Киргизский пример: к вопросу о судьбах постсоветских лимитрофов

Процесс признания состоятельности Киргизии как равноправного конкурентоспособного элемента мировой системы международных отношений происходил достаточно сложно и к настоящему моменту исчерпал свои возможности.

Причин для этого достаточно много: помимо элементарных экономических, относящихся скорее к субъективным, - малые масштабы самой республики, отсутствие развитой рыночной инфраструктуры, недостаточный ресурсный потенциал, отсутствие конкурентоспособной высокотехнологичной продукции,[1] - важную роль в отсутствии какого-либо успеха в становлении государства вообще сыграли абсолютно объективные закономерности общественного развития, относящиеся не только к Киргизии.

* * *

Во второй половине ХХ в. складывается новая геоэкономическая реальность - реальность мирового обращения и перераспределения глобальных ресурсов. Национальное государство как специфическая единица исторического процесса перестает быть субъектом стратегического пространства для функционирования экономики и развития технологий. В определенной мере эта функция сохраняется за небольшим рядом государств, обладающих наибольшим ресурсным потенциалом, которые можно обозначить понятием "империй", или "государств-корпораций", где бюрократии, распоряжаясь экономическими ресурсами государства, наряду с транснациональными корпорациями, действуют как самостоятельные игроки, используя свои конкурентные преимущества. Это государства-корпорации с высококонцентрированным капиталом, который подконтролен правящей элите и ею же управляется. Это США, Россия, Китай, по этому пути развития идут Индия, Бразилия.

Постиндустриальные виды деятельности, да и развитие в целом, вышли за рамки существующих национально-государственных границ. Относительную суверенность более-менее способны сохранять лишь сильные государства, утвердившиеся в качестве мировых держав до середины XX в., либо имеющие бесспорный потенциал для такового утверждения в самой ближнесрочной перспективе - ни одного из постсоветских околороссийских лимитрофов в этом списке нет.

В то же время, подобная глобальная эволюция форм государственности не исключает специфическую роль империй и имперских форм управления, миссия империй как генераторов мировых ресурсов остается значимой. Именно по этому пути идут сегодня США, пытаясь сконцентрировать под своим контролем постиндустриальные ресурсы всего мира. Известные доктрины Ратцеля и Челлэна, Маккиндера, Хаусхофера, Спайкмена и других были практичны и эффективны, когда в основе мироустройства лежала концепция национального государства, международного права, регулирующего взаимоотношения государств, и трактовка национального интереса как интереса, сочетающего в себе интересы национального капитала, государственной безопасности и социальные интересы социума, стремящегося к стабильности развития. Геоэкономическая эпоха имеет, вероятно, переходный характер, это та мировая среда, та реальность, которая лишь создаст условия для перехода от геоэкономической к геокультурной конкуренции. Но это, наверное, тема для отдельного разговора.

Ресурсный потенциал, да и вообще потенциал развития в мире не растет, а уменьшается, ergo обостряется конкуренция между ведущими центрами силы. Эта конкуренция через различные инструменты - глобализацию, регионализацию, блокотворчество - создает новую конфигурацию соотношения сил и интересов между великими державами. На Западе уже звучат - пока, правда, полуофициальные - призывы сделать военно-политический блок НАТО ответственным за обеспечение доступа стран-членов к зарубежным ресурсам и даже доступа компаний этих стран к инвестициям и контролю над этими ресурсами. Государства-корпорации неизбежно будут вступать в конфликты, включая и военные, как друг с другом, так и со странами, которые окажутся намерены сохранить свой ресурсный суверенитет. В условиях стремительно растущего дефицита энергоносителей перед импортозависимыми государствами "Севера" неизбежно встанет задача получения более надежных гарантий поставок, нежели простые рыночные контракты, решить которую можно будет только одним способом - силовыми методами оспаривая национальный суверенитет стран-экспортеров. Не случайно к концу XX в. принципиально меняется характер происходящих войн и конфликтов. На смену войнам территориальным и межгосударственным пришли конфликты с высокой степенью вмешательства внешнего фактора. Это гражданские конфликты с внешним влиянием, миротворческие операции и межнациональные пограничные конфликты с участием международных контингентов, "гуманитарные интервенции", "цветные революции" и т.д. Именно они становятся наиболее эффективными инструментами десуверенизации национальных государств, обладающих той или иной категорией ресурсов или коммуникаций. Центральная Азия, включая Каспийский бассейн, является одним из регионов - обладателей углеводородных ресурсов, и хотя их потенциал довольно часто преувеличивается, тем не менее, он достаточен для превращения региона в одно из мест приложения глобальных конфликтов недалекого будущего, в одну из площадок глобального противоборства. Динамично растущее усугубление международной конкурентности и, соответственно, поляризации есть геополитическая данность, независящая от деклараций public politique. Глобализация обуславливает тот очевидный факт, что территориальные границы государств в значительной степени утратили свой экономический смысл, а либерализация мировой торговли, тарифных барьеров и сокращение ограничений на движение капитала лишили национальные государства части их полномочий по контролю за экономикой, то есть части их суверенитета в экономической сфере. К этому можно лишь добавить, что в теневых, скрытых от государственного учета и контроля, секторах хозяйственной деятельности циркулируют, по оценке французских исследователей, по крайней мере, 1000 млрд. долл., что эквивалентно совокупной внешней задолженности развивающихся стран. Эта сфера может быть названа "тайным континентом", в рамках которого все более возрастающие суммы денег обращаются вне какого бы то ни было государственного контроля, ergo, по мере расширения масштабов оборота государства все больше утрачивают свой суверенитет [2]. Мондиализация модифицировала конкуренцию между государствами, это уже не та простая интернационализация, которая проводилась государствами для установления наилучшей системы международных отношений. Это уже переход от международной экономики, являющейся совокупностью национальных экономик, к экономике планетарного рынка, регулируемой однотипными правилами через механизмы МВФ и Всемирного банка, ГАТТ и ВТО в интересах одного центра принятия решений. Центра, именуемого англо-саксонским или атлантическим сообществом. Либерализация тарифных и территориальных барьеров влечет преодоление "теории конкурентных преимуществ", современные концепции конкурентоспособности и рыночного лидерства выходят за рамки традиционного, типологизированного стратегического планирования Майкла Портера [3].

Находясь в сфере активных политических дискуссий, понятие "несостоятельности" зачастую воспринимается как альтернатива "признанности". В то время как само явление "признания-непризнания" той или иной территориальной общности так называемым "мировым сообществом" давно является проблематичным, само "мировое сообщество" как некий институт давно уже находится в глубоком не только политико-правовом, но и аксиологическом кризисе. В условиях снижения дееспособности и значимости международных организаций, оказавшихся втянутыми в реализацию политических планов отдельных государств (ООН) или ставших инструментом вмешательства в дела государств (ОБСЕ), актуальным становится вопрос о возрастании роли региональных организаций по обеспечению безопасности Центральной Азии и сопредельных государств. Таковым потенциалом обладают ШОС, ОДКБ, ЕврАзЭС, новый Таможенный союз России, Казахстана и Белоруссии, но пока оценка этого потенциала зиждется в основном лишь на определенном кредите доверия.

Наиболее продуктивно, вероятно, смотреть на проблематику дальнейшего существования как самостоятельных государств тех или иных "новоделов", искусственно выстроенных на территории бывших колониальных владений тропической Африки или на пространстве бывшего СССР, с точки зрения рациональности того или иного географического ограничения пространств, поскольку именно географический критерий является основополагающим для экономического развития. Искусственно определенные границы государств, выстроенные без учета хотя бы минимального числа значимых, критических, определяющих критериев, обуславливают и будут обуславливать в будущем несостоятельность собственного квази-государства и являться территориями угроз для стран-соседей. Говоря же о сегодняшней Киргизии, трудно придумать более актуальную тему для исследования, чем вопрос о соотношении формально-правовых и фактических аспектов государственного строительства в одном из вполне очевидно несостоявшихся государств современного мира.

Сохранение реального суверенитета стран Центральноазиатского региона в условиях глобализации требует ускорения интеграционных процессов, кои дополняли бы недостаточность или несостоятельность экономик и дефицит политических ресурсов. Основным препятствием этим процессам является доминирование эгоистических интересов отдельных стран или элитных групп. Развитие регионального сотрудничества требует обращения к новым принципам, направленным на действительное обеспечение позитивного развития всех стран региона. Но во всех постсоветских государствах сформировались олигархические и финансово-промышленные группы, преследующие интересы, неадекватные не только межгосударственным, но даже и национальным интересам отдельных государств и способные в силу специфики местных политических систем оказывать существенное воздействие как на политические пристрастия первых лиц, так и на политику государств региона в целом. Теневой характер огромных секторов экономики в каждой из стран региона также зачастую препятствует легальным интеграционным инициативам. Киргизия в этом ряду является ярким, хотя и не самым тяжелым, примером.

Классически, определяющей для национальной экономики структурной пропорцией является соотношение между частями национального дохода, направляемой на накопление и потребление. Для экономического роста необходимы накопления объемом не менее 20% национального дохода. Данная пропорция в Киргизии за постсоветский период соответствовала норме лишь только первые три года - с 1991 по 1993 г., составив 28,6%, 31,6%, 24,4%, соответственно. Начиная с 1994 г., наблюдается диспропорция в структуре экономики в сторону существенного понижения, в несколько раз, удельного веса валовых накоплений. Достигнув своего минимального значения в 1998-1999 гг., когда уровень накоплений был равен нулю, а потребности экономики полностью удовлетворялись за счет иностранных кредитов, и удельный вес потребления сверх собственных доходов составил 20,7% и 15,9%, соответственно. В целом же можно отметить следующие тенденции изменения структуры национальной экономики Киргизстана: в 1994-1996 г. происходило стремительное снижение уровня накопления в экономике республики: 12,7% в 1994, 4,7% - в 1995, 3,3% - в 1996, затем в связи с достигнутой стабилизацией экономики и ростом объемов промышленного производства в 1997 году данная пропорция существенно улучшилась до уровня 8,1%, и в 2000 г. тенденция роста, до 6,6%, сохранилась, если учитывать кризисное падение в 1998-1999 г. Тем не менее, как свидетельствуют показатели по данной структурной характеристике, Киргизстан далек от нормального функционирования экономической системе, что естественно характеризуется минимальной степенью конкурентоспособности,[4] а значит, и столь же минимальными шансами на самостоятельное существование в форме национального государства, поскольку экономическая несостоятельность вполне адекватно интерферируется с дефицитом ресурсов политического развития.

Подтвержденный исторический опыт протогосударственного существования тюркских племен Тянь-Шаня, с 1924 года именуемых "киргизами", - военная демократия в ее более чем специфической кочевой форме. Введенная, как известно, Л. Г. Морганом [5] для обозначения организации власти в древнегреческом обществе на стадии разложения первобытнообщинного строя, дефиниция "военная демократия", будучи позже универсализована К. Марксом и Ф. Энгельсом, в работах многих советских историков стала обозначать не только и не столько форму организации власти, но и соответствующий ей заключительный этап разложения первобытного общества и его преобразования в классовое общество. Но при этом временная дистанция от военной демократии киргизского типа до ее современных евроатлантических форм, предлагаемых к реализации, слишком велика, необходим слишком уж длительный процесс эволюции, который должно пережить или осознать общество, чтобы затем оценить его реальные плоды. Военная демократия на Тянь-Шане, состоявшая в почти полной автономии родов и кланов, лишь в критические моменты объединявшихся и выбиравших верховного правителя, чьи полномочия были ограничены периодом кризиса (чаще всего - войной с внешним противником), эта демократия была слишком проста и даже примитивна, чтобы работать сегодня в качестве механизма управления. [6] Впрочем, элементы ее, ведущие к хаотической фрагментации республики, проявляются в сегодняшней Киргизии достаточно очевидно. Одним из очевидных показателей политической несостоятельности можно уверенно назвать отсутствие сформировавшегося ответственного политического класса, не говоря уже о политической элите в ее прямом смысле.

Стремительно развивающаяся геополитическая ситуация обуславливает тот факт, что Центральная Азия, наряду с Кавказом, Балканами, Ближним Востоком и Передней Азией уже давно является одним из евразийских регионов, где наиболее отчетливо выступают принципиальные расхождения в подходах глобальных участников мировой системы международных отношений к самому широкому спектру международных проблем. Среди основных конфликтных узлов этого рода можно в качестве наиболее существенных (хотя и разноуровневых) выделить, в частности, следующие разногласия:

- формирование нового мирового порядка и претензии США на глобальное лидерство, в том числе на постсоветском пространстве, включая центральноазиатский регион;

- отстаивание Россией концепции многополярного мира, где России отводится (как минимум) роль региональной сверхдержавы с максимальными и признанными интересами на постсоветской территории;

- противостоящий американской евразийской политике (временный) консенсус интересов России и Китая (в том числе через механизм ШОС);

- противоречивое и преимущественно негативное воздействие глобализации на страны с переходной экономикой (опыт членства Киргизии в ВТО);

- переходное состояние сферы региональной безопасности, включающей в себя взаимоисключающие компоненты (участие Киргизии в ОДКБ и ШОС - с одной стороны, размещение военной базы США на территории КР, военное сотрудничество всех стран региона с США и НАТО - с другой);

- девальвация основных постулатов международного права (включая принцип территориальной целостности и нерушимости границ) и регулирующих его применение международных институтов (ООН, ОБСЕ);

- диверсификация рынков углеводородного сырья и маршрутов его транспортировки (в том числе каспийско-центральноазиатского региона);

- ирано-американские противоречия, содержащие перманентный потенциал прямого военного конфликта;

- поддержка со стороны США и ЕС этносепаратистских движений в КНР и других странах;

- американские программы "управляемых конфликтов" и геополитическое проектирование ("Большая Центральная Азия", "Большой Ближний Восток", "Новая Южная Азия", "независимый Курдистан" и т.п.).

Сферы влияния держав и страны-сателлиты всегда были и останутся фактами международной жизни. Новые реалии стремительно трансформирующейся мировой системы международных отношений элементарно сокращают поле возможного маневрирования для политических элит постсоветских лимитрофов в их внешнеполитическом планировании. Это отчетливо было обозначено действиями России на Кавказе в августе 2008 г., и это - первая из парадигм, заставляющая подвергнуть сомнению возможность продолжения той политики широкого маневра, которая собственно понимается под "многовекторностью". Ситуация конфликта глобальных игроков - вот то поле, на котором будет происходить дальнейшее развитие региональной подсистемы международных отношений.

Вторая из необходимых парадигм состоит в том, что для определения отвечающей истинным национальным интересам внешнеполитической стратегии, каждой из стран региона необходима объективная развернутая оценка сущностных региональных интересов каждого из внешних игроков в условиях гибели международного права и деградации международных институтов, оказавшихся либо втянутыми в реализацию политических планов отдельных государств (ООН), либо ставших инструментами вмешательства в дела суверенных государств (ОБСЕ). Необходимо признать, что прецеденты искусственного раздела Югославии, а уже в новейшее время - признания независимости Косова, Абхазии и Южной Осетии, означают: международное право, изначально содержавшее в себе противоречие двух принципов - принципа территориальной целостности и принципа самоопределения - уже не способно выполнять роль правового регулятора международных отношений. И нет никаких гарантий, что прецеденты передела границ и признания разнообразных сепаратистских проектов не будут повторены в любом из регионов мира, включая и Центральную Азию, уже начавшиеся (пока на уровне конспирологическом) разговоры о федерализации Киргизии - из этого самого ряда.

И, наконец, третья, и главная, из парадигм, которые в обозримой перспективе будут определять развитие всех, без исключения, международных процессов. На известную дихотомию "Север-Юг", накладывается новая, связанная с ростом глобальной конкуренции ведущих мировых центров силы за контроль над ресурсами вообще и над энергоресурсами в частности. [7] Современный глобальный финансовый кризис одновременно означает и обострение кризиса классической либеральной демократии. Глобализация привела к окончательной девальвации всех универсалистских проектов эпохи модерна - либерально-демократического, социалистического и прочих. Реальность ближнесрочной перспективы - это мир, состоящий из тоталитарных и авторитарных режимов, ("…авторитарные капиталистические страны, персонифицируемые Китаем и Россией могут представлять жизнеспособную альтернативу, … что означает, что окончательная победа и будущее доминирование либеральной демократии не является неизбежным … успешный недемократический Второй мир может теперь рассматриваться многими в качестве привлекательной альтернативы либеральной демократии"[8]) конкурентно противостоящих друг другу в условиях жестокой борьбы с системными кризисами капитализма. А всякий глобальный кризис, как правило, заканчивается глобальной войной за переустройство и передел мира. Так, обозначенную кризисную триаду заключает неизбежная борьба за доступ к энергоносителям и иным стратегическим ресурсам.

Анализ современных глобальных международных процессов требует уже не только и не столько геополитического, сколько геоэкономического подхода: он становится актуальным в силу глобализации, означающей, помимо иного, крах алгоритмов и принципов взаимодействия государств, объясняемых в категориях геополитики. Новый уровень связей, взаимозависимостей, взаимопроникновений разрушает традиционные, присущие национальным государствам, способы и инструменты реализации интересов государства и капитала. Геоэкономическая парадигма ставит под вопрос состоятельность доктрины национальных интересов, сформулированной под эпоху геополитики, когда каждое государство в качестве приоритета реализовало, продвигало и защищало свои национальные интересы. Формирование "национальных государств" как основных субъектов человеческой истории - с их особым набором функций - было связано с зарождением и оформлением индустриальной формации, именно национальное государство стало квинтэссенцией индустриальной модели развития. Оно исчерпало ресурсы для своего воспроизводства по мере перехода общественного развития - в его глобальном измерении - в новую стадию: постиндустриальную. В странах первичной индустриализации сложилась современная идеология либерализма, ограничивающая функции государства соблюдением системы прав личности и прав собственности и отрицающая необходимость и эффективность вмешательства государства в регулирование экономических процессов. После развала СССР все без исключения бывшие республики, не задумываясь над геоэкономическим (да и геополитическим) смыслом своего движения, выбрали курс на тотальную интеграцию в мировое экономическое пространство. Предпринимались попытки осуществить свою государственную состоятельность в экономическом плане, совершить некий рывок, привлекая инвестиции со стороны глобальных центров силы. Нынешняя корректировка этих курсов некоторыми из постсоветских образований есть если не понимание, то уж точно начало самопризнания несостоятельности новых стран как международных игроков. И вхождение их в процесс регионализации есть возвращение в несколько видоизмененное состояние придатков империй, в первую очередь - ресурсных, а также коммуникационных и иных уже из неэкономической сферы. И это нормальный процесс - регионализация (в форме принятия статуса сателлита в самом прямом смысле этого понятия) есть способ сохранения себя и на данной территории, да и вообще. Иначе - по-крайней мере, большинству, за исключением тех, кто успеет определить для себя протекцию государства-корпорации - остается взгляд со стороны объекта, существующего в рамках заданной извне геополитической структуры, его задача - "адаптивная", он скорее формально сохраняет субъектные характеристики, будучи в целом ведомым. Задача его сводится к описанию задаваемой извне структуры пространства с целью выявить в конкретной ситуации степень жесткости определяемых извне рамок, возможности определения в каждой конкретной ситуации задаваемых степеней собственной свободы, возможностей манипуляции и игровой активности. Это предопределяет интерес в первую очередь к геополитическим механизмам как закономерностям внешнеполитической игры и принципам структурирования пространства "игрового поля" при различных типах внешнеполитического взаимодействия. Цель его - простая ориентация в геополитическом пространстве. При этом часто этот субъект ставится перед фактом, что ему выпадает (отводится, приписывается, провоцируется) в мировой политике какая-то роль, с которой он, превращаясь в объект, вынужден просто смириться. А потому основная проблема геополитической теории для малой страны - справедливо пишет С. Лурье применительно к Армении - это вопрос об определении самому своей роли и выработки своего отношения к геополитической роли [9]. В новой мировой реальности единственным шансом на сохранение многих из нынешних государств будет уход под протекторат государств-корпораций или держав. Причем, поступаться своим суверенитетом в пользу избранного сюзерена придется им в высокой степени, отказываясь от многих этно-исторических стереотипов.

Главным геоэкономическим полюсом для стран центральноазиатского региона могут являться Россия или Китай. Полюс превращается в геополитический центр силы лишь при условии проведения активной и агрессивной внешней политики, нацеленной на подчинение других акторов той или иной подсистемы международных отношений своим внешним и внутренним интересам. Субъект полюса превращается в центр силы, если объем его внешнеполитического потенциала превосходит внешнеполитический потенциал субъекта-конкурента как минимум в четыре раза. В геоэкономическом пространстве глобальный или региональный полюс означает субъекта, отличающегося от других субъектов данного (рассматриваемого, глобального или регионального) пространства превосходством своей экономической мощи над экономическим потенциалом вслед идущего субъекта, как минимум, в два раза или более. Отсюда следует, что экономический потенциал не обязательно порождает полюс, - но явление полюса возникает лишь при наличии экономического потенциала [10]. При этом, поскольку геостратегическая структура международных отношений определяется не через полюса, а через категорию "силы", формирующей "центры силы", в зависимости от сферы распространения контроля того или иного центра силы, он может быть локальным, региональным или глобальным. Сила данного центра в классическом виде направлена на подчинение всех акторов того или иного уровня международной политики для реализации собственных интересов центра. Такова, например, центральноазиатская политика США. Однако реалии современного мира ломают классические схемы, они оказываются таковы, что возможности подобного контроля, детерминированные узким кругом эгоистических интересов лишь самого центра силы, оказываются недолговременными.

Российское присутствие в странах Центральной Азии традиционно отличается от данных классических образцов, поскольку в определенной степени всегда учитываются и интересы самих региональных акторов. Вдобавок, экономическое взаимодействие может быть полноценным лишь в том случае, когда формы его осуществления не противоречат культурно-цивилизационным критериям, которые могут быть как интегрирующими, так и дезинтегрирующими. Наряду с географической и геополитической, как то бывало и прежде, близостью, все большее значение приобретает культурная и цивилизационная схожесть, чем обеспечивается наиболее прочная экономическая и политическая интеграция государств [11]. Для стран центральноазиатского региона таковая схожесть обеспечена как минимум общим историческим прошлым в рамках Российской империи и СССР.

Геокультурная матрица эффективно накладывается и на проблематику сферы безопасности. Оптимальная модель системы региональной безопасности центральноазиатского региона может быть создана лишь на основе интеграции в рамках государств, чьи стратегические интересы не находились бы в антагонизме друг с другом, и чье политическое (в отдельных случаях - военное) присутствие в странах региона не противоречило бы традиционным ценностям народов стран региона [12]. Таковой могла бы стать система, выстроенная на основе ШОС. ШОС - это не интеграционное объединение. И пока очевидно, конечно, что она переживает изрядно затянувшийся период поиска собственной идентичности. Опыт еще "шанхайской пятерки", ставшей основой нынешней Организации, продемонстрировал высокий и во многом уникальный потенциал этого альянса, показал способность входящих в ШОС стран к поиску разумных и не противоречащих национальным интересам участников компромиссов, возможности внутреннего посредничества между странами-участницами. Есть шанс иметь в кругу стран-участниц ту ситуацию, когда конфликт в полной мере служит катализатором развития, когда конфликт позитивен, а не означает начало большой конфронтации, не исключая и военной. В отличие от блоковой структуры, страны-участницы ШОС создали механизм взаимодействия, который предусматривает неприменение силы или угрозы силой, исключает ведение военной деятельности, нарушающей стабильность в регионе. Именно это качество есть один из главных принципов ШОС в ее сегодняшнем чрезмерно рыхлом, размытом состоянии, его нужно сохранить и развивать, наращивая новый позитив. Пока именно этот принцип является одним из факторов притяжения для широкого круга стран, понимающих гибельность той глобализации, которая выстроена как альтернатива ШОС и другим альянсам, уже намечающимся или способным возникнуть [13].

Признание этих и ряда иных геоэкономических и геополитических реалий ставит на повестку дня необходимость кардинальных изменений в национальных внешнеполитических концепциях развивающихся и до конца не состоявшихся стран, к категории которых, безусловно, относятся страны центральноазиатского региона. Эти изменения должны включать в себя и пересмотр вопросов, связанных с обеспечением прав этнических меньшинств, территориальной целостности, национальной безопасности в целом.

И, главное, эти изменения должны быть сосредоточены на конкретизации формул, связанных с внешними приоритетами и внешним партнерством с тем или иным государством-корпорацией или империей.

* * *

[1] Мигранян Азгануш А. Теоретические аспекты формирования конкурентоспособных кластеров в странах с переходной экономикой // Вестник Киргизско-Российского Славянского университета. - Бишкек, 2002. - № 3.

[2] См.: Couvrat J.-F., Pless N. La face cachee de l`economie mondiale. - Paris., 1989. P. 14.

[3] Портер М. Международная конкуренция. - М.: Международные отношения, 1993.

[4] Мигранян А.А. Конкурентоспособность и структурная перестройка экономической системы государства в условиях трансформации экономики // "Проблемы и перспективы развития налоговых и бюджетных систем стран Европы и России". Материалы международного семинара. Орел, Орловский государственный технический университет, 28-30.09.2004. - Управление общественными и экономическими системами. - Орел, 2005. - № 1.

[5] Морган Л. Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации, пер. с англ., 2 изд. - Л., 1935.

[6] См. подробнее: Князев А.А. Государственный переворот 24 марта 2005 года в Киргизии. 3-е изд. - Бишкек: Раритет, 2007. - С. 3-5.

[7] Князев А.А. "Многовекторность" внешней политики как атрибут переходного периода и как политический эвфемизм: естественные пределы в эпоху геоэкономики // Внешнеполитическая ориентация стран Центральной Азии в свете глобальной трансформации мировой системы международных отношений / Под ред. А.А. Князева и А.А. Мигранян. - Бишкек, 2008. - С.39-44.

[8]См.: Азар Гат. Возвращение великих авторитарных держав. Конец конца истории // Россия в глобальной политике. - М., 2007. - № 4, Июль - Август.

[9] Лурье С. Армянская политическая мифология и ее влияние на формирование внешней политики Армении и Нагорного Карабаха / [http://svlourie.narod.ru/armenian-myth/]

[10] Арин О.А. Движение - все, цель - ничто! Законы международных отношений и Россия // Профи. - М., 2001. - № 1-2. Теоретически, экономический потенциал может быть направлен преимущественно на внутристрановое потребление, на повышение уровня жизни своего социума, не проецируясь, например, на развитие военного компонента, на распространение политического влияния за пределами собственной страны. В этом случае даже при наличии соответствующего экономического потенциала превращение страны в полюс того или оного иерархического ряда вовсе не обязательно. - А.К.

[11] Суюнбаев Мурат. Идентичность и геокультурный потенциал Центральной Азии// Общественный рейтинг. - Бишкек, 2004. - №№ 45-46, 25 ноября - 2 декабря.

[12]См. подробнее: Князев А.А. Влияние афганского кризиса на безопасность Центральной Азии (1990-е - начало 2000-х гг.). Дисс. докт. ист. наук. - Душанбе, 2004. - С. 285.

[13] Князев А.А. Новая мировая реальность и ШОС как геополитический и геоэкономический феномен: проблемы, функциональность и исторический шанс // ШОС как фактор интеграции Центральной Евразии: потенциал стран-наблюдателей и стран-соседей / Под ред. А.А. Князева и А.А. Мигранян. - Бишкек, 2009. - С.38.

02.06.2010

Александр Алексеевич Князев
Директор регионального филиала Института стран СНГ в Бишкеке, доктор исторических наук, профессор Киргизско-Российского Славянского университета, действительный член Русского географического общества
перейти на страницу автора