Необходимость поиска новых парадигм на афганском векторе

Только разве подвластен науке восток?

Мы уходим с востока, уходим, уходим…

Юрий Кирсанов, Асватур Сагирян и другие, группа "Каскад"

15 февраля 2009 г. как-то почти незаметно исполнилось 20 лет со дня вывода советских войск из Афганистана. "Незаметность" спорна - нет пока в исторической науке однозначного ответа на вопрос о характере той войны - войны ограниченного контингента советских войск и кабульского правительства против значительной части афганского народа.

Ответ на этот вопрос был бы, наверное, частным делом Афганистана и России - международного правопреемника СССР, что подразумевает как ответственность, так и права на все положительное советское наследие. Был бы, если не было последующей истории Афганистана и бывшего СССР.

"Незаметность" невеселого юбилея объяснима - слишком стремительно развивалась эта последующая история - как СССР, так и Афганистана. Пал режим президента ДРА Мохаммада Наджибуллы, исчезла сама Демократическая Республика Афганистан, уступив место Исламскому Государству Афганистан. Которое, в свою очередь, не сумев справиться с управлением страной, прямо или косвенно способствовало появлению на афганской и международной политической сцене движения "Талибан", феномен которого остается пока совсем не до конца объясненным и не внятно понимаемым. Например, с точки зрения интересов обеспечения безопасности постсоветского пространства, стран Среднего Востока, Европы, всей Евразии.

Исламский Эмират Афганистан, наследовавший ИГА, уступил свою очередь Исламской Республике Афганистан, еще до своего провозглашения определившей главной опорой режима иностранный военный контингент, включающий два основных компонента: группировку американских оккупационных войск и Международные силы содействия безопасности в Афганистане (ISAF).

Определенные изменения последних лет в политической структуре афганского общества с точки зрения реальной политики соответствуют формированию малоэффективной системы государственного управления, находящейся в принципиальной зависимости от внешнего фактора. Дальнейшее следование схемам и сценариям, реализуемым в Афганистане, в самом оптимистическом из возможных сценариев ведет к долгосрочному утверждению страны в состоянии failed state. Отправка дополнительных войск как главный компонент стратегии в Афганистане американской администрации может привести к каким-нибудь локальным достижениям среднесрочного плана, но на устойчивое улучшение ситуации не повлияет.

Проблема в том, что главной причиной продолжающейся войны является как раз иностранное военное присутствие в стране. Как и в первой половине 1990-х годов, в "талибах" как обновленной политической силе уже значительная часть населения видит фактор стабильности, объединения и справедливости. Главной причиной тому является несоответствующее местным традициям и традиционному праву поведение иностранных военных, чрезмерное использование военной силы и причастность к деятельности криминальных структур, превращающие их в оккупантов. Вместе с растущим разочарованием деятельностью администрации Хамида Карзая, распространением коррупции и криминала это создает хорошую возможность для реорганизации деятельности талибов с восстановлением доверия к ним среди большинства населения, по крайней мере, в пуштунских регионах. В Афганистане идет гражданская война, в которой на стороне правительства действуют иностранные оккупационные войска.

Реальной опасностью для стран региона является сам фактор гражданской войны, угрозный потенциал определяется состоянием страны: неконтролируемостью территории, позволяющей использовать ее пусть и для немногочисленных, но действительно террористических оппозиционных групп - узбекских, уйгурских, кашмирских, чеченских, белуджских и др.

Ярким примером является белуджская этническая террористическая группировка "Джунуллах", возглавляемая задержанным 23 февраля 2010 г. иранскими спецслужбами Абдулмаликом Реги. "Джундуллах", действующая на стыке границ Ирана с Афганистаном и Пакистаном, отличается межгосударственным характером своей активности. Первые упоминания о "Джундуллахе" относятся к 2003 г. Лидером является человек, называющий себя Абдулмаликом Риги, он, по некоторым сведениям, был активным участником движения "Талибан". Одно время о "Джундуллахе" говорили в связи с трафиком афганского героина через территорию Ирана, в последние годы ее участники берут на себя ответственность за теракты в приграничных (с Афганистаном) районах Ирана и Пакистана. Местом постоянного базирования группировки территория Афганистана (западные районы провинций Нимруз и Фарах), группировка изначально контролируется ЦРУ США и неоднократно использовалась в целях американской региональной политики на территориях трех стран - Пакистана, Афганистана, и, особенно, Ирана. Группировка, как и другие белуджские движения и партии, является в большей степени националистической, нежели религиозной, суннитский характер имеет значение лишь при действиях в Иране и Пакистане в приграничных с Афганистаном районах, где имеет место дисперсное проживание шиитов и суннитов.[2] Подготовка диверсантов осуществляется в 40-60 тренировочных лагерях, расположенных в основном в районах Кохлу, Дера Бугти и Кеч-Гвадар (согласно пакистанским источникам, в лагерях белуджских инсургентов тренируются и иностранные наемники, в том числе таджики, узбеки, киргизы и уйгуры).[3]

Другой реальной опасностью является использование территории Афганистана для наркопроизводства. Основные причины этого явления состоят в фактическом отсутствии реальной некриминальной экономики с соответствующими социальными последствиями, "как и любое другое активно действующее производство, наркобизнес оказывает на экономику [некоторое] стимулирующее воздействие".[4] Общая экономическая производительность повышается не только благодаря прямому или косвенному участию в нелегальном наркобизнесе, но и его преследованию (расходы на полицию, юстицию, здравоохранение и т. д.). Наркокапиталы индуцируют экономический рост, создают новые рабочие места как через реинвестиции в наркобизнес, так и через инвестиции в другие (в том числе легальные) виды бизнеса. Фактом является наличие отлаженной при содействии ЦРУ США с начала 1980-х и особенно в 1990-х годах международной сети финансирования, производства, транспортировки и реализации наркотических веществ, расположенной большей частью за пределами Афганистана. Существуют многочисленные свидетельства того, что войска США и НАТО непосредственно вовлечены в организацию транспортировки наркотиков из Афганистана в Европу сразу по трем из основных каналов наркотрафика: авиационный путь, северный путь (Средняя Азия - Россия) и через Пакистан (южный путь). Это мощнейший фактор роста коррупции и криминализации общества вообще, это подрыв обороноспособности и генофонда в целом, это мощнейшие деформации в экономике и финансовой сфере для всех - для стран-потребителей, для стран-транзитеров.

Наряду с перечисленными последствиями, наркоторговля приобретает также и глубокое политическое значение. Мировая торговля любым продуктом является сложным делом, но в особой степени относится к нелегальному бизнесу, который должен быть защищен от вмешательства государственной власти и конкурентов. Этим объясняется необходимость проникновения наркоструктур в политическое пространство. При этом политизация наркоторговли имеет два уровня. На первом связь наркоструктур с государственными и политическими институтами обеспечивает ненаказуемость производства, транспортировки и торговли, безопасность денежного оборота. На втором - наркоструктуры используются в качестве инструментов правительствами или иными политическими институтами, они сами становятся инструментами политической борьбы.

Вся внутриполитическая борьба в Афганистане - это еще и борьба конкурирующих наркогруппировок. Колоссальный экономический эффект включает в процесс огромную цепочку участников - от непосредственных производителей, афганских крестьян, доля которых в доходах минимальна, до руководителей государств и транснациональных компаний. Денежный оборот в наркобизнесе проходит три фазы: накопление (Accumulation), рассеивание (Dispersion), размещение (Disposition). На начальной фазе главная проблема - демонетизация, размещение на не вызывающих подозрение банковских счетах крупных сумм наличных денег. После этого деньги надо временно "заморозить". В следующей фазе для уменьшения риска денежные средства подвергаются диверсификации - они рассеиваются по всему миру (глобализируются) и используются для различных приносящих доход инвестиций (стратифицируются). В конечной фазе деньги частично используются для реинвестиций в собственный преступный бизнес (новые лаборатории, самолеты и катера, найм дополнительных надсмотрщиков и информаторов). Только после удовлетворения этих потребностей наркобизнесмен задумывается о вложениях, не связанных с наркобизнесом. Лишь теперь перед ним встает проблема легализации ("отмывания") денег, законное происхождение которых невозможно доказать. "Предполагается, что из ежегодного оборота [наркобизнеса] отмывается около 2/3, что составляет почти 200 млрд. долл. Оставшуюся долю оборота отмывать излишне, поскольку эти деньги расходуются внутри [преступной] системы".[5]

Здесь необходимо оговориться, согласившись с Е. Степановой: "Террористические организации могут получать дивиденды от наркопроизводства, участвовать в наркотрафике и отмывании денег, полученных преступным путем. Однако они сохраняют ряд фундаментальных отличий от чисто криминальных группировок: для последних криминальный бизнес является основным предназначением. Поэтому, по всей видимости, говорить о существовании единого феномена "криминально-террористической общности" нет достаточных оснований. Речь может идти скорее о тесном взаимодействии, взаимосвязях и взаимовлиянии террористических группировок (сетей) и структур организованной преступности".[6] Соглашаясь в целом, можно отметить, что и в трактовках Е. Степановой не все безукоризненно, как, скажем, утверждение о том, что для Исламского движения Узбекистана (ИДУ), например, наркодоходы стали одним из основных источников финансирования.[7] Оснований для подобных утверждений нет, данные СМИ или официальных заявлений спецслужб совсем не обязательно отражают объективную реальность. Доля внутренних и внешних, легальных и нелегальных, неправительственных и государственных источников в финансировании радикальных исламских организаций сильно варьируется. Как правило, чем шире спектр деятельности организации, тем сложнее ее структура и тем больше у нее возможностей получить финансовую помощь.[8] Мощным источником финансирования ИДУ (по крайней мере, до событий осени-зимы 2001 - весны 2002 гг.) являлись финансово-промышленные круги в ряде арабских стран и в Турции, где имелись (-ются) мощные лоббистские группы из числа потомков эмигрантов из центральноазиатского региона. Еще на рубеже 1970-1980-х гг. при участии советника аль-Фейсала по мусульманским вопросам в СССР этнического узбека Ходжи Джамшида саудовская разведка перешла к операциям непосредственно против СССР. При участии "Safari-club" была создана организация "Мактаб аль-Хидмат", ответственная за мобилизацию добровольцев на войну в Афганистане. Для дестабилизации внутриполитической обстановки в СССР, СОР и ЦРУ реализовывали план по поддержке исламского подполья Средней Азии и Кавказа. В первой половине 1990-х гг. СОР КСА.[9] наравне с ISI[10] выступила одним из инициаторов создания движения "Талибан" и поддерживала с ним тесные контакты (в том числе через посла Саудовской Аравии в Исламабаде Али Ассири). Не менее активную деятельность СОР КСА развернула через различные структуры, связанные с "Ихван уль-Муслимон", и при поддержке ISI в бывших советских республиках Средней Азии и на российском Кавказе, в Поволжье.[11] Вся эта деятельность не дает каких-то убедительных примеров взаимосвязи с наркопроизводством и наркотрафиком.

Иллегальное массовое распространение наркотиков является одним из важнейших инструментов геополитического конфликта между мировыми центрами силы. А значит, наркопризводство и наркотрафик, рассматриваемые в геоэкономической плоскости, представляют собой один из тех географических императивов, выражающихся в органичной связи экономики и пространства, во влиянии климатических и ландшафтных особенностей на формы и закономерности хозяйственной деятельности. Что, собственно, является одним из объектов исследования геоэкономики.[12] Это есть чрезвычайно актуальный инструментарий, позволяющий воздействовать на происходящий сдвиг международных силовых игр из области военно-политической в область экономическую, порождающий особый тип конфликтов - геоэкономические коллизии в глобальном контексте.

В этом контексте интересен вопрос о значении присутствия в Афганистане международных сил с мандатом СБ ООН. Присутствие ISAF в Афганистане, является бессмысленным, если рассматривать его в контексте проблем афганского вектора центральноазиатской безопасности и решения афганской проблемы в целом. Главная из угроз безопасности региона - производство и незаконный оборот наркотиков - за время присутствия ISAF выросла в десятки раз. Формально же, с учетом принципа общей и разделяемой ответственности, именно НАТО несет всю полному ответственности за нормализацию ситуации в Афганистане, включая ликвидацию наркопроизводства. В целом существующая архитектура безопасности является не просто неэффективной, но, более того, работает с отрицательным результатом. Этот отрицательный итог, в свою очередь, базируется на том факте, что возрастание военной активности и переход ISAF к оборонительной тактике свидетельствуют о неспособности сил НАТО реализовать задачу военного подавления. ISAF в Афганистане, при его рассмотрении в категориях Realpolitic, - это форма легитимизации долгосрочного прямого военного присутствия НАТО в регионе в рамках геополитической и геоэкономической конкуренции США и их союзников с Китаем, Россией, Ираном. Концептуально окончательно оформленное к концу 2006 г. взятие на себя ответственности за "глобальную безопасность" или, другими словами, выход за пределы традиционной зоны ответственности означает, что альянс уже очевидно играет роль военного инструментария глобализации, роль инструмента установления мирового господства со стороны США и транснациональных корпораций. Афганистан в этом процессе выполняет функцию прецедента.

Современная ситуация в Афганистане с точки зрения национально-государственных интересов стран-соседей Афганистана, динамично меняющегося баланса сил и геополитической ситуации в Центральной Азии, требует выработки неординарных концептуальных подходов. Одним из них должна стать всесторонняя синхронизация экономического, политического и социального развития страны. В этом контексте вся внешняя помощь должна перераспределяться различным провинциям на условиях лояльности общегосударственной власти. Отдельного внимания требуют поиски компромиссных путей конвергенции традиционалистских племенных структур с учреждаемой "сверху" системой централизованной президентской власти в Кабуле.

Успешная модернизация общества и государства определяется оптимальным выбором системы государственного управления, политической системы, способной эффективно реализовать интересы общества, такой выбор должен быть адекватен геополитическим, экономическим, социокультурным, природным и иным условиям конкретной территории. Для Афганистана, никогда не бывшим в своей истории по настоящему централизованным государством, оптимальным механизмом осуществления государственной политики является традиционная система местного управления и самоуправления, соответствующая сложившимся традициям решения наиболее важных вопросов. Применительно к этому вопросу любопытным представляется применение компаративного анализа в сравнении с некоторыми другими несостоявшимися государствами. Важным здесь является этнополитический компонент. Речь идет о стремлении одного из этносов (пуштуны) к доминированию во всех сферах жизни и нивелировке других этнических и религиозных групп. То есть, мы имеем дело с феноменом "имперскости", аналогично проявляемому, например, в постсоветской Грузии, как бы необычно не выглядело применение этого понятия в данном контексте. Имперскость - внутреннее состояние доминирующей де-факто (зачастую и де-юре) части общества, условно именуемой титульным или государствообразующим этносом. В этом состоянии этносу присущ "метод политического выживания, характеризующийся поиском сильного покровителя, максимальной мимикрией под него, бурными демонстрациями братских чувств и прививанием покровителю сладкой иллюзии не рационального сотрудничества, а братской любви и попыткой на этом фоне решить собственные задачи за счет этого покровителя или при его протекции, а также не менее бурными нападками на предыдущего покровителя".[13]

Определенное отличие Афганистана от той же Грузии состоит в наличии традиции корпоративного межплеменного управления территорией: среди пуштунов почти всегда (за небольшим исключением) важную роль играли такие институты, как джирги, а в ситуации войны - лашкары. "...Племенное ополчение всегда сохраняет значительную автономность и является лишь временным союзником той или иной армии - органа государственной власти".[14] Система связей между государством и пуштунскими племенами, существовавшая при монархическом режиме и президенте Дауде, была к 1990-м гг. полностью разрушена. С падением правительства Наджибуллы и приходом к власти президента-таджика Бурханутдина Раббани, множество пуштунских вождей и местных полевых командиров предпочли полную самостоятельность в пределах своего племени или уезда борьбе за единое афганское государство. В этом смысле, многие пуштунские племена фактически солидаризировались с национальными меньшинствами в борьбе за интересы локальные в противовес интересам общегосударственным. Страна продолжает оставаться устроенной по принципу танзимов.[15]

Практика проведения переговоров между различными этнополитическими силами - давняя традиция афганского общества и государства. Но противостояние нескольких десятилетий, устойчиво приобретающее характер гражданской войны, отягощенной иностранной оккупацией, ставит на повестку дня участие в переговорном процессе и внешних сил. Нельзя не учитывать и возможности влияния на внутриафганские политические военно-политические партии и группировки со стороны спецслужб целого ряда стран. С талибами нужно разговаривать, стремясь к достижению устойчивого мира в стране. Нельзя игнорировать политическую силу, отражающую интересы значительной части населения, тем более что агрессивное клерикальное партизанское движение, каковым являлся "Талибан" 1990-х гг., постепенно трансформируется в ядро общенациональной народно-освободительной борьбы, эволюционизируя к новой форме консолидации, выступая против оккупационных сил и недееспособного правительства. Единственным критерием исключения из переговорного процесса тех или иных группировок или движений может и должна являться их связь с международными террористическими и экстремистскими силами.

Среди наиболее важных внешних центров влияния на Афганистан можно выделить США и НАТО, ЕС, Пакистан, Иран, Китай, Россию, страны Центрально-Азиатского региона (Таджикистан, Узбекистан, Туркмению), Индию и некоторые арабские страны. Возможности каждой из этих стран различны, но они есть.

С 2001 г. основные возможности влияния на ситуацию непосредственно в Афганистане монополизированы евроатлантическим сообществом. Серьезное влияние сохранили Пакистан и Иран, определенными возможностями, тем не менее, располагают Россия, Узбекистан, Таджикистан, Индия. Обращает на себя внимание, что значительная часть названных стран, обладающих в Афганистане влиянием, являются участниками либо наблюдателями в ряде региональных международных организаций, в частности в ШОС, ОДКБ, ЕврАзЭС. Именно на базе региональных организаций, участники которых объективно в этом заинтересованы, может быть построен процесс афганского урегулирования. Наиболее оптимальным субъектом такого рода представляется ШОС с подключением возможностей стран-наблюдателей, среди которых наиболее важны Иран и Пакистан. Организация внутриафганского диалога могла бы опираться на прецеденты как внутри Афганистана (политика национального примирения второй половины 1980-х годов), так и вне его (например, опыт межтаджикского урегулирования в 1990-х годах при участии Ирана и России).

Но для этого - как первый и безусловный императив - России, Китаю и их региональным союзникам необходимо безоговорочное и открытое дистанцирование от любых военных действий США и НАТО в Афганистане и Пакистане, да и в Центральной и Южной Азии, и на Ближнем Востоке.

Передача ISAF под командование НАТО сыграла негативную роль и усложнила структуру управления Международных сил в борьбе с афганскими антиправительственными группировками, что постоянно приводит к конфликтам, разногласиям и отсутствию координации в ISAF. С тех пор, как командование силами ISAF перешло к Североатлантическому альянсу, ситуация в военно-политической сфере и в сфере производства и трафика наркотиков с каждым днем ухудшается. Разные страны, участвующие в натовской миссии, придерживаются своих собственных отдельных стратегических и тактических подходов и зачастую могут даже не обмениваться разведывательной информацией. В последнее время силы НАТО в Афганистане начали устанавливать сепаратные связи с местными полевыми командирами, иностранцы для завоевания их лояльности поставляют им продовольствие, а порой - и оружие. Все эти схемы, так или иначе, связаны с наркотрафиком - либо при оплате, либо с долевым участием и использованием транспортных возможностей военных ISAF.[16] Обращает на себя внимание и перечень транзитных стран, многие из которых представляют собой "управляемые демократии" - Грузия, Украина, Латвия и Эстония, Болгария, Польша, где коррумпированность госструктур облегчает условия транспортировки.[17]

Другими словами, военное присутствие НАТО в Афганистане противоречит и национальным интересам стран-участниц Североатлантического альянса, и интересам урегулирования в Афганистане. Анализ происходящего на протяжении постталибского периода в собственно военной сферы позволяет сделать вывод о том, что афганская проблема не имеет военного решения. Американское и натовское военное присутствие в Афганистане само по себе является фактором дестабилизации. Попытки навязать в Афганистане демократическую модель функционирования общества и государства в ее американском видении, упорство в экспорте демократии влечет эффект обратного действия. Афганское общество в значительной своей части не воспринимает внедряемых новаций, а общественная контрреакция на "демократические преобразования" дополняет общее негативное восприятие и правительства, и его иностранных союзников.

Широко декларируемые администрацией США и правительством Карзая переговоры ведутся в первую очередь с той частью талибских лидеров, которые так или иначе связаны с Карзаем и его близким окружением теми или иными связями: трайбалистскими, кланово-региональными. В соответствии с озвученной в январе 2010 года в Лондоне стратегией "реинтеграции умеренных талибов", кабульским властям и их западным союзникам предстоит заручиться лояльностью лидеров ряда ключевых пуштунских племен. Очевидно, что для этого необходимо выполнить ряд условий. Для этого, во-первых, необходимо разрушить добровольный или вынужденный союз некоторых пуштунских племенных лидеров с командирами "Талибана". Во-вторых, необходимо создать принципиально новую систему "прямых контактов" правительства в Кабуле с пуштунскими племенными лидерами. Эту коммуникационную политическую необходимо наполнить финансовыми и экономическими преференциями и предоставить гарантии безопасности племенным авторитетам. Главная их задача - сформировать пул "союзных племен", укрепив позиции племени поползай, в целом поддерживающего режим Хамида Карзая.[18] Однако даже успех этого начинания не деактуализирует проблему иностранного военного присутствия и не станет стимулятором общей реинтеграции ни пуштунов, ни настроенного антиправительственно населения в целом, в правительственный блок. Более того, нарастающая пуштунизация госструктур уже вызывает отрицательную реакцию непуштунского населения, что в косвенных признаках было очевидно в ходе электоральной кампании 2009 года. Дальнейшая пуштунизация госвласти способна привести к усложнению конфигурации конфликта в целом, а значит, и к сужению поля потенциального переговорного процесса.

Было бы ошибкой считать афганский "Талибан" единой иерархической структурой. Если проанализировать состав группировок, воюющих сейчас против кабульского правительства и иностранных войск США и НАТО, можно выделить более пятидесяти категорий этих формирований, отличающихся прежде всего по мотивации их деятельности.[19] Например, ИПА в последнее время вступила в жесткую конфронтацию с другими подразделениями "Талибана", что, в частности, вылилось в прямые вооруженные столкновения за контроль над одним из уездов провинции Баглан в марте 2010 г. Известно о жесткой конфронтации отрядов т.н. "сети Хаккани" с другими формированиями. Особое место занимает ИДУ, выполняющее задачи, принципиально отличающиеся от мотивов, движущих основной массой пуштунов-талибов. Ставка кабульского правительства на коллаборацию с племенами группы дуррани толкает на новую конфронтацию гильзайские племена, а также ИПА, в среде талибских командиров существует и определенный конфликт поколений, есть противоречия между афганскими и пакистанскими талибами на наркоконкуретной почве.

Складывающуюся ситуацию вряд ли смогут использовать кабульское правительство и иностранные силы, действующий режим не сможет значительно укрепить свое положение и расширить контроль над территорией страны. Главные причины этого - чрезвычайно низкий авторитет правительства Карзая и неприятие населением иностранного военного присутствия. Последнее, являясь главным условием любых внутриафганских компромиссов, наиболее актуальным из факторов афганского урегулирования делает вывод войск США и НАТО. Все идущие переговорные процессы носят достаточно локальный характер, не являются последовательными и не будут продолжительными, находясь в зависимости от динамично меняющейся текущей военно-политической ситуации в стране.

В этом контексте вопрос вывода всех иностранных войск из Афганистана является ключевым в дискуссиях о прекращении конфликта. Другое дело, что вывод войск, реализованный без подготовки оснований для внутриафганского диалога, грозит повторить опыт 1989 г., когда правительство Наджибуллы, лишившись поддержки ограниченного контингента советских войск и советской экономической и военно-технической поддержки, не нашло других решений кроме продолжения войны.

Повторение подобного означало бы, что и администрация США, и политический истеблишмент стран-участниц НАТО, и мировое сообщество в целом, абсолютно неспособны ни учитывать уроки совсем недавней истории, ни понимать сущность процессов, происходящих на Среднем Востоке.

***

[1] Сокращенная версия. Полный вариант – в готовящемся к печати сборнике "Афганистан и безопасность Центральной Азии" (выпуск 4, Бишкек, 2010).

[2] По данным оппозиционного израильского сайта "Новости Израиля без цензуры", "Джундуллах" также контролируется (и пользуется техническим содействием) со стороны "Моссада". - URL: [http://samsonblinded.org/newsru/11719]

[3] См. также, например: Салимзода Мухамади. Некоторые характеристики Исламского движения Узбекистана (2001-2007 гг.) // Афганистан, ШОС, безопасность и геополитика Центральной Евразии. Материалы международной конференции / Под ред. А.А. Князева. - Бишкек, 2008. - С. 148-152.

[4] Hardinghaus N.H. Die Entwicklung der internationalen Drogenwirtschaft // Internationalen Politik und Gesellschaft. - 1995, № 1. - P. 79.

[5] Hardinghaus N.H. Die Entwicklung der internationalen Drogenwirtschaft // Internationalen Politik und Gesellschaft. - 1995, № 1. - P. 77. Толчком к дальнейшему расширению наркоторговли явилась глобальная либерализация финансовой деятельности, начавшаяся в 1980-е гг. Системы электронной передачи данных "создали идеальный, практически не имеющий препятствий инструментарий для финансирования наркобизнеса". Если при контрабанде наркотиков перехватывается 10% грузов, то из наркокапиталов - менее 1%.

[6] Степанова Е. Противодействие финансированию терроризма // Международные процессы. Журнал теории международных отношений и мировой политики. - Том 3. Номер 2(8). Май-август 2005.

[7] См.: Степанова Е.А. Роль наркобизнеса в политэкономии конфликтов и терроризма / ИМЭМО РАН. М.: Весь мир, 2005. С. 197-254.

[8] Например, источники финансирования "Хамас" включали доходы от собственной экономической деятельности на палестинских территориях (в частности, строительного бизнеса), средства, поступавшие от индивидуальных доноров и благотворительных организаций стран Персидского залива, палестинской диаспоры, иностранных государств и т.д. - Cм.: Patterns of Global Terrorism 2001. - P. 93.

[9] Al-Istakhbarahal-"Amah, Служба общей разведки Королевства Саудовская Аравия.

[10] Inter-Services Intelligence, Служба внешней разведки Исламской Республики Пакистан.

[11] Князев А.А. Афганский кризис и безопасность Центральной Азии (XIX - начало XXI в.). - Душанбе: Дониш, 2004. - С. 210-211. Одним из аспектов, обуславливающих позицию Саудовской Аравии в афганском кризисе и центральноазиатской ситуации является внешнеэкономический фактор, связанный с каспийско-центральноазиатскими энергоносителями. Национальная саудовская компания "Saudi Aramco", принадлежащая правительству, - не только крупный производитель, она имеет большие резервные мощности, важные как гарантия на случай потенциальных нефтяных кризисов. Роль стабилизатора рыночных цен, которую выполняет Саудовская Аравия, очень важна для работы международных нефтяных рынков, а для самого королевства - требует наличия факторов влияния в регионе. - We Can"t Get Along Without Saudi Oil. By J. Robinson West// The Washington Post. - Washington, 2001. - April 9. - P.A19.

[12] Долговременное воздействие наркопроцесса на экономику стран Центральной Азии остается отдельной, почти глобальной, проблемой, однако эта тема пока, к сожалению, остается вне сферы внимания исследователей - прежде всего, самих экономистов. Внимания представителей этой научной отрасли явно недостаточно даже для простой фиксации реалий, относящихся к экономическим аспектам данного направления социальных исследований. В любом случае, если говорить о странах самого региона, то налицо отсутствие сколько-нибудь серьезных публикаций академического характера на тему афганской экономики, не говоря уже о наркоэкономике, a priori являющейся (в силу одних только своих масштабов) и мощным сегментом, и одним из главных (если не основным) из факторов, определяющих развитие собственно экономических и всех иных общественных процессов в странах региона.

[13] Епифанцев Андрей. Национальные окраины Грузии. Условия распада // Форум экспертов "Евразийского дома". - По URL: [http://www.eurasianhome.org/xml/t/analysis.xml?lang=ru&nic=analysis&pid=131]

[14] Катков И.Е. Социальные аспекты племенной структуры пуштунов // Афганистан: история, экономика, культура. - М., 1989. - С. 44.

[15] Князев А.А. Экономическая ситуация в северо-восточных провинциях Афганистана и проблемы обеспечения региональной безопасности // Афганистан и безопасность Центральной Азии. Вып. 1/ Под ред. А.А. Князева. - Бишкек: Илим, 2004. - С. 33-34.

[16] См. подробнее: Князев А. Геополитические основы наркоэкономики // Эксперт Казахстан. - Алма-Ата, 5 мая 2008, №18 (166).

[17] По Центральной Азии см. подробнее на эту тему: Князев А.А. Криминальные компоненты конфликтных процессов в Центральной Азии // Экономика и политика в современных международных конфликтах. - М.: МГИМО (У), 2008.

[18] Серенко А. Стратегия "слабого звена" // Независимое военное обозрение. - М., 2010. - 4 июня. - С. 1.

[19] См. подробнее: Князев А.А. Международные процессы. Журнал теории международных отношений и мировой политики. - М., Том 7, № 1(19). Январь-апрель 2009.

07.06.2010

Александр Алексеевич Князев
Директор регионального филиала Института стран СНГ в Бишкеке, доктор исторических наук, профессор Киргизско-Российского Славянского университета, действительный член Русского географического общества
перейти на страницу автора