"Мои персонажи – люди без фундамента"
Фредерик Бегбедер перечислил газете ВЗГЛЯД свои заслуги в деле улучшения французского законодательства

Москву посетил знаменитый французский писатель Фредерик Бегбедер, автор сентиментальных, иронических и острокритических романов о современном западном мире, один из зачинателей антигламурной литературы. В столице он представил новую книгу "Французский роман", темой которой стала история семьи писателя. В интервью газете ВЗГЛЯД Бегбедер рассказал о своем отношении к наркотикам, о важности протеста и о том, каким окажется будущее капитализма.

– Фредерик, история вашей семьи, описанная во "Французском романе", – это, насколько можно понять, правда от начала до конца, ничего не придумано?
– Да-да, все правда. А что тут такого? В этой истории ведь нет ничего экстраординарного – никто не парит в воздухе, не становится невидимкой. Поэтому в том, что описанное там – правда, нет ничего удивительного. Речь об обычной семье. Но из повествования о банальных вещах надо было сделать интересный роман – вот в чем заключалась трудность. Конечно, романисты часто искажают реальность, чтобы сделать ее красивее, но эта книга – другой случай. Моей целью было восстановить память – я ведь почти ничего не помню о своем детстве. Я использовал возможности романа, чтобы реконструировать факты, связанные с семьей, воссоздать прошлое.

– В книге вы тоже признаетесь, что не помните своего детства. Неужели это правда?
– Действительно не помню. Это, конечно, странно… Но после того как книга вышла, многие читатели сообщали мне, что страдают такой же амнезией в отношении детства, как я. Я получил много писем, где люди в этом признавались. Такая вот любопытная вещь. Не исключено, что причина в каких-то эксцессах, которые стирают память, или же моему поколению просто плевать на свое прошлое – такое тоже возможно.

– В одной из глав вы рассказываете о встрече с эксгибиционистом и сравниваете его с людьми в черном, стирающими память. Это шутка, или подобные переживания, по-вашему, и вправду могут вызывать амнезию?
– Может быть, и могут. Когда ребенок видит что-то, что его шокирует, предшествующие события могут забываться. Возможно, это одна из причин моего беспамятства. Но, так или иначе, роман посвящен воссозданию исчезнувшего мира. Да и вообще, книги пишут, чтобы сказать о том, что есть или было на самом деле. Литература – ложь, через которую высказывается правда.

– А ваш брат, кавалер Ордена Почетного Легиона, и другие ваши родственники, о которых вы упоминаете в книге, читали ее?
– Конечно. Все они прочли ее еще до того, как она вышла. Я объявил им, что они имеют полное право исправлять все, что им покажется неверным, но никто не стал этого делать. По-моему, я не сказал о своей семье ничего плохого. Но, в конце концов, кому интересна моя семья? Да плевать на нее – кто такие эти Бегбедеры, кому они нужны? Важно, что люди моего поколения, читающие роман, ассоциируют мою семью со своей, обнаруживают в моем повествовании много такого, что похоже на жизнь, окружавшую их самих. Каждый находит что-то свое, и через мою семейную историю читатели начинают как-то воспринимать и понимать собственную.

– Можно ли сказать, что ваша история – специфически французская?
– Так или иначе, через судьбу семьи прослеживается судьба страны. Я пишу о прадеде, убитом в 1915 году на Первой мировой. О дедах, один из которых побывал в плену во время Второй мировой, а другой прятал от немцев еврейскую семью. Да и сам я родился всего через 20 лет после конца войны. А что такое 20 лет? Почти ничего. Моя книга немножко еще и о той амнезии, которая охватила всю страну, потому что страна захотела наконец перевернуть страницу в своей истории. Это относится ко многим странам, и к России, наверное, тоже – наблюдается желание забыть прошлое со всеми его трагедиями и ужасами. А одна из функций литературы заключается в том, чтобы очеловечить большие трагические события. Например, персонаж моей книги "Windows on the World" находится 11 сентября 2001 года в одном из зданий нью-йоркского Всемирного торгового центра, и мы смотрим на катастрофу глазами этого человека. А во "Французском романе" через конкретные судьбы предков показано, как Франция переживала свои трагедии. Что для нас история? Какие-то даты в учебниках. А такая вот персонификация, возможная в романе, позволяет понять, что все завязано на судьбах конкретных людей, например моего деда.

– Считаете ли вы, что пребывание в "обезьяннике", с которого начинается роман, сильно вас изменило?
– Да.

– Но ведь заточение было недолгим…
– Да, но оно было, знаете, чем-то вроде яблока, упавшего на голову Ньютону. Все мои персонажи – это, так сказать, люди без фундамента, ведущие, по выражению Андре Жида, жизнь на сваях. И пребывание в камере заставило меня ощутить себя таким же человеком, зависшим над пустотой.

– Вас арестовали за употребление наркотиков. По-вашему, их распространение – действительно такая большая проблема, как принято считать, или связанная с ними опасность преувеличена?
– Для человека нерешительного наркотики – способ избавиться от своей нерешительности, открыться, облегчить контакт с людьми. Но в целом это опасная вещь. Вообще, трудно говорить о том, что такое наркотики… Многие писатели прибегали к тому, что Бодлер назвал искусственным раем. А я вот перевернул это выражение и сказал, что если существует искусственный рай, то, наверное, есть и некий естественный ад. Наркотики – всего лишь термометр, показывающий температуру больного общества, и вместо того чтобы ополчаться против них, лучше бы заняться самой болезнью, причинами, которые заставляют людей принимать всевозможные вещества. А причины – это тот самый естественный ад, отсутствие идеалов, отсутствие надежды.

– А во Франции, кстати, строгие законы в отношении наркотиков?
– Такие же, как в России, – полный запрет. В некоторых странах больше вольностей – например, в Голландии, в Испании, в Швейцарии. А во Франции что бы ты ни принимал, тебя хватают и сажают в клетку, как животное.

– Во "Французском романе", как и в других ваших книгах, звучит протест, выраженный в вашем характерном стиле. Вы уверены, что в вашем случае протест имеет смысл? Ведь тот, кто протестует и при этом добивается успеха, сам становится частью той системы, против которой высказывается.
– Прекрасный вопрос. Система действительно обращает протест в свою пользу. Но несмотря ни на что, лучше протестовать, чем не протестовать. При всей моей скромности все же скажу, что начиная с момента выхода романа "99 франков" книги могут влиять на реальность.

– Каким образом?
– Например, когда во Франции вышел "Французский роман", его многие читали, он имел успех, и правительство решило несколько изменить закон о предварительном задержании. Именно под влиянием романа! Так что книга может менять положение вещей. Я встречался с советником министра внутренних дел, и он сказал мне, что с учетом реакции общественности на мою книгу постановили смягчить систему предварительного заключения. В частности, задержанному теперь будут предоставлять адвоката, чего раньше не делали. И мне приятно думать о том, что у меня вот был такой жесткий опыт, а к другим, возможно, уже не будет столь сурового отношения.

Могу привести еще один пример. В романе "99 франков" сильно критикуется французская реклама, и после его выхода было решено убрать рекламу с государственных французских телеканалов. В данном случае, правда, не знаю, послужила ли стимулом именно моя книга – протестов против рекламы было много, но подозреваю, что все-таки внес свою лепту. Так что в книгах стоит протестовать – это дает свои результаты. Это лучше, чем молчать. Во "Французском романе", кстати, много говорится о молчании – родители умалчивали о чем-то, что не следовало знать ребенку, и вся страна тоже молчала, не хотела вспоминать и признавать определенных вещей. Молчание, замалчивание – это всегда плохо. А писать для меня значит сопротивляться. Я, кстати, пишу на бумаге от руки, и сам выбор такого способа письма в наше время – это уже протест.

– Ваш роман "Идеаль" был посвящен России. Не собираетесь как-нибудь вернуться к русской теме?
– Таких планов нет. Я хотел описать новую Россию, которая завораживает и меня, и многих других французов, сказать что-то о ней, и сказал в "Идеале" все, что мог. С другой стороны, есть идея сделать фильм по этой книге. Причем было бы хорошо, если бы этот фильм поставил русский режиссер – это помогло бы убрать некоторые клише относительно России, которые присутствуют в романе и которые есть вообще у всех французов. Роман, написанный французом о России, должен экранизировать русский. Вчера я обедал с одним очень известным русским режиссером, и мы как раз говорили об этом. Мой агент в шутку даже предложил название для фильма: "The Great Days of Communism", "Великие дни коммунизма". Хотя надо сказать, что с коммунизмом скоро все будет наоборот: Восточная Европа освободилась от коммунистических идей, а на Западе, наоборот, сейчас все национализируется, и скоро там будет коммунизм, так что недалеко и до новой холодной войны. В 2008 году, примерно в тот момент, когда был предложен план спасения американской экономики от кризиса, я как раз был в России, и меня пригласили выступить перед работниками рекламной сферы. Помнится, я сказал им, что Америка скоро станет коммунистической страной. Коммунизм – будущее капитализма.

– Вам нравится в Москве? Надеюсь, в здешних ваших апартаментах, в отличие от камеры предварительного заключения, вполне комфортно?
– О да! Помню, как-то я останавливался в отеле "Ритц-Карлтон", и там было даже слишком роскошно, слишком много золота. А отсюда, от "Арарат Парк Хаятта", все близко, в частности Мавзолей. Я прихожу туда, преклоняю колени и говорю: "Гуд бай, Ленин!" Я единственный коммунист в этом отеле.

1 июня 2010,
Кирилл Решетников