, которые отмечают, что отсутствие в Китае политических свобод может быть компенсировано взрывом зачастую раздражительного национализма, то китайцы задают следующий вопрос: кто они такие, чтобы комментировать события, происходящие в Китае, ведь его комментарии влекут столь же невежественное вмешательство иностранцев в китайские внутренние дела, сколь самонадеянным является комментатор?

Подобная реакция не всегда лишена оснований. Многие иностранцы действительно столь же самонадеянны, сколь и невежественны, и слишком предрасположены к проповедническому тону миссионеров колониальных времен. Кроме того, я подозреваю, что подобная враждебность не полностью свободна от нравственного беспокойства от принятия политической сделки, которой едва ли стоит гордиться. Многие китайцы, которые погнались за деньгами после трагической неудачи 1989 года, в действительности не могут забыть ранний идеализм. Универсальная истина, что идеализм вянет, как только люди становятся старше. Но дух 1989 года, желание более свободного, более открытого, менее коррумпированного общества, где граждане имеют права и не должны лгать, что не имеют проблем, все еще не мертв. Он может очень быстро возродиться, как только появится желание; ни одно общество (и уж, конечно, не китайское) не может оставаться одним и тем же вечно.

Фактически, условия меняются очень быстро. Китай не избежал мирового экономического кризиса. Потерявшие ныне работу в огромной массе возвращаются из городских индустриальных зон и стройплощадок в свои деревни, где они также не могут найти работу. Бедные, часто обманутые коррумпированными боссами, которых поддерживают местные партийные чиновники, едва ли смогут быстро улучшить свое материальное благосостояние. Их гнев часто выражается в массовых беспорядках. Но эти взрывы насилия носят местный характер и все еще могут быть подавлены с помощью силы.

А что насчет договора, который заключил средний класс? Последствия его ослабления более значительны, поскольку едва ли можно понять, как коммунистическая партия может оставаться у власти без поддержки образованного класса. Даже авторитарные правительства нуждаются в легитимности для того, чтобы выжить. Идеологическая легитимность, уже увядшая после ужасов культурной революции, была потеряна в репрессиях Тяньаньмэнь. Обещание порядка и экономического роста было единственным принципом легитимности, который остался у партии. Сегодня и оно потеряно, а средний класс более может не соблюдать свою часть сделки. Ныне он может не стоять вне политики.

Я столь же не склонен предсказывать, что может случиться в скором времени, как и в 1999 году, никто не может представить себе все возможности. Одна из них – старый паттерн китайской культуры, когда местные правители подменяют собой разрушающуюся центральную власть. Провинциальные боссы, как и военные 100 лет назад, могут захватить контроль над своими областями. Едва ли их можно назвать друзьями демократии. Или, например, напуганное правительство может начать возбуждать крайний национализм, стремясь перенаправить чувство рессентимента, которое испытывает средний класс, на иностранные государства. Но эта тактика слишком рискованна, поскольку радикальный национализм может обратиться против самого правительства, и стать наказанием за его слабость. И тогда, китайская армия снова, озабоченная восстановлением порядка в разбушевавшейся империи, может выступить и сокрушить всех диссидентов.

Но есть более позитивная альтернатива этим путям насилия и притеснения. Она была красноречиво выражена в замечательном документе, впервые подписанном более чем 300 китайскими гражданами – профессорами права, бизнесменами, фермерами и даже некоторыми партийными чиновниками. К 300 подписям "Хартии "08", представленной в конце 2008 года в 60 годовщину "Всеобщей декларации прав гражданина", вскоре присоединились тысячи. Она была составлена как сознательное эхо более ранней хартии диссидентов Чехословакии 1977 года, отстаивающих необходимость соблюдения прав человека в застойном сателлите Советской империи. Это не радикализм. Подписавшиеся требуют свободных выборов, независимой судебной системы, свободы слова и соблюдения основных прав человека. Но, конечно, в однопартийной диктатуре, эти требования радикальны. Один из "плохих элементов", о котором я писал около 20 лет назад, тихий интеллектуал, которого зовут Лю Ксяобо, инициатор "Хартии", был немедленно арестован и помещен в тюрьму. Другие, также, подверглись преследованиям и допросам. Одно ясно: диссиденты, очевидно, беспокоят правителей Китайской Народной Республики.

Отвергнуть их идеи просто как "западные" – неправильно. Китаю нет нужды имитировать Запад. Все, кто подписал "Хартию", хотят, чтобы их страна последовала примеру Южной Кореи, Тайваня или Японии; во всех этих странах существует функционирующая демократия. Правители из коммунистической партии все еще могут блокировать пути к политической свободе, но после "Хартии "08" (или республиканской революции 1911 года, или "Движения 4-го мая" 1919 года, или Тяньаньмэнь1989 года) никто не может отрицать, что китайцы горячо ее желают.

Рассмотрение альтернатив, все из которых ведут к росту насилия и репрессий, способствует тому, что подобное желание не просто оправдано, но его удовлетворение просто необходимо для установления долговременной социальной стабильности, что в интересах всех нас, как в Китае, так и вне его. Вот почему "плохие элементы" ныне более важны, чем когда-либо.

Ян Бурума
Перевод Константина Аршина

Оригинал: http://www.prospect-magazine.co.uk/article_details.php?id=10814

05.06.09 14:07