"САРАЦИНЫ" ГЛАЗАМИ "КРЕСТОНОСЦЕВ"
Симпатии к исламу в Европе имеют столь же длинную историю, как и исламофобия

Книга итальянского историка Франко Кардини (отечественному читателю он знаком по работе "Истоки средневекового рыцарства") "Европа и ислам: история непонимания" посвящена столь обсуждаемой ныне теме отношений мусульманского мира с европейской цивилизацией. Труд Кардини охватывает преимущественно средневековье и начало нового времени, более близкие к нам времена рассмотрены лишь вскользь. В книге в равной мере уделено большое внимание как сфере политики и международных отношений (войны, мирные договора, союзы), так и культурным контактам и эволюции представлений европейцев-христиан об исламе и мусульманах. Из представленного материала становится ясно, что исламофобия в Европе тех далеких лет весьма сильно отличается от той, которая распространена в наши дни, а порой имеет даже диаметрально противоположные основания. Для начала вкратце рассмотрим основные обвинения, которые предъявлялись мусульманам.

Во-первых, в средневековье, особенно в раннее, многие европейцы считали ислам разновидностью язычества и приписывали им самые неправдоподобные вещи. Например, считали, что они называют пророка Мухаммеда своим богом, что они, кроме того, чтят различных языческих богов, носивших фантастические или позаимствованные из демонической и псевдо-библейской ономастики имена (с.111-112). Приписывался мусульманам и откровенный сатанизм. Сарацины представлялись слугами дьявола, и если сарацин погибает в сражении, то за его душой приходят демоны (с.111-112). Более образованные люди, прежде всего, представители клира, конечно, не верили в такие вещи, они не смешивали мусульман с язычниками и признавали авраамический и монотеистический характер ислама (с.110). Уже в 1120 году Вильгельм Малмсберийский уверенно заявлял: "…сарацины и турки почитают Богом Творца, считая Магомета не Богом, а Его пророком" (с.119). Но при этом они, как Фома Аквинский, считали ислам искажением истины (с.122). Понятно, что для подавляющего большинства современных европейских критиков ислама и первое обвинение (мусульмане = язычники), и второе (ислам это искажение истины) лишены какого-либо значения, если не считать христианских ультраконсерваторов, которые весьма немногочисленны. В глазах же европейских неоязычников, которые представляют собой столь же маргинальный феномен, ислам, напротив, является крайним проявлением авраамического монотеизма, или "религией пустыни", как его называет Гийом Фай.

Во-вторых, средневековым европейцам, среди которых культивировались аскетические настроения, ислам представлялся религией, основанной на сексуальной вседозволенности (с.122). Впрочем, уже в античной традиции "Arabes" изображались женоподобными и развращенными (с.109). Позже в Европе стали считать, что вера сарацин приписывает им всякого рода "излишества", и причина этого заключается в порочности природы ее основателя. Как писал Фома Аквинский, Мухаммед привлекал людей в свою религию именно разнузданными плотскими утехами (с.122). В эпоху Возрождения Петрарка посвятит этой теме целую страницу, наполненную негодованием, в своем трактате "Об уединенной жизни", ссылаясь при этом на мнение Катулла и Горация об арабах (с.149). Кроме того, как это не удивительно, последним даже приписывался своего рода феминизм, и в поэмах Ариосто и Тассо среди всадников-сарацин появляются амазонки (с.111).

Думаю, что будет излишним говорить, насколько эти гротескные представления отличаются от тех, которые распространены в нашу эпоху: жителям нынешней Европы, где бал правят женская эмансипация и гедонизм, ислам напротив, видится "сексуально-репрессивной" и "женоненавистнической" религией, мешающей людям "жить полной жизнью". Современникам же Фомы Аквинского не пришло бы в голову осуждать мусульман за хиджаб: наряд тогдашней француженки или итальянки по уровню "закрытости" не особенно сильно отличался от того, что носили женщины на другом берегу Средиземного моря, а на диспутах в европейских университетах всерьез обсуждался вопрос, имеет ли женщину душу. Вспомним также, что еще в первой половине XX в. в русских деревнях для женщины немыслимо было выйти на улицу без головного убора.

В-третьих, и это тоже кому-то может показаться парадоксальным, арабы-мусульмане в средневековой Европе считались "философами" и носителями вольнодумства, и вся мусульманская культура рассматривалась как проникнутая духом скептицизма и неверия (с.143). Это во многом было связано с тем, что блистательная культура мусульманской Испании была весьма притягательна для современников – христиан, и еще в IX в. Альваро Кордовский сетовал, что христианские ученые тратят время на имитацию арабских букв, а не на изучение Библии и сочинений Отцов Церкви (с.47). Большое значение для развития философии и науки на Западе сыграло знакомство с трудами арабских ученых и мыслителей. Необычайно важными для Европы стали переводы сочинения ал-Кинди "Книга о разуме" и комментариев ал-Фараби. Но еще более важную роль сыграли переводы трудов Ибн Сины (для европейцев Авиценны). Его прославленный медицинский труд "Канон" в XVI - XVII вв. неоднократно переиздавался и широко использовался в европейских университетах. Были также переведены на латынь и философские трактаты Авиценны, без которых немыслима университетская жизнь в Европе XIII-XIV вв. Были переведены труда ал-Хорезми по алгебре, работы по астрологии и астрономии, например, известное Данте сочинение Абу л-Аббаса ал-Фаргани (Альфрагануса) "Книга о собирании знания о звездах". Развитию математики способствовало введение цифр, которые арабы называли "индийскими", а европейцы – "арабскими", огромную роль сыграло введение нуля. Через арабов европейцы смогли познакомиться и с наследием античности, прежде всего, с работами Аристотеля (с. 124-126).

Как показывает Ф. Кардини, благодаря влиянию арабов в Европе усилился интерес к магии, угасший после крушения античной цивилизации. И если появление на континенте арабских сочинений по магии для одних послужило лишним доводом в пользу тезиса о дьявольском происхождении ислама, то у других, напротив, эти тексты вызвали симпатию к мусульманам как к волшебникам и чародеям. Развитию европейской астрологии способствовало знакомство с трудами ал-Кинди, Абу Ма’шара, ал-Бируни и других, а алхимию нельзя представить без работ Джабира ибн Хаййана, известного на Западе как Гебер (с.139-140). Все это способствовало появлению образа мусульманина – то ли мага, то ли вольнодумца. Ф. Кардини замечает, что "это заблуждение противоположно по знаку, но удивительным образом "симметрично" распространенному сегодня взгляду на нее (т.е. на мусульманскую культуру – примеч. пер.) как на идеологизированную и пропитанную духом фанатизма" (с. 143). Подобный поворот историк объясняет частичным "исчезновением" исламского присутствия в европейской культуре XVIII-XX вв. и ее секуляризацией. Впрочем, следы начала подобного поворота появляются уже в эпоху Возрождения у Франческо Петрарки (с.150). Позже Вольтер создаст образ Мухаммеда-фанатика. В конце XIX в. и вовсе распространилось мнение, что ислам должен неминуемо исчезнуть под напором "прогресса и разума" (с.249). Примерно также уже в XX в. Никита Хрущев обещал показать последнего попа по телевизору. Однако реальность оказалась совсем другой, чем считалось в обоих случаях.

Последнее обвинение в адрес ислама, как на которое указывает в своей книге Ф. Кардини, относится к представлению о нем, как о религии насилия и войны (с.150). Это, пожалуй, единственное из обвинений, которое в неизменности сохранилось со времен средневековья до нашей эпохи. И как ни странно, данное обвинение выдвигалось прежде всего теми, кто одновременно громогласно призывал к организации крестовых походов и даже видел в них "деяние во имя мира" (с.146) (примерно также, как нынче военные акции часто именуются "миротворческими", и "контртеррористическими операциями"). И в то же время точку зрения об особой агрессивности ислама никогда не разделяли мирно настроенные религиозные деятели и ученые, среди них Франциск Ассизский, считавший ислам частью промысла Божьего и, таким образом, входившим в замысел Откровения (с.133-135), Раймонд Луллий (1232-1316), высоко ценивший поэтическую красоту Корана (с.136-137), и Роджер Бэкон, по мнению которого крестовые походы приводят лишь к напрасному кровопролитию (с.135-136). Позже Эразм Роттердамский поместил любую войну, в том числе и войну против мусульман, в разряд "глупости". Он указывал на то, что христиане называют турок "врагами Христа", а при этом сами убивают друг друга и ведут себя ничуть не лучше этих самых турок (с.200).

Интересным представляется и сообщение Ф. Кардини о том, что в средневековой Европе была распространена вера в некие мусульманские заговоры. При этом каждый раз соучастниками мусульман в их стремлении погубить христианский мир оказывались нищие, прокаженные и евреи. Например, как пишет Ф. Кардини, в 1321 году на юге Франции был "разоблачен" заговор с целью распространения проказы при помощи таинственных порошков, которыми его участники будто бы планировали отравить колодцы и прочие источники воды. В качестве организаторов заговора выявили управителей нескольких лепрозориев, поддерживаемых евреями, но стояли за ними вавилонский султан и король Гранады (позже к ним прибавили королей Туниса и даже Иерусалима, "Азорского королевства", а также других вымышленных мусульманских правителей). В обмен на большое количество золота прокаженные согласились предать свою веру. Когда христианский мир в результате распространения проказы утратил обороноспособность, сарацины бы напали и захватили его. В качестве "неоспоримых доказательств" существования заговора нашлись даже "компрометирующие документы" (с.144).

Впрочем, как показывает в своей книге Ф.Кардини, отношение европейцев-христиан к мусульманскому миру не сводилось к "образу врага". Среди жителей Европы и тогда, как и сейчас, находились люди, которые с симпатией и интересом относились к мусульманам, и исламофилия столь же стара, как исламофобия. В средневековых рыцарских романах сарацины, хотя и оказываются противниками героев, но при этом нередко подчеркивается их благородство и великодушие. Неизвестный итало-норманнский рыцарь, автор хроники "Деяния франков" (начало XII в.), указывая на воинскую доблесть турок, даже выдвинул версию, что они, так же как франки и римляне, имеют своими предками древних троянцев (впрочем, подобные фантастические версии о происхождении разных народов появились не только в средневековье. Например, историки Третьего рейха считали казаков потомками готов). Таким образом, турки противопоставлялись вероломным, трусливым и продажным византийцам (с.196).

Кроме того, Ф. Кардини называет два выдающихся имени: Фридрих II Гогенштауфен и Альфонс Кастильский. Первый вообще является фигурой окруженной ореолом мистики, он вошел в немецкую национальную мифологию и всегда почитался немецкими националистами. Зато его враги-гвельфы – сторонники власти папы – называли его "эмиром" и "крещеным султаном". Фридрих II был с ранних лет знаком с мусульманской культурой и владел арабским языком. Арабские источники свидетельствуют, что во время посещения Иерусалима император высказывал восхищение исламом и его обычаями и при этом не скрывал неприязни по отношению к Риму. При своем дворе Фридрих II оказывал покровительство ученым. Занимающимся переводами с арабского языка, в том числе и переводами работ Аристотеля (с.128-132).

Короля Кастилии и Леона Альфонса Х, прозванного Альфонсом Мудрым, роднила с Фридрихом страсть к арабской культуре, и он также покровительствовал переводчикам с арабского. Кроме того, он с уважением относился к мусульманам, жившим на землях, отвоеванных в ходе реконкисты, чего не скажешь о его преемниках (с.132-133).

Православные зачастую симпатизировали мусульманам, потому что видели в них меньшее зло, по сравнению с католиками. Перед самым падением Константинополя, когда византийские правители надеялись на помощь запада и пошли на заключение унии с католической церковью, городские низы и монахи открыто заявляли, что "османский тюрбан" лучше папской тиары", потому что мусульмане предоставили бы православным статус диммий (то есть немусульман, сохранивших право на исповедание своей веры), а уния с католической церковью означала бы утрату самостоятельности (с.160-174).

Уже в новое время в Европе получил распространение т.н. "экзотизм" - увлечение внешними сторонами культур "цветных" народов, в том числе и мусульманских. И в то время как деятели Просвещения и последующие либералы с упоением изображали Османскую Порту царством насилия и деспотизма (впрочем, и о России мнения европейцев были не лучшего мнения, вспомнить хотя бы знаменитую книгу маркиза де Кюстина) и предрекали ее скорый конец, одновременно в Старом Свете множились дворцы в "турецком", "мавританском" и "монгольском" стилях, а Жерар де Нерваль, странствовавший по мусульманским странам, написал восторженное "Путешествие на Восток", повлиявшее на Теофиля Готье, Гюстава Флобера, Виктора Гюго и художников-ориенталистов. Впрочем, Восток у поклонников "экзотизма" чаще всего оказывался псевдо-Востоком, весьма далеким от реальности и служившим прибежищем от неудовлетворяющей современности (с.268, 271). Это примерно также, как "Индия духа" Рерихов с ее "махатмами" имеет мало чего общего с реальной исторической Индией.

Касается Ф. Кардини в своей книге и темы обращения европейцев в ислам, что весьма актуально для нашего времени, если учесть то, что как признает отечественный исламовед Алексей Малашенко, количество новообращенных мусульман в Европе уже исчисляется сотнями тысяч. Впрочем, как показывает автор книги, это явление далеко не новое: "стать турком" (т.е. принять ислам) было "в XVI-XVIII веках одной из констант истории Европы и Средиземноморья" (с.207). Ф. Кардини называет такие причины, побуждавшие к подобному шагу: "Бедняки, угнетенные и бессильные, лишенные средств и возможностей, скованные жестокой политической и институциональной структурой христианского общества, смотрели на мусульманский мир с надеждой и завистью: там, даже родившись в семье калабрийского рыбака или албанского горца, можно было стать монархом или адмиралом. Некоторые – обделенные при наследовании еретики, затаившие злобу неудачники, мечтали, - даже надеялись, что мусульмане одержат верх над их неблагодарным и несправедливым христианским отечеством. В Европе каждый, кто проявлял излишнее свободомыслие в вопросах религии, оказывался на костре. С другой стороны, жестокие турки […] позволяли сколько угодно молиться Богу Авраама в обмен на подчинение и небольшой налог. Мусульманин, взятый в плен мальтийскими или сан-стефанскими рыцарями во время набегов христианских корсаров на берега мусульманских стран, оказывался на галерах или томился в казематах в Ливорно или в Тулоне. Христианин, захваченный во время морского сражения – если он был молод и хорош собой, или предприимчив, или имел счастье попасть к благожелательному и влиятельному хозяину, - мог быстро подняться по социальной лестнице, занять государственную должность или даже стать приближенным султана" (с.223). При этом Ф. Кардини отмечает практически полное отсутствие "движения в обратную сторону": "Было очень мало "вероотступников", перешедших из ислама в христианство; причиной могло быть то, что мусульмане оказывались более тверды в своих убеждениях, или то, что на пленных не сильно давили с целью обращения. Последнее влекло за собой прямую невыгоду: раба, ставшего христианином, следовало освободить. То, что немногие случаи обращения приветствовались как великие события, говорит о том, как редко это бывало" (с.227).

Подводя тог, хочется сказать, что сильными сторонами работы Кардини является объективность, беспристрастность, полное отсутствие алармизма и полнота охвата, чего не скажешь о многих книгах-однодневках (вроде небезызвестных "шедевров" Фаллачи или Чудиновой), призванных напугать современного европейского обывателя вытащенной из нафталина "сарацинской угрозой". Темп более что мусульманские общины в странах Старого Света это объективная реальность, даже если это кому-то очень не нравится.

Андрей Игнатьев