В поисках социального согласия в Афганистане

Сегодняшний Афганистан можно назвать государством, идущим по тернистому пути национального строительства (nation building), который полон различных вызовов, способных с легкостью перечеркнуть светлое будущее этой горной страны. Именно такие мысли приходят в голову после долгого времени, проведенного в Афганистане.

Если верить репортажам СМИ с места событий, то создается впечатление, что страна движется вперед медленно, но уверенно. Все больше провинций и городов переходит под контроль местной – афганской – власти. В данном контексте можно вспомнить ту грандиозную миссию под названием "демократия для Афганистана, план Маршала для Афганистана, победа в Афганистане"[1], о начале которой в конце 2001 г. с энтузиазмом объявил президентом Дж. Буш младший. Это случилось после первых военных успехов в борьбе с Талибаном. С тех пор прошло десять лет. Сегодняшние результаты той большой миссии в конфликтом раздираемом Афганистане выглядят достаточно печально.Правда заключается в том, что все эти громкие лозунги о демократии, экономическом возрождении и победе применительно к современным афганским условиям должны использоваться очень аккуратно. Установлению мира в стране, которая воюет уже больше тридцати лет, может помочь более глубокое понимание афганского общества и его социального, культурного и политического поведения.

В данной статье основное внимание будет уделено внутренним факторам, которые являются причиной конфронтации между различными местными группами. Ее цель заключается в анализе трудностей, связанных с достижением социального согласия и попытками эффективного национального строительства. В заключительной части эссе рассматривается политика центрального руководства Афганистана, и представлены возможные решения проблемы социального единства.

Социально-политическая ориентация Афганистана

Этнические племена, населяющие Афганистан, всю свою историю боролись за выживание. Это было обусловлено не только географическими условиями, но и ситуацией на военно-политическом поле страны. В Афганистане живут люди, которые привыкли к войне и созданию прагматичных межплеменных коалиций[2]. В данном контексте можно говорить о семи основных местных энтических группах: пуштунах, туркменах, таджиках, узбеках, аймаках, белуджи и хазарах. Есть еще мелкие племена, но их влияние крайне ограничено.

Говоря о политической системе современного Афганистана, следует заметить, что он является унитарной исламской республикой с президентской формой правления[3]. Такая политическая модель действует в соответствии с Конституцией страны, принятой в 2004 г. По сути она начала функционировать с момента подписания в 2001 г. Боннского соглашения. Данный процесс был инициирован американской Администрацией и некоторыми другими международными субъектами. Главной его чертой было то, что к созданию конституционной структуры и формированию первого послевоенного правительства была допущена только победившая сторона. Победителями в данном случае были представители Северного Альянса и афганские активисты в изгнании. О Талибане речь вообще не шла. Классический подход к переговорам требует того, чтобы в них участвовали все стороны конфликта. Однако в Афганистане после подписания Боннского соглашения все было иначе.

С другой стороны, после двадцатилетнего периода войны стартовал процесс установления демократического порядка, который показал, что потенциальный конфликт между различными местными группами угрожает формированию политического общества, необходимого для традиционной демократической консолидации.

Современная политическая система

Как было сказано выше, современная политическая система Афганистана представляет собой президентскую демократию. Глава государства избирается на всеобщих свободных выборах на пять лет[4] и может оставаться на своем посту только две каденции. При этом президент обладает широкими полномочиями. Он имеет право назначать министров, судей Верховного Суда, руководителей провинций и районов, и даже глав региональных служб безопасности.

Президентское влияние на законодательный орган также довольно велико. Парламент (Национальная ассамблея) Афганистана состоит из двух палат: верхняя называется Meshrano Jirga (Палатой старейшин), а нижняя – Walesi Jirga (Народной палатой)[5]. Треть членов Палаты старейшин численностью 102 человека назначается президентом на пять лет[6], остальные – региональными советами. Только Народная палата избирается путем прямых всеобщих выборов. Все законодательные инициативы должны быть утверждены обеими палатами Национальной ассамблеи[7]. Поэтому назначаемые главой государства представители Палаты старейшин являются важным рычагом президентского воздействия на процесс принятия ключевых политических решений.

Примечательно, что Северный Альянс такую модель политического устройства страны не поддержал. Отдельные этнические группы хотели иметь "сильного" премьер-министра. За основу в данном случае можно было бы взять принцип разделения политического влияния в современном социально диверсифицированном Ираке. Больше того, региональные и районные советы были лишены права самостоятельно избирать своих руководителей[8]: оно было отдано центральной власти, и такое положение дел вызывает определенные вопросы. Иными словами, назначаемые президентом руководители могут быть далеки от тех общин, интересы которых они должны представлять. Важная роль в такой ситуации принадлежит политическим партиям, которые создают основу для появления репрезентативных лидеров. Однако в Афганистане партийная система сегодня практически отсутствует.

Короче говоря, у нынешней политической модели страны немало серьезных недостатков. Прежде всего это отсутствие должного контроля исполнительной власти со стороны парламента. Вместо этого мы наблюдаем безграничное президентское влияние в области законодательных инициатив. С другой стороны, региональные и районные интересы представлены не так эффективно, как это могло бы быть в случае наличия у местных советов права самостоятельно избирать своих руководителей. Последний момент особенно важен с учетом того, что афганским племенам исторически свойственно чувство свободы и самостоятельности. Таким образом, современную политическую систему Афганистана можно считать очередным социально-политическим экспериментом, которых в истории страны в XX в. было по крайней мере два.

Наследие колониализма

Афганский колониализм отличается от своих проявлений в других странах Ближнего Востока. Причина этому проста. Афганистан никогда не был полностью оккупирован внешней силой. Отдельные аналитики заметят, что крупнейшие города страны и ее важнейшие торговые пути постоянно контролировались различными империями[9]. Однако население Афганистана в большинстве своем всегда жило само по себе. Ярчайшим примером такого положения дел являются англо-афганские войны XIX в. В свою очередь появление линии Дуранда, отделившей лояльные Британии пуштунские племена от спонтанно объединившихся воинственных "крестьян", доказывает всю сложность обеспечения социальной поддержки колониальной политики со стороны простых афганцев[10].

В результате третьей англо-афганской войны 1919 г. Британия утратила контроль над процессом принятия политических решений в Кабуле. Новый король страны Амманула хан (Ammanulah Khan) затеял радикальный социальный эксперимент, целью которого было создание в Афганистане современного светского общества западного образца. Однако большинство оппозиционных групп расценили данный шаг как очередную попытку навязывания населению британской политической воли[11] и объединили свои усилия под флагом борьбы за традиционные исламские ценности. Началась гражданская война, и "радикальный правитель" был смещен со своего поста.

Нечто подобное случилось в Афганистане и в 1978 г., когда власть в Кабуле захватила коммунистическая партия. И вновь защита традиционного ислама сыграла ключевую роль в социальной мобилизации: племена восстали против коллективизации и создания светского общества. Колониальная агрессия в лице внешней силы (в данном случае Советского Союза) в очередной раз привела к кровопролитной войне афганцев с оккупантами, которая постепенно переросла в международный jihad (джихад).

Короче говоря, два социальных эксперимента в Афганистане в течении XX в. показали, что насильственные попытки изменить традиционные устои жизни афганского общества заканчиваются неудачей. Поэтому успех сегодняшней международной миссии напрямую зависит от готовности ее участников принять во внимание в процессе урегулирования интересы и культурно-религиозные основы существования различных афганских племен.

Эволюция религии и права

Во время борьбы с советской оккупацией радикальные религиозные нормы получили в Афганистане свое самое широкое распространение. Фактически, объявление джихада и его претворение в жизнь стали основой религиозной радикализации страны. Исключительное влияние на данный процесс оказала доктрина радикального Салафизма, которая сформировалась в Саудовской Аравии – исламской стране, сыгравшей важнейшую роль в афганском джихаде[12]. Последующее сотрудничество между Аль-Каидой и талибским режимом можно считать последствием вышеупомянутой радикализации.
Влияние религиозных лидеров все еще очень велико в современном Афганистане. Оно обусловлено способностью мулл управлять общественным мнением при помощи призывов к религиозному протекционизму и примеров неуважения к исламским традициям со стороны чужеземцев. Автор данных строк мог в полной мере убедиться в этом в апреле 2011 г., когда сообщение о сожженном Коране вызвало бурю протестов в целом ряде афганских провинций.

У воинствующих племен свой подход к религии. Есть одна важная черта, которая отличает Афганистан от многих других мусульманских стран. Это разница между законом Шариата и этническим кодексом чести Pashtunwalie (Пуштунвали). Пуштунвали является этическим кодексом поведения пуштунских племен, но соблюдается и в других афганских провинция. В его основе лежат три принципа: честь (nang), гостеприимность (melmastya) и месть (badal). Глубокое понимание чести и мести (по принципу "око за око") присуще всем афганцам[13]. Эти две этические нормы связаны с исторической традицией объединения афганцев перед лицом внешней агрессии, которая рассматривается ими как личное оскорбление и попытка ограничить племенную свободу.

Талибский режим, родиной которого считается южная пуштунская провинция Кандагар, придавал кодексу Пуштунвали особое значение. Больше того, талибы объединили его с нормами Шариата. Прямые интерпретации Корана и стремление к чисто исламскому социальному поведению являются отличительной чертой исламских фундаменталистских движений. Однако взгляды талибов были настолько радикальными, что их стали называть "сумасшедшими фундаменталистами"[14] (прежде всего из-за отрицания роли женщины в обществе, публичных казней за нарушение исламских норм и наказаний за бритье бороды).

Другой отличительной чертой Талибана было то, что он прежде всего старался завоевать доверие нижних слоев общества. Делали это талибы, обеспечивая безопасность местного населения и упорядочивая его жизнь в соответствии с положениями Шариата в условиях анархии гражданской войны. Такое поведение, когда основное внимание уделяется потребностям простых людей, отличается от того, как себя ведет нынешнее руководство страны. Поэтому жители некоторых восточных и южных провинций Афганистана, например, предпочитают решать свои споры в судах, которые возглавляют религиозные лидеры или полевые командиры[15]. Это говорит о том, что традиционное право и религиозные нормы имеют глубокие социальные корни. С другой стороны, наличие неофициальных племенных судов означает, что спустя десятилетие административного развития новая центральная афганская власть все еще недостаточно эффективна.

Как достичь социального согласия?

Многие причины сегодняшнего кризиса в Афганистане становятся очевидными, если посмотреть на них сквозь призму этнической и племенной раздробленности афганского общества. Религиозная радикализация, растущее влияние религиозных лидеров, обращение простых людей за помощью в решении каждодневных проблем к лидерам племен или полевым командирам – все это свидетельствует о том, что центральное руководство страны не способно полностью контролировать ее разрозненное население. Честно говоря, стабильность и достижения поддерживаемого международным сообществом национального развития присутствуют далеко не во всех регионах Афганистана. Племенная раздробленность есть та разделительная черта, которая стоит на пути объединения и поступательного движения вперед нынешней политической системы страны[16]. Таким образом, ключевой причиной продолжающегося в ней конфликта является отсутствие социально согласия среди местных племенных групп.
Это в свою очередь связано с тем, что в Афганистане исторически не предпринимались серьезные попытки полномасштабного национального строительства. Что-то похожее происходило во времена конституционной монархии с начала 1930-ых по начало 1970-ых. Однако затем опять началась война. Отсутствие социального согласия в афганском обществе может быть связано с тремя моментами. Прежде всего с тем, что у афганцев отсутствует традиционная психологическая национальная самоидентификация. Как верно заметил Стефан Таннер (Stephen Tanner): " (…) Афганец это просто тот, кто приезжает из Афганистана. Сегодня этот термин включает в себя пуштунов, тюрков, монголоидных хазар, рыжеволосых нуристани, коричневокожих брахуи и многие другие группы"[17]. Во-вторых, сохранению афганской этнической раздробленности исторически способствовала сложная география страны. Третий момент связан с глубинным чувством свободы и независимости афганских племен. Поэтому любые попытки соседних групп или внешних сил покуситься на нее всегда воспринимались афганцами как личное оскорбление, требующее немедленного отмщения. В таких условиях о каких-либо практических решениях проблемы долгосрочного политического единства и продуктивного национального строительства говорить не приходится.

Сегодняшний социально-политический эксперимент в Афганистане может быть успешным, но с условием, что будет принято несколько ключевых решений. Во-первых, культурные нормы и традиционное право должны стать частью процесса национального строительства, чего не делали коммунисты в 70-ые. Во-вторых, на первом месте должны стоять интересы нижних слоев общества. В этой связи целесообразно, чтобы региональные проблемы решали районные советы, выборы которых обязана организовать центральная власть. Это стимулирует политическую активность местных групп, которые не будут чувствовать себя оскорбленными из-за того, что важнейшие решения принимаются без их участия.

Еще одним фактором успеха являются политические перемены в рамках конституционного процесса. В истории Афганистана не было мирных политических изменений. Вторая каденция Х. Карзая заканчивается в 2014 г., и афганцы уже сейчас должны думать о том, как избежать войны после его ухода. Свою позитивную роль в данном случае могли бы сыграть политические партии, которые с их региональными, социальными и объединительными идеями стали бы гарантом мирного развития политической системы. Процесс конечно будет долгосрочным, но главное, чтобы перед очередными выборами были соблюдены региональные интересы и присутствовала твердая политическая воля.

С учетом того, что международное сообщество устанавливает временные рамки своего пребывания в Афганистане, его стратегический успех будет во многом зависеть от способности национального руководства добиться социального согласия среди разрозненных афганских племен. Если эти попытки будут безрезультатными, нет никакой гарантии того, что в небе над Кандагаром и Кабулом вновь не появятся иностранные военные самолеты.

Список литературы:

1. David E. Sanger, The Inheritance. A New President Confronts the World, Black Swan, Great Britain (2009).

2. Tanner S., Afghanistan: A Military History of Afghanistan from Alexander The Great to the War Against the Taliban, Da Capo Press, Philadelphia 2009.

3. The Constitution of Afghanistan, obtained at: http://www.cmi.no/afghanistan/background/docs/DraftConstitution.pdf, (2011 10 23).

4. The Insurgency in Afghanistan‘s Heartland, International Crisis Group, Asia Report No 207, June 2011.

5. Katzman K., "Afghanistan: Politics, Elections and Government Performance", CRS Report for Congress, March 2011.

6.Guest K., "Dynamic Interplay Between Religion and Armed Conflicts in Afghanistan", http://www.icrc.org/eng/assets/files/review/2010/irrc-880-guest.pdf, (2011 10 23).

7.Barfield T., "Afghanistan‘s Ethnic Puzzle", Foreign Affairs, September/October 2011, volume 90, p. 54-65.

8. Denoeux G., "The Forgotten Swamp: Navigating Political Islam", Middle East Policy, vol. IX, No. 2, June 2002.

__________________________________

[1]David E. Sanger, The Inheritance. A New President Confronts the World, Black Swan, Great Britain (2009), p. 450.

[2]Guest K., "Dynamic Interplay Between Religion and Armed Conflicts in Afghanistan", http://www.icrc.org/eng/assets/files/review/2010/irrc-880-guest.pdf, (2011 10 23).

[3] The Constitution of Afghanistan, Articles 1,2, 60, obtained at: http://www.cmi.no/afghanistan/background/docs/DraftConstitution.pdf, (2011 10 23).

[4] The Constitution of Afghanistan, Article 62, (see note 2).

[5] The Constitution of Afghanistan, Article 82.

[6]Katzman K., „Afghanistan: Politics, Elections and Government Performance", CRS Report for Congress, March 2011, p. 5.

[7] The Constitution of Afghanistan, Article 93.

[8] Katzman K., „Afghanistan: Politics, Elections and Government Performance", CRS Report for Congress, March 2011, p. 3-4.

[9]Barfield T., "Afghanistan‘s Ethnic Puzzle", Foreign Affairs, September/October 2011, volume 90, p. 54-65.

[10] Guest K., "Dynamic Interplay Between Religion and Armed Conflicts in Afghanistan", http://www.icrc.org/eng/assets/files/review/2010/irrc-880-guest.pdf, (2011 10 23).

[11] Tanner S., Afghanistan: A Military History of Afghanistan From Alexander The Great to the War Against the Taliban, Da Capo Press, Philadelphia 2009, p. 218.

[12] Denoeux G., „The Forgotten Swamp: Navigating Political Islam", Middle East Policy, vol. IX, No. 2, June 2002, p. 61.

[13]Guest K., "Dynamic Interplay Between Religion and Armed Conflicts in Afghanistan", http://www.icrc.org/eng/assets/files/review/2010/irrc-880-guest.pdf, (2011 10 23).

[14] Denoeux G., "The Forgotten Swamp: Navigating Political Islam", Middle East Policy, vol. IX, No. 2, June 2002, p. 67.

[15] The Insurgency in Afghanistan‘s Heartland, International Crisis Group, Asia Report No 207, June 2011, p. 16-17.

[16] More on that important feature: Barfield T., "Afghanistan‘s Ethnic Puzzle", Foreign Affairs, September/October 2011, volume 90, p. 54-65; and The Insurgency in Afghanistan‘s Heartland, International Crisis Group, Asia Report No 207, June 2011.

[17] Tanner S., Afghanistan: A Military History of Afghanistan from Alexander the Great to the War Against the Taliban, Da Capo Press, Philadelphia 2009, p. 8.

Андрюс Бивайнис
2012 02 06