ПОЛТОРА ГОДА КРИЗИСА: УРОКИ ДЛЯ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

Если сегодня в России модернизация это крупнейший политический стартап, то что могло бы быть таковым в странах Центральной Азии (ЦА)? Почему откладывая и оттягивая назревшие преобразования, центральноазиатские власти фактически подталкивают страны региона к такому состоянию, когда реформировать будет невозможно и, вероятно, даже не нужно? Существует ли, как и кем формируется запрос на модернизацию в ЦА? В каких терминах формулируется мандат и роль государства в потенциальном реформировании? Стоит ли продолжать надеяться на эволюционный приход либерализма, демократии и исключительно рыночного регулирования? И как должны были быть откорректированы эти надежды полутора годами кризиса?

Осенью 2008 года основное обсуждение внутриполитических коллизий в ЦА в качестве стержневого выделяло тезис "когда под угрозой окажется благополучие экономически активного большинства, тогда и может закачаться фундамент действующих властных режимов" (например, см. http://eurasianhome.org/xml/t/print.xml?lang=ru&nic=expert&pid=1786). С высокой степенью допущения можно было попробовать "расписать" трехмерную модель, комплексно объединяющую три группы факторов влияния. В первой группе следовало бы учитывать интересы а) Китая, б) России, в) Запада. Вторая группа должна была бы характеризовать поведение большинства населения, готового или неготового пойти на коррекцию системы сложившегося перераспределения. И третья группа задавала бы описание индивидуальных контекстов, т.е. тех неповторимых сред, в которых первые две совокупности факторов могли бы самостоятельно и неуниверсально реализовываться.

Как теперь очевидно, из перечисленных трех групп факторов самым сложно верифицируемым и прогнозируемым оказался второй. Глобальный финансово-экономический кризис стал серьезным испытанием для региона, но центральноазиатские режимы оказались к нему устойчивее, чем предсказывали скептики. Да, в отличие от Запада и даже в значительной мере России средний класс в странах ЦА не составляет того большинства, что проявляет обоснованный интерес к демократии. Но в условиях кризиса суть дела заключалась не столько в численности и пропорциях, сколько в масштабе и способности к самоорганизации при реальной угрозе упразднения достигнутого в последние годы социально-экономического уровня.

Имя главного пострадавшего от кризиса известно. Это – население, рядовой потребитель. Бесспорно, кто-то возлагал надежды, что горнило финансовых проблем преодолеют только самые эффективные компании, которые в результате еще и научатся бороться за ресурсы, рынки и покупателя. Теперь стоит откровенно признать, что эти надежды не оправдались. Самыми жизнеспособными оказались иждивенцы. То есть те, кто очутился в нужное время и в нужном месте при раздаче "спасательных кругов и жилетов". Может ли читатель назвать хотя бы по пять-семь крупных или средних предприятий в каждой стране региона, которые вынужденно обанкротились в результате негативного влияния глобально-кризисных явлений?

Полтора года назад в США объявил себя банкротом банк Lehman Brothers, проработавший к тому моменту свыше полутора сотен лет. Именно с этого события начался финансовый кризис, последствия которого ощущаются до сих пор. Практически непреодолимые проблемы стали возникать у Merrill Lynch, AIG, General Motors, крупнейших ипотечных компаний и инвестиционных фондов. Для Соединенных Штатов итоги полутора лет финансового кризиса выглядят шокирующими. Самая глубокая за последние восемьдесят лет рецессия. Потеря почти семи миллионов рабочих мест.

А что в Центральной Азии? Хоть одно знаковое банкротство банка, инвестфонда или гиганта индустрии? Удивительным образом "структурообразующих" банкротств не случилось. Национальные антикризисные стратегии центральноазиатских правительств заключались главным образом в том, чтобы раздать государственные деньги системообразующим компаниям и закрыть внутренний рынок для импорта ради помощи отечественным производителям. В сочетании с медийным сопровождением под общей рубрикой "несмотря на тревожные заголовки в иностранных газетах", регион как бы добился ряда успехов.

Однако, с другой стороны, предельно очевидно, что те меры, с помощью которых правительства пытались противостоять экономическому спаду, окончательно уничтожили у бизнеса мотивацию для повышения эффективности. Вместо того чтобы думать о снижении издержек, оптимизации производств, финансов и привлекаемых инвестиционных или кредитных средств, компании сосредоточили все свои усилия на получении государственной помощи.

Не менее важно и то, что аналогичным образом действовали и сами правительства. В течение последних полутора лет они старались идти по пути выторговывания денежных средств. Хоть в рамках прямых обязательств перед Международным валютным фондом и Всемирным банком, хоть в обмен за показную лояльность при получении ресурсов Антикризисного фонда ЕврАзЭС.

Все это проходило на фоне чувствительного усиления роли государств в регулировании международных и межрегиональных экономических отношений. Причем имело место как "качественное" возрастание госучастия через усиление регулирующих функций национальных суверенитетов, так и "количественное"– путем приобретения государством тех или иных активов, оказавшихся в условиях кризиса неконкурентоспособными.

В силу самой природы национальных государств, их приоритетов и принципов деятельности усиление власти неизбежно привнесло в экономические отношения политический фактор. Все центральноазиатские государства неизбежно рассматривали экономические процессы, как внутренние, так и международные, с точки зрения национальных систем безопасности и своей способности осуществлять над этими процессами непосредственный контроль. В результате, государственные антикризисные практики все больше и больше приобретали протекционистские окраски и ориентировались на защиту тех предприятий, которые то или иное государство считало важными с точки зрения обеспечения национальной безопасности.

Интересно, что в сугубо теоретическом плане дискуссии о политизации международных экономических отношений на стадии выстраивания нового, уже посткризисного миропорядка не были столь активны. Как правило, с той или иной степенью вариативности повторялись относительно известные тезисы о том, что скоро начнется соревнование между ведущими мировыми экономическими центрами за то, кто этот порядок будет определять, и кому будут в наибольшей степени благоприятствовать основывающие этот порядок правила, нормы и институты. В странах региона продолжались разговоры о вреде и пользе так называемой "большой сделки" между США и Китаем и, следовательно, о выстраивания нового мирового экономического порядка вокруг оси Вашингтон-Пекин, что, в конечном счете, должно было бы переформатировать границы периферий глобального экономического регулирования.

Во внутренней политике стран ЦА глобально-кризисные события не способствовали развитию либерализма и демократии. Имело место обратное. При отсутствии развитого гражданского общества нарождающийся средний класс был готов поддержать более антилиберальные и антидемократические альтернативы нынешним режимам.

Особенно к этому варианту подталкивал, хотя и не столь активно, Китай, который до сих пор был категорически против вариантов агрессивного расширения американского (западного) пространства влияния в ЦА. Известно, что Пекин имеет собственные интересы в регионе и прекрасно осознает, что непосредственное присутствие американцев как носителей антиавторитарных ценностей и норм может серьезно менять весь баланс сил. Не только в сфере финансово-экономической кооперации, но, например, в области обеспечения военной или энергобезопасности.

Важно и то, что понятия "экономический успех" и "построение демократии", которые как будто были неразрывно связаны на протяжении многих десятилетий, для "внешнего" к региону Китая отделились друг от друга. Предкризисные годы этот макрорегиональный лидер всячески пытался доказать, что экономический бум уже может не сопровождаться построением демократических институтов универсального типа. Теперь же, в условиях очевидного спада, дело не ограничивается только экономической составляющей. Конъюнктурная слабость всех глобальных акторов позволяет сопроводить экономическую агрессию Пекина экспортом социально-политических моделей. Даже ослабленный кризисом Китай в силу масштаба и емкости своей экономической системы по-прежнему способен на "наступление" на непосредственных соседей.

Получается, что экономически активное большинство в ЦА заинтересовано не столько в демократии, сколько в стабильности. Оно готово поддержать демократические преобразования лишь тогда, когда они приносят ему больше выгод, чем действующий авторитаризм. В свое время схожие сюжеты просматривались в Латинской Америке, где формирующийся средний класс был способен составлять социальную базу авторитаризма, видя в нем защиту от претензий со стороны радикального движения, выступающего за коррекционное перераспределение.

Сегодня важнейшей становится проблема позиционирования. Какие именно оценки кризиса транслируются обществу от имени государства? Или кризис вызван только внешними причинами, или к ним необходимо дополнить просчеты во внутренней политике? Принципиальный выбор в оценке кризиса в ЦА будет влиять на то, в какой степени общество, раздраженное из-за сокращения доходов, будет готово обвинить в этом действующие власти.

В принципе, направлений магистрального развития всего два. Или госкапитализм в его нынешней версии устоит и, тогда, перспективы получает своеобразный китайский вариант. Его эффективность оказывается необходимой и достаточной. Несколько дней назад было сообщено, что с четвертого квартала 2008 г. по четвертый квартал 2009 г. ВВП Китая вырос на 10.7%. За весь 2009 год экономика Китая выросла на 8.7%, превзойдя официальные прогнозы в 8%. По прогнозу Всемирного Банка, в 2010 году ВВП Китая увеличится на 9%. Властям Поднебесной в наступившем году придется решать трудную задачу – совместить быстрый экономический рост со сдерживанием инфляции. Но все страны ЦА могли бы лишь мечтать о таких задачах для своих национальных экономических систем.

Или госкапитализм в его нынешнем виде не устоит, и власти региона будут вынуждены кардинально менять отношения с бизнесом и обществом. В такой ситуации становится очевидной практически открытая конкуренция российского или американского (западного) вариантов развития. Китай же временно будет отодвинут на символическую политическую периферию.

При реализации второго направления авторитарное управление начнет уступать место более свободному капитализму, т.е. ради экономического роста в условиях тотальной нехватки ресурсов центральноазиатские правительства будут вынуждены ослаблять контроль над экономикой, снимать ограничения с мелкого бизнеса и лишать назначенных ранее олигархов хотя бы части привилегий. Это значит, что востребованными окажутся пересмотр некоторых принципов экономической политики и переформатирование роли каждой в отдельности национальной экономики в новом центральноазиатском "раскладе".

Ну а пока государственных ресурсов все-таки хватает. Правительства продолжают поддерживать неэффективные производства, чтобы сохранять рабочие места, сберегать социальную и политическую стабильность. Стоит, однако, вспомнить нынче довольно часто цитируемую книгу "Оценка стоимости протекционизма в Соединенных Штатах", основное наблюдение которой связано с тем, что затраты на поддержание одного рабочего места за счет явного (пошлины) или неявного (повышение цен) налогообложения потребителей в шесть раз больше, чем была бы прямая субсидия из бюджета уволенному работнику. Впрочем, внимательный читатель наверняка обратит внимание на то, что протекционизм в ЦА – совсем не то, что протекционизм в США.

Продолжая стоять на грани всеобъемлющей экономической и политической дестабилизации, центральноазиатские режимы должны осознавать, что самые тяжелые испытания еще впереди. К остроте кризиса как-то можно привыкнуть, но масштаб проблем по-прежнему огромен. Повышение веса ЦА в дискуссиях о путях развития мировой экономики и мировой политики невозможно без оздоровления банковского сектора, реформы финансового регулирования и создания действенных рыночных институтов. Каждая из этих задач чрезвычайно сложна, а их решение далеко не гарантировано. Тем более, успех будет достигаться лишь при реализации частных, государство-ориентированных стратегий. Различия внутри региона – по критериям степени либерализации национальных экономических систем, сырьевой ориентации и зависимости от внешних рынков – слишком серьезные. Кстати, углубление фрагментации ЦА – еще один урок глобального кризиса.

2 февраля 2010 г.
ОЛЕГ РЕУТ,
Автор рубрики "США на постсоветском пространстве", преподаватель Петрозаводского государственного университета