КРАСНЫЙ ЖЕЛТЫЙ ЗЕЛЕНЫЙ СИНИЙ
 Архив | Страны | Персоны | Каталог | Новости | Дискуссии | Анекдоты | Контакты | PDARSS  
 | ЦентрАзия | Афганистан | Казахстан | Кыргызстан | Таджикистан | Туркменистан | Узбекистан |
ЦентрАзия
  Новости и события
| 
Понедельник, 12.09.2011
22:17  Д.Седов: Американская мечта. Преступление без наказания
20:09  Взорвался французский ядерный центр в Маркуле - есть жертвы
18:39  Коррупция по-узбекски в родном городе Президента Каримова
18:11  А.Мукашева: Казахские спартанцы. Орбулакская битва Жангир хана (история)
16:37  "Известия: Таджики меняют своих жен на русских. Феномен "страны оставленных женщин"
15:40  Запуск Бушерской АЭС породит цепную реакцию. Собственной ядерной энергетикой после Ирана хотят обзавестись Саудовская Аравия и Турция
14:47  В Еврейской АО попытались продать участок российско-китайской границы

14:40  "КП": Эхо событий 11 сентября. Единству Америки грозит раскол?
14:30  К.Касымбеков: Ташкент опять повышает цены на газ. Когда это кончится?
14:28  А.Акмат уулу: База "Манас" - вывести нельзя оставить?..
13:37  Financial Times: ЕС принимается за план Транскаспийского трубопровода
13:05  "Исключение из Конституции нормы о статусе русского языка чревато...", - заявление казахстанских НПО
12:00  "Террористическая" атака 11 сентября. Официальная и неофициальная версии
11:38  Б.Шабданов: От азарта до преступления... Игорный бизнес и наркотрафик в Кыргызстане – два лика одного зла?
11:29  У Алтайской таможни России новый начальник - С.Федоров
11:26  Н.Нарочницкая: Международное право рушится на глазах
11:15  К.Убайдуллаева: Халал-индустрия - не корысти ради, а веры для?
10:59  В Москве 11/09 снесено историческое здание Московской соборной мечети. Из-за отклонения на 8 градусов от направления на Каабу
10:57  Тунгусская княжна Наталья Гантимурова (фото) замерзла в Бразилии, но все равно верит в свою победу на "Мисс Вселенная-2011"
10:24  Сer.uz: Модернизация экономики Узбекистана. С чего начать?
10:20  США не будут вести борьбу с исламом, - уверяет Б.Обама
10:16  Л.Кандинов: Ташкент - город казахский, Бухара - таджикский...
10:13  Мексиканский залив. Ураган "Нейт" унес неизвестно куда казахстанского нефтяника
09:54  "InStyle": В горном одиночестве. Sexy-look это... В гостях у Guli Каримовой (фото)
09:25  7"Я: инвестиции и управление розничной недвижимостью в Казахстане. Кредитный аспект
09:10  "Telegraph": В Казахстане казахский язык постепенно вытесняет русский
09:05  Эмигрантка из Узбекистана Дина Яфаcова выпустила в Дании вторую документальную книгу: "История об аде, который есть дело рук человеческих"
08:59  Азиатские биржи в минусе: падение достигает 2-3%
08:42  Новая книга российских востоковедов. "Мир цвета хаки. Вооруженные силы в системе государственной власти"
08:41  Н.Замараева: Пакистан и 9/11
08:38  Казахстанка Ярослава Шведова в тяжелейшей борьбе проиграла в финале теннисного US Open
08:37  Ш.Хайруллоев (минобороны Таджикистана): "При необходимости военные Ирана прибудут через два часа"
08:33  Е.Коэмец: Тепловой удар. Состояние теплосетей в Алматы – критическое
08:31  Н.Кускова: Арабская осень. Возможен ли в Сирии переворот, подобный египетскому (репортаж с мест)
08:27  А.Ивановский: ПРО США - поворот на Юг
08:26  Е.Сатановский: Ближний Восток на пороге катастрофы
08:22  EuasiaNet: Гульнара Каримова стала изгоем в мире моды
08:21  Д.Тайнан: Ташкент использует Северную сеть поставок для войск США и НАТО, чтобы пощипывать Россию?
07:44  Талибы взорвали американскую военную базу в Саидабаде - ранено 77 солдат
01:48  Эксперты: борьба против русского языка расколет Казахстан
00:45  Россия не хочет дотировать Таджикистан, это будет делать Иран, - обзор таджСМИ от "Регнум"
00:40  М.Кавмиддинов: "Холерные игры" Эмомали Рахмона
00:31  С.Туник: Список Байтасова, или Кто в Казахстане больше всех и на чем зарабатывает?
00:26  Ж.Тулиндинова: "Народное IPO" в Казахстане. Народ просто плюнет и выкинет акции вместе с потерей доверия к государству…
00:11  Р.Абдуллин: Ничья новая Ливия. После ухода Каддафи победители не могут объединиться
Воскресенье, 11.09.2011
23:03  Россия - чемпион мира по пляжному футболу! В финале со счетом 12:8 обыграны 13-кратные чемпионы бразильцы
11:57  Жума Мамбетов: Кыргызстан... Нам исполнилось 20 лет, но ходить пока не научились
11:35  С.Каирханов: Культегин и проблемы мировоззрения тюрков
11:26  Узбекистан. Правозащитник А.Тожибой-угли задержан за попытку почтить память жертв теракта 11 сентября 2001 года
10:53  Ачык саясат: Вместо М.Мырзакматова мэром Оша будет А.Сулайманов?
10:39  "Комитет 30": Кыргызстан как страна самодостаточен. Кыргызстан как государство недееспособен, несостоятелен...
Архив
  © CentrAsiaВверх  
    Узбекистан   | 
Эмигрантка из Узбекистана Дина Яфаcова выпустила в Дании вторую документальную книгу: "История об аде, который есть дело рук человеческих"
09:05 12.09.2011

Дина Яфаcова: "История об аде, который есть дело рук человеческих"
Вот уже вторая документальная книга писательницы из Узбекистана порождает в Дании бурную дискуссию

Люди уже не хотят читать голый вымысел, у него нет того нерва, который есть у историй, испытанных жизнью. У них есть потребность в искусстве, и они тянутся к книгам, где факты одеты в оправу. Датчане называют это рациональной эстетикой.

Официальный сайт журналиста и писательницы Дины Яфасовой, родившейся в Узбекистане, а ныне со своей семьей живущей в Дании, не знает нужды в откликах датских критиков.

Среди этих фраз, кажется, нет ни одной русскоязычной, одни переводные. Что понятно, хотя и странно: обе книги Яфасовой, как бы зависшие между беллетристикой и non-fiction, получили признание как у читателей, так и у литературной общественности в Дании, продаются в магазинах и пользуются популярностью в датских библиотеках.

Мой литературный дебют состоялся в Дании, но если вы о России... Какие могут быть претензии к месту, где ты никогда не жил? Есть боль за убитых и покалеченных там журналистов, их семьи, за эссенцию слова, без свободы которого литературе тоже не жить... А к родине просто признательность - и не столько России, сколько ее имперскому прошлому, которое даже в самой отдаленной окраине, в ее восточной провинции (я выросла в Узбекистане), привило мне классический русский язык.
Но здесь забавно. Здесь так забавно (4)
Несколько лет назад (2006) сенсацией и бестселлером стал "Дневник из Сандхольма", первая датская книга Яфасовой, в которой описывается трагедия изгнания, а также будни лагеря для беженцев, в который журналистка попала не по своей воле.

Датское общество с изумлением узнало о чудовищных проблемах людей внутри этой благополучной, одной из самых благополучных, страны (будни другого такого датского лагеря описал в своей прозе известный таллинский писатель Андрей Иванов ).

Книгу много читали, обсуждали, и Яфасова едва ли не сделалась в Дании известной медиаперсоной и часто выступающим в СМИ интеллектуалом, попав также на страницы энциклопедии Den Store Danske ("Большая Датская"), выпускаемой крупнейшим скандинавским издательством Gyldendal; однако писательский темперамент и потребность в уединенной, сосредоточенной работе взяли свое.

Несколько лет Дина Яфасова работала над своей второй книгой "Не называй меня жертвой!", которая появилась в датских книжных магазинах этим летом и которую критики назвали "своевременной и переворачивающей душу книгой о длинных тенях пыток" и "столь необходимым противоядием от популистской жестокости нашего времени".

Именно эта трагическая, но и счастливая история одной простой, безвинно арестованной женщины из Калькутты, помещенной в особую камеру для террористов, в результате пыток потерявшей способность ходить и спасенной организацией Amnesty International и датскими врачами (содержание ее много шире этого локального сюжета), и стала предметом нашей беседы.

Впрочем, в этом первом русскоязычном интервью писательницы затронуты и другие спорные гуманитарные проблемы.

- Ваша книга "Не называй меня жертвой!" проводит четкую параллель между пытками и ростом терроризма - вы показываете, что чем больше в мире борются с террором посредством пыток, тем больше терроризма вокруг. Как же тогда следует бороться с террором и отвечать на террор?
- Вы знаете, это очень важный и интересный вопрос, на него нельзя ответить однозначно и тем более кратко.

Выход в Дании этой книги, "Не называй меня жертвой!", совпал с убийством Усамы бен Ладена, в результате которого с новой силой заговорили о том, что вся эта якобы героическая ликвидация главного идеолога современного терроризма оказалась возможной благодаря тому, что американское правительство разрешило применять пытки на допросах заключенных, подозреваемых в терроризме.

Я же пытаюсь донести до читателя мысль о том, что терроризм - это часто ответ на террор государства.

Нет ни одного случая, когда терроризм возникал бы на голом месте. Обычно ему предшествуют глубокие, очень большие, кровавые проблемы в обществе. Обычно это крайняя реакция на ужасающую несправедливость, сотворенную государством в отношении отдельной группы населения, когда у человека не остается даже надежды на то, что он может достичь справедливости легальным путем.

Так было в российской истории 130 лет назад. Так было в истории Ближнего Востока. Так было в истории колониальной Франции, Англии и всех других стран.

Однако утверждение некоторых правительств о том, что с терроризмом надо бороться при помощи пыток, аналогично утверждению, что на охрану кур нужно поставить лис или что костер нужно тушить бензином.

Более нелепой стратегии сложно себе представить. Даже если ее и пытаются оправдывать тем, что она якобы нужна для получения разведданных, необходимых для спасения жизней невинных людей.

Нельзя забывать, что под пытками человек скажет, подпишет все что угодно - то, что следователь прикажет ему подписать. Поэтому достоверность сведений, полученных таким образом, всегда под большим вопросом. Что, кстати, и показала ситуация в Гуантанамо, где из 800 узников едва ли 30 могли представлять интерес для спецслужб. Остальные стали случайными жертвами. Пытки сделали из них потенциальных мстителей.

Я хочу обратить внимание и на то, что у защитников этой стратегии до сих пор большие пробелы в знаниях обо всем, что касается мышления террористов.

Пока известно только одно - что пытки провоцируют еще большую ненависть. Что у человека, пережившего пытку, происходят патологические изменения в левом полушарии мозга, в отдельных его участках, отвечающих за чувства и настроение.

И что люди, которых пытали, все-таки будут отпущены, и что, уйдя из тюрьмы, они будут рассказывать, что с ними случилось. То есть они станут героями, а государство - преступником. И мир получит ответ в виде новой вспышки шахидов.

Это испытали на себе абсолютно все страны, которые использовали пытки для борьбы с экстремистами. И это, кстати, еще заметил Камю в предисловии к "Алжирским хроникам": "...с помощью пыток, может, удастся найти тридцать бомб, причем ценой определенной чести; в то же время это приведет к появлению полсотни новых террористов, которые так или иначе заставят умереть еще больше невинных людей" .

Кроме того, мне кажется, что ценность человеческой личности измеряется в том числе тем, как мы обращаемся со своими врагами. Почему в борьбе с терроризмом надо обязательно опускаться до уровня террористов?

Когда общество дозволяет насилие в отношении определенной группы людей, оно должно понимать, что это вернется к нему позже. Насилие порождает насилие.

Насилие только порождает насилие. Террорист - это часто фигура, которая сама была жертвой и теперь стремится поменяться местами со своим палачом.

Отсюда, кстати, и название книги - "Не называй меня жертвой!". Я хотела этим сказать, что в отношениях "жертва - палач" всегда участвуют двое. Сначала ты держишь его. Потом он держит тебя.

Вы спросили, как надо бороться. Мне не кажется, что это задача литературы - давать рецепты такого рода, хотя в своей книге я и пыталась ответить на вопрос скорее обратный - как бороться не надо.

Если навскидку, то, вероятно, нужны политические решения, нужно отказываться от самоуправных судов, от тайных расправ, от коррупции и беззакония спецслужб и полиции.

Нужно наказывать тех, кто участвует в пытках, и особенно тех, кто отдает приказания, вплоть до глав государств. Нужно снимать социальное напряжение в тех регионах, откуда идет поток населения, травмированного войной и зачистками. Вывод войск, вливание денег (что Россия, кстати, и делает теперь на Кавказе), создание центров по лечению и реабилитации жертв…

Борьба с терроризмом предполагает комплекс мер. Возможно, пора и менять наши взгляды на то, что представляет собой терроризм.

Помните, как в Средневековье лечили душевнобольных? Их приковывали цепями, а когда они начинали буянить, били каленым прутом. Врачи и вправду тогда считали, что это - лечение. Почему-то медицина теперь отказалась от такого пути.

Это я говорю к тому, что терроризм не что иное, как тяжелое душевное заболевание. Его и надо лечить как тяжелое душевное заболевание.

- Насколько в жанровом отношении отличаются ваши первая и вторая книги?
- Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сначала вычленить жанр, то есть поставить границы, а мне не хочется этого делать. Мне кажется, в вычленении жанра, то есть в его структурировании, нуждается массовая литература или литература сюжета. Другая - литература концептов - нацелена на художественный поиск, а значит, может уйти за рамки одного направления.

И в первой, и во второй книге я даю правдивую, невымышленную историю, где события и герои писаны с натуры или со слов очевидцев, насколько это позволила пелена разделяющих лет, и даже имена там аутентичные, за исключением случаев, когда их нужно было менять, чтобы защитить источники.

В первой книге документальность основана на моих дневниках, на личном опыте автора, передающего с места событий из датского лагеря беженцев тюремного типа в наиболее критический для Европы период - 11 сентября. Во второй - на журналистском исследовании, документах, беседах с участниками событий и поездках в места, где разворачивается история. Это психологическая и политическая драма о пытках как средстве борьбы с терроризмом и терроризме как реакции на террор государства.

В обоих случаях я одеваю документальное в мозаичный, узорчатый стиль - можно сказать, работаю на границе жанров. С одной только разницей. Если в первой истории мне удается оставаться свидетелем, у которого просто потребность в эстетическом самовыражении, так что на выходе получается документальная проза с эффектом "включенной видеокамеры", то во второй мне ближе роль литератора.

Вторая книга - это документальный роман, действие которого происходит в Индии и Дании, в Калькутте и Копенгагене. Описывая чужую судьбу, я оставила за собой право на взгляд художника и право самой подбирать палитру и кисти, при помощи которых заполняла цветом эскиз, начерченный жизнью.

- Зачем документальный материал одевать в узорчатость? Это украшательство или смягчение неприятной информации?
- Ни то ни другое. И то и другое. (Улыбка.)

Не уверена, что правильно поняла ваш вопрос, а вы, наверно, не поняли, что я вкладываю в слово "узорчатость"? Люди часто обмениваются словами, не смыслами.

Вообще-то это понятие пришло ко мне от эстонского прозаика Андрея Иванова после того, как он прочел мою книгу о датском лагере беженцев, - он под этим имел в виду сочетание документальной истории и художественного стиля, прорисованность, переплетение линий, если хотите, образность. Мне кажется, он вкладывал в это положительный смысл.

Я сама под этим имею в виду широту диапазонов, где-то и закодированный язык, и многогранность повествования, которое может быть лапидарным, а может витиеватым, лирическим или на грани физиологической выносимости, может быть женским, а может мужским, независимо от пола автора - здесь диктует контекст.

Мне не очень понятно, когда говорят, что документальная проза должна обязательно быть отстраненной, черствой, сухой. Кто установил эти правила? Зачем возводить границы?

Документальная проза не публицистика, она может быть разной. Набоков же писал узорчато свое строго документальное "Другие берега". И у Достоевского вон что ни текст, так дьявольский мир, а какой поэтический. Почему образцом в этом жанре должен быть только Шаламов? Даже если речь о страданиях, о камере пыток, разве у боли нет красок, у нее только действие?

Документальное - это физика текста, глина, концепция, даже, можно сказать, яйцеклетка, которую еще надо оплодотворить. Узорчатость (в том числе и узорчатость) дает ему ракурс и душу, превращает в искусство.

В том, что в этом может быть смысл, мне хочется согласиться с Бродским, который в своих, кстати, документальных эссе писал даже очень узорчато: "…при всей своей красоте четкая концепция всегда означает сужение смысла, отсечение всяческой бахромы. Между тем бахрома-то как раз и важнее всего в мире феноменов, ибо она способна переплетаться".

Бахрома - это и есть узорчатость.

- Тогда перефразирую: для чего следует "документальное" превращать в "искусство"? Разве сырое, по-журналистски не обработанное сырье не бьет по нервам сильнее (и тем самым не достигает цели эмоционального воздействия быстрее и глубже)?
- А для чего от всезнающей, но лаконичной журналистики переходить к одинокому писательскому труду, от исследования социальных проблем - к освоению человеческих космосов? Может быть, оттого, что с годами приходит понимание, что "события - только пена вещей"?

Это, конечно, вопрос не столько сознательного выбора, сколько творческого темперамента. Я пишу интуитивно и по наитию, не особенно анализируя, откуда берется та или иная форма письма.

Но, может быть, потому, что я много лет провела в журналистике, как раз среди "сырого сырья", я знаю немало примеров, когда документальное и вправду дергало нерв, но этот эффект, к сожалению, был непродолжительный.

Дергать нерв еще не значит воздействовать на подкорку. Документальное интересно как человеческий документ. Оно дает знание. Но что оно без осмысления?

С другой стороны, есть судьбы, которые, если рассказывать их без страсти, без напряжения нервов, без движения фибр души, - все равно что их обокрасть. А я не хочу обкрадывать. Ни себя, ни читателя, ни судьбу, о которой рассказываю.

Выбирая роль литератора, не журналиста, я сохраняю свободу рассказчика - его право не только на чувства, на интуицию, симпатии и антипатии, но и на свое понимание.

Письмо на стыке жанров может быть полезно и в том случае, когда через историю другого человека автор хочет найти ответы на вопросы, которые волнуют его самого.

В документальном романе "Не называй меня жертвой!" я рассказываю о жизни калькуттской учительницы, которая стала заложницей у индийской полиции, попав в камеру особого назначения, для террористов, пока полиция охотилась за ее братом, членом террористического подполья. За ее уникальной судьбой почти двадцать лет следили средства массовой информации из Индии, Европы, США и Японии.

Это история об аде, который есть дело рук человеческих, но и о том, как выжить, как сохранить человека в себе, когда ничего не осталось. О том, как не убить настоящее, когда душа в рабстве у прошлого. О долгом пути к справедливости, о том, можно ли ее отыскать законным путем, и что бывает, если ее не найти. Но сколько бы я ни изучала документальный материал, я не могла найти ответ на вопрос, который интересовал меня больше всего.

Сердце бьется тогда, когда надо бы разорваться. Но почему оно, сердце, собственно, бьется? Почему оно бьется, когда с нами случается нечто смерти подобное? Когда обстоятельства жизни перекрывают воздух и заслоняют свет? Откуда у нас берутся силы, чтобы не захлебнуться в собственной боли? Чтобы жить с тем, что случилось? Чтобы, собственно, жить?..

Поиски ответа на этот вопрос привели к тому, что документальное у меня превратилось в черновик для литературы.

История, какая бы уникальная она ни была, является только сюжетом или транспортным средством, при помощи которого мы доставляем читателя - или себя - к нашим самым главным вопросам, к корню души. Документальное изображает судьбу еще одного человека. Но нам ведь важна не столько чужая судьба, сколько то, что эта судьба показывает в нас самих.

По-моему убеждению, книги пишутся не "про что" - книги пишутся "для чего". Пока я работала над романом, действие которого происходит в Индии, сама испытала эффект Сиддхартхи. Автор в романе - это гессевский Сиддхартха в том смысле, что он созерцает судьбу другого человека, но в конце концов понимает, что сам же им и является. Мне хотелось, чтобы это чувство передалось и читателю.

- Как и почему возникло у вас это переключение с журналистики на литературу?
- Я думаю, в этом повинен опыт, полученный мною в лагере беженцев, но отчасти и смена страны вызвала смену жанра, смену творческого темперамента.

История длинная, если вкратце, то с конца 90-х я работала аккредитованным от одного датского журнала корреспондентом в Узбекистане. В 2001-м известная международная организация включила материалы моего журналистского расследования, о госцензуре, в материалы официального слушания в конгрессе США.

Это слушание как-то способствовало тому, чтобы через несколько месяцев в Узбекистане отменили должность государственного цензора. Но я этого не дождалась, так как моя ситуация изменилась сразу же после слушания. Кто работал журналистом в тех условиях, тот поймет. К сожалению, уже многие годы Узбекистан лидирует в Европейском и Центрально-Азиатском регионе по количеству журналистов в тюрьмах, а теперь еще и лидирует по количеству журналистов в изгнании.

В результате тех событий я оказалась в датском лагере беженцев со всеми атрибутами тюремной зоны - колючей проволокой, двухэтажными нарами, ежедневными обысками, девятизначными номерами вместо имен, полицейскими собаками по вечерам и камерами видеонаблюдения на каждом шагу.

По иронии судьбы мое первое утро там пришлось на 11 сентября того самого года - самый истеричный в Европе период, когда под влиянием взорвавшейся ксенофобии кардинально изменилась политика в отношении иностранцев.

Все, кто там тогда находился, внезапно почувствовали себя осужденными, и неизвестность стала наручниками. Это был редкий, уникальный опыт для меня как для журналиста, но через него надо было пройти еще и как человеку.

Можно сказать, те 173 дня стали запредельным опытом метафизической смерти. Там не только жизнь раскололась на "до" и "после", там и душа зачерпнулась на ту глубину, в которой омылась от плевел.

Когда я вышла оттуда, со мной были только три вещи, чтобы начать новую жизнь, - подушка и одеяло, выданные Красным Крестом, мои дневники с заметками обо всем, что там происходило, и мой новый статус - гражданин мира.

Этот опыт как-то изменил мой темперамент и повлиял на характер письма - можно сказать, снял с карусели общественной суеты и стал трамплином в литературу.

По его следам я написала свою первую книгу, "Самый темный час - перед рассветом", она вышла в 2006-м в датском издательстве Gyldendal под названием "Дневник из Сандхольма" и совсем неожиданно стала в Дании одной из самых обсуждаемых книг года.

- В чем разница между опытом эмиграции и изгнания, которое вы почувствовали на собственном опыте и опыте ваших близких?
- Наверное, в том, что это два разных агрегатных состояния. Иммиграция - часто жизнь в обе стороны. Не потеря, а приобретение. Exile - дорога в один конец.

Мадам де Сталь сказала приблизительно так: одно дело - добровольно провести свою жизнь за границей. Другое - когда мы принуждены к этому. Тогда мы не можем расстаться с мыслью, что люди, которых мы любим, могут болеть и тогда мы не сумеем их навестить или увидеть еще…

С другой стороны, отдаляясь от места, где живут на твоем языке, ты можешь преодолеть притяжение географии, данной тебе от рождения, и достичь состояния цельности, которое только и нужно, чтобы выйти в иную область, вне этносов и границ, и начать дышать не национальным, а общечеловеческим.

- Как вы считаете, что привлекло датчан в вашей книге?
- Об этом лучше спросить у датчан. Мне показалось, что их скорей ужаснуло. Мои наблюдения и выводы. То, что я сравнила лагерь для беженцев с колонией для заключенных открытого типа, в лучшем случае со следственным изолятором, да еще и советским. И то, что эта система, которую они сами считали одной из самых гуманных в мире, на самом деле производит обратный эффект - делает людей психически нездоровыми.

Никаких особенно бесчеловечных событий здесь вроде бы не происходит. Арабы и русские, албанцы и цыгане, сербы и румыны, среди которых обитает непоименованный повествователь, делящий комнату и еду (деньги, наркотики, бухло, баб) с подельником Хануманом, то ли индусом, то ли пакистанцем, загадочным и лукавым беженцем с юга, пытаются жить обычной жизнью перемещенных лиц, но письмо Иванова столь точно и убедительно, что им, прогорклым, невозможно не заразиться. "Путешествие Ханумана на Лолланд" оказывается таким плотным, что если не отметить понравившиеся мысли, метафоры или детали карандашом, то, вернувшись на пару страниц назад, отыскать их уже не сможешь. Их смыло.
Хорошие квартирыДля правительства это свидетельство было ударом под дых - газеты заговорили о реноме государства. У обычных датчан книга вызвала шок и чувство стыда за Данию. Они ведь считают, что платят свои налоги, кстати, самые высокие в мире, и для того, чтобы в этой стране со всеми обращались гуманно.

Журналисты и литературные критики писали, что "книга открывает глаза", что "это свидетельство о неизвестной нам Дании, исторический документ на многие годы вперед", что "Дания еще никогда не выглядела так ужасно, и не дай бог, если книгу переведут на другие языки", что "это должно быть обязательным чтением", что "это мощный выстрел к дебатам и повод начать расследование" и т.д. и т.п.

Первый тираж был продан за три недели, книга переиздавалась, в том числе в формате для слепых и букридеров, имеется почти во всех библиотеках страны.

Пятый год, обычно зимой, я получаю запросы от студентов, гимназистов и школьников, которые пишут по ней рефераты и проектные работы.

Не скрою, в мой адрес также поступали угрозы, единичные, но такого характера, что ими стала заниматься полиция.

В целом надо отдать должное тому, с каким достоинством большинство обычных датчан (не путайте их с политиками) посмотрели в глаза своей же проблеме.

Книге удалось передать импульс в общество, и под давлением дебатов, принявших национальный масштаб, правительство выделило 37 млн крон на улучшение условий для семей с детьми в том именно лагере. Появились общественные движения, которые работают и сейчас. И вот буквально недавно газеты писали, что и время ожидания в лагерях сократилось в три раза, так как власти уже не могут отрицать, что длительное пребывание в неизвестности делает человека психически нездоровым.

Даже если я больше ничего не напишу, то могу успокоиться тем, что у меня есть одна книга, которая в ком-то сумела разбить "замерзшее море". Иногда автор, как сеятель, бросает зерно, а прорастет оно или нет, зависит не только от силы зерна, но и от почвы, в которую оно упадет. Получается, в этом вот случае почва оказалась не самой плохой.

- Зачем датчанам нужно, чтобы со всеми в их стране обращались гуманно? В чем секрет такой всемирной отзывчивости островного, хуторского, казалось бы, государства, людям которого свойственно неравнодушие, которым извечно, казалось бы, характеризовались другие народы, ныне погрязшие в тотальной близорукости?
- Ну, это скорей вопрос демократии, которой сто пятьдесят лет. Я могу показаться идеалистом, но еще не вымерли люди, которые помнят, что права человека - это универсальная субстанция. Она существует либо для всех, либо ни для кого.

Все тоталитарные режимы начинались с того, что выделяли группу людей, которую разрешалось "мочить". И как только общество соглашалось на это, оно уже не могло гарантировать, что в следующий раз само не станет мишенью. Отдав одну душу на откуп, тут же отдаешь и свою.

С другой стороны, дело и в том, что датское общество - это общество благосостояния, или социальной защищенности, тот самый социализм с человеческим лицом, который когда-то пытались построить наши родители, но не построили. Люди здесь живут с уверенностью в завтрашнем дне, и они как-то верят, наивно верят в то, что частичку этого благосостояния могут передать и другим.

На мой взгляд, процент неравнодушных в Дании не выше, чем в других странах. Но людей, выражающих это неравнодушие всполохами гражданской активности, альтруистов, готовых брать под крыло, - таких действительно много.

Секрет, возможно, и в особом скандинавском менталитете, который весь отразился в пословице "Сильные плечи должны нести самые тяжелые бочки".

Возможно, и в том, что скандинавы немного больше других помнят о том, что мир живет как один организм. Как ты поступишь с другими, так поступят и с тобой.

- Как из вашего далека выглядит нынешняя ситуация в России?
- Из моего "далека" ситуация в России выглядит как ситуация человека в фазе надлома, у которого наступила сердечная недостаточность и история его жизни разделилась на "до" и "после".

До того, как надлом проявился, ему казалось, что все безгранично - вот у него квартира, дача, полянка, которую он постригает, поездки в Италию, футбол, вечеринки, корабли на Кубе, танки в Афганистане и полторы тысячи ракет, направленных на Францию да на Германию, просто на всякий случай.

И вот наступила сердечная недостаточность, то ли в результате алкоголизма, то ли в результате инфаркта или вирусной инфекции, - и человек теперь может немного от того, что мог позволить себе раньше.

Ему уже не нужна дача, не в радость футбол, и на спирт он глядит с отвращением - просто не может. Вся жизнь поменялась. Из того, что весь мир был как игровая площадка, остался суженный пятачок, на котором двести шагов налево с тяжелой одышкой и сто шагов направо.

Так было с Римом и Византией, так было вчера, и так будет завтра. Есть период расцвета, есть период упадка. Вопрос в том, как ты это пройдешь. Бывает, из такого надлома можно выйти в фазу плато, где ты стабилизируешься благодаря тому, что говоришь: вот это и это я могу, а вот это уже не могу - и на этом живешь, процветаешь. А бывает концовка плачевная.

Пока непонятно, то ли Россия перейдет в фазу плато, то ли ее ждут еще более суровые испытания, где предыдущие двадцать лет покажутся только цветочками, хотя цветочками они не были.

Для литературы этот период едва ли не самый сложный, если учесть, что она и без того уже растеряла свою пассионарность в войнах да в эмиграциях.

- Теперь я понимаю, что вы понимаете под узорчатостью стиля. Кто из нынешних авторов вам близок? Кто, может быть, повлиял на вас?
- Вряд ли смогу вам дать экстраординарный ответ. Мой опыт внеклассного чтения завершился в 15 лет, когда я переела классических текстов из советской школьной программы, глотая по семь томов за неделю, и мои дальнейшие отношения с книгами развивались неровно.

Иногда открываю Шестова и Кьеркегора, иногда Достоевского, Платонова, Бродского, иногда Сартра, Камю и Кафку, иногда Набокова и Туве Янссон. Уникальных писателей много, но я как-то совпадаю дыханием с Гессе и Шопенгауэром, которых люблю перечитывать особенно в дни сомнений, - они созвучны моим представлениям о том, каков человек сам по себе.

С большим интересом слежу за вашим, Дима, журналом и журналом Александра Иванченко - это пример того, когда слово становится концом той веревочки, потянув за которую разматываешь клубки сознания. Мне кажется, это надо издать отдельными книгами.

И есть одна небольшая вещица, что с детства вызывает прилив творческих сил. У Ларса фон Триера источником вдохновения ко всем его фильмам является прочитанная в детстве сказка "Золотое сердце". А у меня это "Маленький принц". "…Ты не здешний… Что ты здесь ищешь?.." - "Людей ищу…" Вот это вызывает дрожь в позвоночнике, каждый раз активирует ген, пробуждает какую-то память, из прошлых ли, будущих жизней, проявляя чье-то дыхание на подмерзшем стекле сознания.

Словом, есть книги, которые стали друзьями, но в целом нет автора, который бы на меня повлиял так, что захотелось бы встать и повесить портрет над кроватью, во всяком случае явно, осознанно.

Я сама сторонюсь влияния. Мне кажется, ценное в авторе не то, что его сближает с другими, а то, что в нем родилось своего, живого и личного. Темперамент, голос и пульс. Я люблю создавать историю так, как бог положит на душу. Мне нравится замешивать книги на собственной крови.

- Как устроена датская литература?
- Вы имеете в виду то, что лежит в корнях и находится в кроне? В корнях у нее, вы знаете, три фигуры - Серен Кьеркегор, Ганс Христиан Андерсен и Карен Бликсен. А в кроне, как и везде, несколько тысяч членов союза писателей, большинство из которых поражают неутомимостью в описании ежедневной рутины, часто мало понятной за пределами их языка и находящей отклик у друзей в "Фейсбуке" и "Твиттере".

Как ни странно, но корни отличия современной датской прозы, скажем, от голландской или новозеландской ведут на Восток. Она устроена как японское хайку или танка в том смысле, что многие годы культивировала минимализм.

Читаешь роман, а там все главы как клипы. Придаточных предложений нет. Это похоже на черно-белое фото, где надо угадывать цвет. Или на книжку-раскраску, где сюжет и фигуры намечены точками и читатель должен сам провести линию от пункта до пункта, чтобы вычертить контур, замысел автора.

Этот стиль экономии букв стоит в оппозиции к недержанию речи, которым болеет мир. Сегодня люди и вправду используют чересчур много слов, чтобы сказать о малом.

С другой стороны, прием отсечения лишнего выражается не только в скупости слов, но, бывает, и в отсутствии смыслов. Часто читатель должен сам догадаться, что же автор имел в виду.

Типичный датский писатель редко исследует макрокосм, скорей микрокосм. Любование своим пупком или шпорой на пятке автора вполне может стать темой мини-романа. Такая проза не кричит роженицей и не впивается энцефалитным клещом, доводя до паралича нервов. Проблемы, которые она поднимает, часто столь незначительны, что ее влияние на чье-то сознание или на мир вообще близко к минусу бесконечности. Датская проза больше похожа на асаны объевшихся счастьем. Но кому-то нужно именно это.

Правда, в последние годы минимализм отходит, уже не является ведущей тенденцией. Скепсис в отношении толстых романов прошел. Опять возвращаются к социальным и нравственным темам, которые требуют крупных форм. Опять склоняются к психологическому реализму.

Причем ищут жанровый микст. Люди уже не хотят читать голый вымысел, у него нет того нерва, который есть у историй, испытанных жизнью. У них есть потребность в искусстве, и они тянутся к книгам, где факты одеты в оправу. Датчане называют это рациональной эстетикой.

И еще здесь ценят книги об обществе. Датский издатель, пожалуй, один из немногих, кто в этом плане хранит сознание мессии. Он понимает, что литература участвует в умственном и нравственном развитии общества или его разрушении, ибо человек становится тем, что читает.

Поэтому печатают книги не только из тех, что, точно хот-доги, приносят быструю прибыль, но и такие, что важны для общества и культуры вообще.

Авторы, кто выше коммерции, здесь тоже имеют нишу. Их готовы поддерживать фонды культуры. Возможно, поэтому датский язык не исчез и датские авторы не переходят на английский язык.

- Теперь понятен выбранный вами жанровый ракурс, зависающий между кружевами и журналистикой. Каково это - быть датским писателем, Дина?
- Спасибо за доверие, Дима, и, пожалуйста, поймите правильно - я же не выбрала этот жанровый ракурс из-за того, что кто-то стал проявлять к нему интерес. Я пишу своим естеством, и то, что этот способ письма не вызвал раздражения у моих датских читателей, - это скорее сюрприз. О нем я узнала постфактум. Но если реакция была бы другой, я бы не стала меняться. Почерк, как и дыхание, не изменишь в угоду условностям.

Не всегда идентичность определяется местом жительства. Люди моего поколения, то есть фазы надлома, сначала жили в СССР, потом в Узбекистане или России, дальше в Дании или Германии и не знают, где будут завтра, может быть, и на Луне. Мы все осколки разбитого зеркала, что разлетелись по свету не по своей вине.

Мои тексты космополитичны по духу, это как-то соответствует моему мироощущению, но только в сокровищнице русского языка я чувствую себя по-настоящему дома. Язык и есть моя идентичность. Я живу в своем языке, все остальное - место прописки.

- Вы смотрите российское телевидение? Узнаете в нем Данию? Как вам со стороны наша подача международных новостей?
- Пытаюсь смотреть, может быть, раз в три месяца, хотелось бы чаще, но общий звуковой фон многих российских телепрограмм, к сожалению, настолько истерично-скандальный, что нельзя не выключить на пятой минуте.

Данию, да, узнаю, но не без улыбки. Велосипеды, Христиания - два ведущих клише, которые умирают с трудом. Это как представлять Россию матрешками да медведями.

Кстати, буквально на днях в новостях на Первом канале передавали репортаж об ужесточении в Дании таможенных правил. Из всех датских парламентариев, что могли бы дать комментарий, журналист почему-то выбрал политика крайне правого толка, известного откровенной расистской риторикой. В Дании этот политик считается нерукопожатным, но вот на Первом канале он снискал себе минуту славы. Я смотрела и думала, что это такое - недоработка съемочной группы или все-таки политика самого канала?

О бедствиях, случившихся в Дании, мы, как правило, узнаем от знакомых, живущих в Москве. Люди начинают звонить, беспокоятся, так как у вас в новостях показали, что в Копенгагене наводнение века, вселенский потоп. А всего-то случилось, что в одной из коммун во время дождя переполнило канализацию и под мостом на пару часов скопилась вода. Наводнений, кстати, здесь не бывает по причине отсутствия рек. Или несколько лет уже наблюдаем, по новостям, как в Европе день ото дня все обваливается и обваливается курс евро.

Глядя на это, невольно вспоминаешь старые дни, когда зарубежные новости должны были выглядеть так, чтобы зритель-читатель не думал, что там хорошо, где его нет.

Вопросы задавал Дмитрий Бавильский

Сайт Дины Яфасовой -
www.dina-yafasova.com/rumain

Источник - Частный корреспондент
Постоянный адрес статьи - https://centrasia.org/newsA.php?st=1315803900


Новости Казахстана










 Перейти на версию с фреймами
  © CentrAsiaВверх