Турция как альтернатива радикальному исламизму

Накануне проведения в конце января с.г. Лондонской конференции, посвященной проблемам борьбы с терроризмом, президент Афганистана Х.Карзай посетил Анкару, где помимо консультаций с турецким руководством, состоялась первая за долгий период времени встреча афганского лидера со своим пакистанским коллегой А.А.Зардари. Событие само по себе примечательное не только с точки зрения попыток выстроить новую схему взаимоотношений между давними "заклятыми друзьями", сколько с точки зрения нынешней стратегии Турции на средне- и ближневосточном направлении.

Сейчас уже определенно можно констатировать, что турецкое руководство в лице правящей Партии справедливости и развития (ПСР) окончательно и четко сформулировало подход и определило рамки своего участия в этих глобальных процессах. Его основной чертой является отход от безусловного подчинения своей политики интересам США и выработку иной модели поведения, нацеленной, прежде всего, на превращение Турции в глобального регионального посредника и медиатора. ПСР определило свою задачу "как возвращение политического и экономического влияния в регионе и при этом не связывая себя какими-либо жесткими обязательствами с Западом". Это совершенно не отменяет интегрирование Турции в Евросоюз и сохранения ее участия в НАТО, которое важно, прежде всего, с экономической точки зрения и как жест постепенного дистанцирования от безусловной подчиненности в своей политике США.

Такая линия поведения подразумевает очень взвешенный подход Анкары к событиям в том же Афганистане. Избегая открытой критики политики американцев в регионе, Анкара тем не менее посылает очень ясные сигналы о своей особой позиции по этому вопросу, которая направлена прежде всего против эскалации иностранного военного присутствия. В этом контексте необходимо рассматривать отказ Турции в прошлом году направить дополнительный контингент своих войск в Афганистан в ответ на просьбы из США. Сейчас там находится 1750 турецких военнослужащих, которые заняты, прежде всего, тренировкой афганских полицейских. При этом Анкара наложила "вето" на участие своих войск непосредственно в боевых действиях. "Мы должны предоставить оборудование и обучить военнослужащих Афганистана. Если мы направим свои войска в Афганистан, то уважение к Турции со стороны всех участников конфликта, включая талибов, пропадет", - заявил президент А.Гюль. Это можно считать основным принципом политики Турции по отношению к Афганистану, да и не только к нему. Действительно, Турция имеет очень ограниченные возможности для влияния на процессы в этой стране. У государств отсутствует общая граница, что снимает вопрос о непосредственных угрозах и переводит проблему в область защиты интересов тюркоязычных меньшинств Афганистана: туркмен и узбеков. В Анкаре прекрасно понимают, что отсутствие влияния на пуштунское большинство делает реальным только одну роль Анкары в регионе, а именно выстраивания диалога между этими меньшинствами и Кабулом. Такая роль "защиты интересов этнически близких меньшинств" четко укладывается в политику создания общего "тюркоязычного пространства под эгидой Анкары", которая сейчас является основным направлением политики Турции по воссозданию влияния Османской империи, естественно в сильно видоизмененном виде.

Анкара взяла курс на строительство своего "тюркоязычного" Союза, который со временем будет в состоянии конкурировать если не по экономическому, то по политическому влиянию с США и Евросоюзом. Уже сейчас Турция может сказать "нет" США по ряду вопросов ближневосточной политики, при этом, понимая, что и Вашингтон, и Брюссель нуждается в ней как универсальном посреднике. Это исключает любые для ПСР внешнеполитические действия, способные нарушить позитивный имидж Турции в мусульманском мире.

Именно в этой связи надо рассматривать демарши Анкары типа "вспышки эмоций" турецкого премьер-министра Р.Эрдогана в Давосе по поводу операции Израиля в секторе Газа, или отказ от участия в совместных с Израилем военных маневрах. Речь здесь идет в первую очередь не о "усилении исламистов в турецком руководстве", а о поднятии своего рейтинга в мусульманском мире. И здесь Израилю отводится роль "козла отпущения", "публичным битьем" которого просто зарабатываются очки. Анкара уловила антиизраильский тренд у подавляющего большинства мусульман и активно его теперь эксплуатирует на всех направлениях. Чего стоит одна нашумевшая история с турецким фильмом, где израильский дипломат берет заложников, которая вызвала самый реальный дипломатический скандал. Все это пиар, и уж точно не означает того, что в скором времени к власти в Турции придут религиозные фанатики. И ПСР, и их политические "светские" конкуренты отличаются только выбором средств для достижения одной и той же задачи: возвращение Турции ее былого политического влияния в мусульманском мире. Для руководства ПСР – это не "слепое" следование в фарватере США, а борьба за роль основного представителя мусульманского мира в его диалоге с Западом. Если угодно, роль главного посредника в установлении диалога двух цивилизаций. Именно в этом контексте необходимо рассматривать тот факт, что Анкара "закрывает глаза" на постоянное проживание в Турции исламских оппозиционеров различного толка, в том числе уйгуров и чеченских сепаратистов. Это в большей степени диктуется стремлением иметь "запасной козырь" для выступления в качестве посредника и тем самым обеспечить нужную степень своего влияния на тот или иной регион, нежели просто "слепым стремлением" подорвать единство Китая или России.

Ключевой вопрос здесь следующий: "А готов ли сам мусульманский мир к такой роли Анкары?" Представляется, что у Турции уже есть очень сильные оппоненты по этому вопросу.

Во-первых, это Иран. Тегеран своей ядерной программой и наличием аналогичного имперского сознания совершенно откровенно делает заявку на лидерство в исламском мире. Обладание ядерным оружием и межконтинентальными средствами его доставки в совокупности с запасами углеводородов – это альтернатива Турции по выстраиванию своего влияния в исламском мире. Если Анкара пытается интегрироваться в Евросоюз и превратиться в экономически высокотехнологичную державу с опорой на "тюркоязычный союз", то Иран противопоставляет этому свое сырье с военной мощью и с опорой на религиозный "шиитский" фактор. Если Анкара идет по пути диалога и укрепления себя в роли медиатора "всех мусульман", то Тегеран во главу угла ставит воинственную риторику и насильственную экспансию своего влияния в мусульманском мире через наиболее воинственные группы ("Хизбалла", ХАМАС и т.п.). В этой связи понятно, почему Иран никогда не позволит Турции выступить в роли посредника между собой и Западом по вопросу своего "ядерного досье". И объединяет их политику, пожалуй, только спекулирование на "антиизраильских настроениях мусульман", что является универсальным и беспроигрышным оружием. Отметим, что и Иран, и Турция во многом связаны в своих претензиях на лидерство именно этническим фактором, что, безусловно, снижает их позиции именно в арабском мире.

Во-вторых, это Саудовская Аравия и Катар. Первая явно свое влияние на процессы в арабском мире теряет. Саудовское влияние во многом базируется на нефтедолларах, что, в конечном счете, не вечно. Стать выразителем основных чаяний мусульманского мира ей мешает идеологическая зашоренность и негибкость, а также слабый военный потенциал. Последний момент вкупе с полной технологической зависимостью от Запада не позволит саудовцам весомо претендовать на роль "основного рупора настроений всех мусульман" в будущем.

Катар уверено перехватывает у КСА и Египта роль основного посредника на Ближнем Востоке и в Африке. Медиаторов из Дохи отличает очень гибкое мышление, что позволяет им уверенно действовать в качестве посредников. Этому же способствуют и вторые по объему в мире запасы природного газа. Но роль Катара ограничена его территорией и населением, поэтому ожидать от него глобальных инициатив нельзя. Ниша Дохи – это локальные конфликты, а не крупные международные узлы. И уж конечно, не "роль рупора всего мусульманского мира".

Автор сознательно опускает роль АРЕ, поскольку эта тема требует отдельного обсуждения. Ограничиваясь лишь спорным тезисом о том, что "лучшие времена Каира" в качестве символа "панарабизма" уже позади, и его восприятие в качестве основной силы мусульманского мира происходит во многом "по инерции".

Подводя итог, отметим, что модель нынешней политики Турции в исламском мире прекрасно иллюстрирует оптимальный механизм для Европы и США по взаимодействию с "умеренными" исламскими режимами. Режимами, которые не будут выполнять роль "хвоста у большой собаки" и имеют свой интерес в регионе и мире, и которые, что кардинально важно, готовы и хотят интегрироваться в европейскую цивилизационную систему. Взаимодействие с такими режимами в конструктивном ключе – это на сегодняшний день очень важная составляющая успеха по противодействию исламскому радикализму, который невозможно искоренить только военными методами.

Е.Е.Кирсанов
6.02.2010