К 80-летию коронации эфиопского царя

"У императора все шло хорошо. Почему он дошел до этого?
Почему все должно было так закончиться?".

Мао Цзэдун

Практически незамеченной казахстанской общественностью оказалась в ноябре историческая дата – 80-я годовщина коронации Хайле Селассие, последнего императора Эфиопии и одной из драматических фигур истории 20-го века.

Сей монарх в свое время пользовался большой известностью и уважением в мире, а до определенного момента, и у себя в стране. Придя к власти в очень непростое время, возглавляя страну в течение длительного периода, он сделал Эфиопию хорошо известной в мире. Это достигалось как благодаря беспримерной внешнеполитической активности монарха в виде многочисленных зарубежных визитов, так и принятия страны в авторитетнейшую в свое время международную организацию, занимавшуюся проблемами безопасности – Лигу Наций.

Внутри страны император также сделал много для реформирования и модернизации. При этом, его всегда отличал очень взвешенный подход к реформам, который можно охарактеризовать следующей цитатой из интервью Хайле Селассие западной прессе:

"Я убежден, что определенные западные институты, если они будут усвоены моим народом, могут сделать нас… достаточно сильными… чтобы развиваться самостоятельно по пути прогресса. Но эти новые идеи нельзя усвоить сразу, немедленно… Мы должны быть очень осторожны, чтобы не сокрушить Эфиопию, она только начинает пробуждаться… Мы должны (идти)… средним курсом между нетерпеливостью западных реформаторов и инертностью эфиопов, которые закрыли бы свои глаза, если свет был бы слишком ярким".

Каждому здравомыслящему человеку из этих слов видно, что их автор был не только большим патриотом своей страны, но глубоким, мыслящим политиком и разумным человеком.

Очень хорошую книгу о Хайле Селассие написал польский журналист Рышард Капущинский ("Император", Москва, изд-во "Европейские издания", 2007). Имевший возможность общаться с несколькими бывшими сановниками Хайле Селассие, автор выстроил книгу в виде их рассказа об эпохе правления императора и ее закате. Получилось интересно. Это – не книга об определенной исторической эпохе, и не о борьбе за власть, это – книга о власти, о том, как она достигает успехов и как делает ошибки.

Император предстает со страниц книги как политик, очень хорошо понимавший важность, так сказать, креатива в управлении государством. Об этом говорит то внимание, которое он уделял архитектурному облику Аддис-Абебы, воспринимая ее как "столицу Африки". Или, например, такое ноу-хау: во дворце повесили карту развития империи, на которой вспыхивали лампочки, стрелки, звездочки, кружочки, и все они светились и подмигивали… Различные зарубежные делегации упивались созерцанием карты, и, выслушав пояснения императора, восхищались и нахваливали.

Много работал император и над индустриализацией страны, и не его, а объективных обстоятельств вина, что из этого вышло мало толку. Проблемы были, например, в том, что строившиеся западными компаниями современные заводы было просто некому обслуживать, а также в малой покупательной способности населения.

…Вообще, императору сильно не повезло с подданными, как это будет показано дальше.

Хайле Селассие был талантливым, как бы это назвали сейчас, политтехнологом. Искусство контроля за страной и, самое важное, политической элитой, было очень развито, оно нашло и свои оригинальные институциональные формы. Так, при дворе был специальный отдел, контролировавший частоту упоминаний в печати имен отдельных сановников. Или, вот как этот большой политик контролировал внутриэлитные процессы:

"…никто не знал своей судьбы… Эта неясность намерений монарха приводила к тому, что… дворец делился на фракции и группировки, которые беспощадно враждовали, взаимно себя ослабляя. И эту цель наш достойный господин и преследовал".

Но был и прямой контроль: даже самое мелкое назначение скреплялось императорским утверждением, потому что "источником всякой власти являлось не государство… а лично достойный господин".

Или вот, из чисто эфиопского опыта: "милостивый господин предпочитал плохих министров, потому, что любил выгодно контрастировать с ними".

Непосредственные рычаги влияния при дворе императора также имели сугубо эфиопскую специфику. "Считалось, что самый главный тот, кто чаще оказывается при императорском ухе. Чаще и дольше других. За это ухо шла ожесточенная борьба, ухо служило высшей ставкой в игре".

Вот еще важный эфиопский опыт: "Не помню случая, чтобы щедрый монарх прижал кого-нибудь к ногтю из-за коррупции. Пусть себе резвятся, лишь бы сохраняли лояльность! Благодаря постоянным доносам наш монарх точно знал доходы каждого".

Как добрый отец народа и рачительный хозяин страны, Хайле Селассие любил посещать провинции и беседовать с простыми людьми, познавать их заботы, хвалить трудолюбивых и наставлять ленивых. "Но эта склонность мягкосердного господина разоряла казну: провинции требовалось подготовить, почистить, закопать отбросы, истребить мух, построить школы и написать портреты уважаемого монарха. Недостойно было бы для нашего господина оказаться где-нибудь внезапно и увидеть жизнь такой, какова она есть".

Стремился монарх и к просвещению лучших сынов народа, что, однако, не всегда одобряли его сподвижники. Вот как говорит один из них:

"император стал отправлять молодых людей за границу, чтобы они обучались наукам. Но… такое началось давление, такой натиск со стороны желающих поехать, что милостивый господин постепенно терял контроль над этой маниакальной обезьяньей модой, охватившей молодежь. В итоге, все большее число этих молокососов отправлялись обучаться в Европу и Америку".

Может быть, это стало причиной того, что в крепком плоде империи завелся вредоносный червь?

Но до серьезных проблем было еще далеко. И император мог со всей страстью посвящать себя тому, что он любил больше всего: активной деятельности на мировой арене. Современник так говорит об этом: "О, как восхитительна жизнь на международной арене! Достаточно вспомнить наши визиты – аэровокзалы, приветствия, море цветов, объятия, оркестры, каждая минута расписана по протоколу, далее – лимузины, приемы, заранее написанные спичи, парадные мундиры и блеск, здравицы, глобальные проблемы, этикет, чванство, апартаменты…". Бывший сановник подчеркивает, что император всю жизнь сохранял любовь к этому, и даже вопреки возрасту посещал самые отдаленные страны. За что язвительная западная пресса называла его "летающим послом собственного правительства".

Внутри страны происходило то, что называли "развитием в приказном порядке". Верные сановники оценивали это явление негативно. Почему? Император, будучи поборником развития, разжигал аппетиты подчиненных, а те воображали, что развитие – "это одно сплошное удовольствие, и домогались снеди и неги, богатств и лакомств".

Но время шло… Что бы ни породило "вредоносного червя" в теле империи, вскормила его коррупция и жадность элиты. В книге об этом хорошо сказано: "В таком обществе, как эфиопское… ничто не способно возбудить больший гнев, нежели картина коррупции и привилегий элиты. Даже самое бездарное правительство сохрани оно спартанский образ жизни, могло бы просуществовать долгие годы. Ведь, в сущности, народ, как правило, относится к дворцу добродушно".

Конечно, император мог бы начать борьбу с коррупцией, но справедливо говорит об этом один из интервьюируемых паном Капущинским: "Как можно было прижимать чиновников, если они – самая надежная опора власти?".

Крамола зрела. Почему просмотрел ее столь искушенный политик? Вариант объяснения предлагается следующий: "Всех без исключения подозревать тяжко, надо кому-то и доверять, чтобы с кем-то рядом можно было и отдохнуть".

Однажды Американский корпус мира организовал в университете показ мод. Студенты использовали это чтобы собраться, вопреки закону, многотысячной толпой и двинуться на дворец. Глава МВД рвал на себе волосы – ему в голову не могло прийти, что революция может начаться с показа мод! "Увы, наша непросвещенная чернь никогда не поймет соображений высшего порядка, а ведь именно они и руководят действиями монархов", горит один экс-сановник. А второй размышляет: "Видать, чем продолжительнее смиренное молчание, повиновение, тем сильнее потом недоброжелательность и жестокость".

Тогда пронесло. Бунт подавили. И еще раз. От этих успехов "в душе выработалось утешение, что мы всегда выпутаемся и сохраним, что имеем. Но с этой привычкой в итоге произошла осечка".

В оценке настроений последнего этапа империи люди расходятся. Один говорит, что были "которые начали анализировать, что происходит в империи", и они ходили, словно в воду опущенные, словно предчувствуя что-то неясное и невообразимое. А другой вспоминает, что никто, ни один человек, не чувствовал, что близится конец. Возникло удобное подсознательное чувство самоуспокоения, что все вокруг так и должно быть.

Есть и такие оценки: чем ближе был конец, "тем страшнее хапанье и откровенный грабеж. Вместо того, чтобы взяться за кормило и паруса (ясно было, что корабль идет ко дну), каждый из наших вельмож набивал свой кошель и присматривал себе надежную спасительную шлюпку".

В одном едины все собеседники Капущинского – в оценках того, как вел себя император.

"В последние годы правления нашего благодетеля, успехов было все меньше, а неудач все больше… Наш господин предпочитал ездить за границу, ибо выступая там, улаживая споры, ратуя за развитие, наставляя братьев-президентов на истинный путь, выражая заботу о судьбах человечества, он, с одной стороны, избавлялся от обременительных государственных забот, а с другой – получал спасительную компенсацию в виде чрезвычайной пышности приемов и благосклонных похвал других правителей и монархов".

Постепенно сложились как бы два портрета Хайле Селассие. Первый – известный мировой общественности – представлял его как несколько экзотичного, но мужественного монарха, отличающегося неукротимой энергией и живым умом, стремящегося вести страну по пути прогресса и играть существенную роль в мире. Второй – бытовавший сначала в немногочисленной среде критически настроенных подданных – портрет самодержца, готового любой ценой отстаивать власть, незаурядного демагога и театрального патерналиста, "который словами и жестами прикрывал продажность, тупость и угодничество созданной и выпестованной им правящей элиты". И оба эти изображения, считают современники, соответствовали истине.

"Трудно сказать, в какой момент наступает переход от всемогущества к бессилию, от благополучия – к его противоположности, от блеска к заплесневению. Никто во дворце не в состоянии был этого заметить, ибо у каждого зрение было так устроено, что до самого конца он продолжал видеть в бессилии – всесилие, в противоречиях – успех, в заплесневении – блеск".

Крамола нарастала. Народ голодал, чиновники воровали. Глядя со стороны, кажется – уйди император во время, не было бы того ужаса, в который однажды провалилась страна. Но – "мысль о том, чтобы оставить престол, была совершенно чужда натуре императора, который рассматривал государство как свое собственное творение".

В итоге, все рухнуло. Современники были поражены – характерны в связи с этим слова председателя Мао, вынесенные в эпиграф.

…История Хайле Селассие – это история трагического одиночества, на которое обрекает большая власть.

Ярослав РАЗУМОВ
24.11.2010